Кровь фюрера

Он тихонько прошел по набережной к припаркованному «фиату», держа в руках металлическую коробку.

Когда он, наконец, припарковал машину напротив бара на Виа Бальби, шел дождь.

Франко увидел его, как только вошел внутрь. Молодой, светловолосый, тонкогубый, он сидел за стойкой. Ему было лет двадцать пять. Очки, распахнутый плащ, а под ним серый деловой костюм. Бросив взгляд на Франко, он снял очки и протер их носовым платком. Франко заказал красное вино и прикурил сигарету. Действия блондина были паролем. Сигарета была отзывом Франко: проблем нет, коробка у него. Блондин встал, заплатил за выпивку и вышел из бара, не обращая на Франко никакого внимания. Франко прождал пару минут, докуривая сигарету и допивая вино, потом заплатил бармену и вышел наружу. Забравшись в «фиат», он тронулся с места и, завернув за угол, въехал на безлюдную площадку напротив «Банко д’Италия». Темный «фиат» уже ждал его. Блондин сидел на переднем сиденье вместе с пассажиром, чье лицо было почти скрыто в тени. Франко опустил стекло. То же сделал и блондин. Дождь шел уже не такой сильный.

— Груз у вас? — спросил мужчина по-итальянски.

— Да, конечно. Как насчет оплаты?

Мужчина передал Франко большой конверт.

— Пересчитайте, если хотите. Но только побыстрее.

Франко кивнул и взял конверт через открытое окно, а потом посветил в конверт фонариком. Внутри были новенькие десятитысячные банкноты, и Франко поспешно их сосчитал.

— Коробку! — сказал мужчина.

Франко нагнулся, протянул руку и нажал на кнопку под приборной доской. Открылась панель. Это был его личный тайник; он устроил его сам, и обнаружить тайник было практически невозможно. Коробка туда едва поместилась. Он вытащил ее и поспешно протянул в окно. Коробка была настолько тяжелой, что Франко пришлось опереться на оконную раму. Блондин осторожно передал груз пассажиру, сидевшему рядом с ним.

— И не забудьте о нашей договоренности. Если возникнут какие-то проблемы, сразу же связывайтесь с нами, — сказал молодой человек.

— Это был последний груз? — спросил Франко.

— Да.

— Хорошо.

Блондин резко повернулся к Франко, видимо, почувствовав что-то в интонации итальянца.

— А что, были проблемы?

— Нет, все обошлось. Таможенник… он очень дотошно осматривал контейнер, ну, вы понимаете, о чем я?

В голосе блондина послышалась паника.

— Но он же ничего не нашел? Ни о чем не догадался?

— Вы думаете, я бы здесь находился, если бы он догадался? — Франко покачал головой. — Нет… я завязываю с контрабандой. Не хочу больше рисковать. Теперь буду заниматься только своей работой. Если захотите еще что-нибудь провезти, Франко не звоните, о’кей?

— Думаю, это мудрое решение, — произнес блондин.

— Я тоже так думаю, амиго, — сказал Франко, заводя машину. — Чао.

Глава 19

СТРАСБУРГ. ПЯТНИЦА, 9 ДЕКАБРЯ

Рейс из Асунсьона в Мадрид отменили, так что Фолькманн и девушка прилетели во Франкфурт около полудня. Они приехали домой к Фолькманну, и он оставил там девушку, а сам отправился в офис — писать предварительный отчет. Копию он отослал по почте Фергюсону, сделав пометку, что вернется на следующий день утром или в первой половине дня.

В пять они с Эрикой пообедали в небольшом ресторанчике неподалеку от набережной Эрнест, а потом пошли к нему домой. Разобрав вещи, он освободил для Эрики спальню, а затем налил бренди в два бокала.

Девушка выглядела усталой. Накануне вечером Санчес отвез их на небольшое кладбище, это было недалеко от города. Небо было безоблачным, а жара — невыносимой. Фолькманн с толстяком-детективом стояли под палисандром и ждали, пока девушка помолится.

Потом Санчес отвез их к дому в Ла-Чакарита, где были обнаружены тела. Кроме того, в тот день они еще поговорили с Мендозой и Торресом, но тем нечего было добавить к своим показаниям. Они также съездили в дом Царкина, и Фолькманн все осмотрел: ухоженные газоны, картины на стенах, открытый сейф за картиной в кабинете, прохладные мраморные полы, создававшие эхо, когда они ходили по дому, а также сверкающие люстры. Сотрудники Санчеса снова обыскали все комнаты — от пола до потолка, — но так ничего и не нашли.

В аэропорту Санчес пообещал как можно быстрее переслать в Страсбург отчет о подробностях жизни Царкина. Его сотрудники все еще разбирались с документами в иммиграционной службе.

— Я надеюсь получить хоть какую-то новую информацию в течение следующих суток, — сказал Санчес, провожая их до пропускника.

Эрика Кранц поблагодарила детектива, и тот, улыбнувшись, сказал Фолькманну:

— Присматривай за ней, амиго. Удачи вам и берегите себя.

В самолете Эрика спросила Фолькманна, почему его ведомство заинтересовалось Винтером. Когда он ответил на ее вопрос, она никак не отреагировала, а только кивнула и отвернулась к окну.

Дома у Фолькманна она казалась подавленной и уставшей. На красивом лице были заметны следы страданий. Фолькманн сказал, что ей неплохо было бы остаться в Страсбурге, на тот случай, если Фергюсон захочет с ней поговорить. Она приняла его предложение остановиться у него, а не в гостинице.

Когда она пошла спать, Фолькманн налил себе еще бренди. За окном было темно, и вдалеке виднелся освещенный шпиль готического собора. Тут не было той чудовищной жары, из окна дул прохладный ветерок.

Фолькманн сидел, потягивая бренди, чувствуя, как по телу разливается усталость. Он слышал, как девушка беспокойно ворочалась во сне, и вспомнил о жаре и джунглях. О вчерашнем дне. О белом доме и очень давней фотографии незнакомой женщины.

Интересно, что скажут обо всем этом Фергюсон и Петерс?

Они были втроем в теплом кабинете — Петерс и Фолькманн устроились напротив Фергюсона, сидящего за столом.

Магнитофон рядом с Фергюсоном был включен.

Запись закончилась, и Фергюсон выключил магнитофон, покачав головой.

Он прокрутил одну фразу несколько раз.

Sie werden alle ungebracht. Их всех нужно убить. Они слушали и слушали эти слова, чтобы убедиться в том, что не ошибались. Мягкий, но отчетливый голос говорившего явственно произносил именно эту фразу.

На столе Фергюсона лежали три фотокопии, сделанные полицией в Асунсьоне, и Фергюсон с интересом их рассматривал. Главные действующие лица этой истории. На одной фотографии были изображены Дитер Винтер и старик по имени Николас Царкин. Снимок сделан при помощи длиннофокусного объектива. Еще была фотография одного Царкина, напоминавшая снимок для паспорта. Жестокие глаза, тонкие губы, худощавое лицо. Третья фотография была копией черно-белого снимка женщины, обхватившей правой рукой руку мужчины. «Наиболее впечатляюща тут фашистская повязка», — подумал Фергюсон.

Надев очки, он взял копию снимка красивой блондинки и внимательно стал ее изучать. К копии снимка была прикреплена бумажка — Фолькманн написал на ней дату, указанную на обороте оригинального снимка. Фергюсон вписал дату карандашом в конце отчета Фолькманна. 11 июля 1931 года.

Кроме того, он поставил много пометок и вопросов на полях отчета, указывая на то, что нужно было прояснить, когда вернется Фолькманн.

Сейчас Фергюсон снова просмотрел отчет. Его содержание было весьма любопытным. Фолькманн не упустил ни мельчайшей детали при описании дома в Чако. Подняв голову, Фергюсон посмотрел на Фолькманна.