Кровь и лед

— Бетховен, — сказал Майкл. — Но вы, наверное, и сами знаете.

— Мне известны кое-какие произведения герра Бетховена, однако…

— Это проигрыватель компакт-дисков, — быстро пояснил он, указывая рукой на стереосистему на полке. — Он воспроизводит музыку.

Майкл подошел к CD-проигрывателю, нажал кнопку «стоп», затем «старт», и из колонок полились вступительные такты «Лунной сонаты».

Заинтригованная Элеонор вошла в комнату, стягивая с головы капюшон, и направилась прямо к проигрывателю. Но в нескольких шагах от колонок остановилась, словно опасалась к ним приближаться. Когда Майкл, решив ее удивить, нажал клавишу «вперед» и снова грянули звуки оркестра из Пятой симфонии, от изумления у нее глаза на лоб полезли, а на губах… неожиданно заиграла улыбка. Улыбка, вызванная искренним восторгом, которую Майкл увидел у нее впервые. Глаза ее горели, и, кажется, Элеонор едва сдерживалась, чтобы не засмеяться.

— Как это у него получается? Прямо как в Ковент-Гардене!

Майкл предпочел обойтись без лекций по истории воспроизведения музыки, да, по правде говоря, и не знал бы, как подступиться к вопросу. Но нескрываемый восторг девушки его восхитил.

— Сложно объяснить, — просто ответил он. — Зато пользоваться просто. Могу научить, если хотите.

— Я бы не отказалась.

«Как и я», — подумал он.

В воздухе витал сильный аромат кофе, поэтому он любезно предложил ей чашечку.

— Благодарю, — ответила она. — Я раньше пила турецкий кофе. В Варне и Скутари.

Пока Майкл возился с кофеваркой, он все время тайком поглядывал на дверь. Маловероятно, чтобы кто-то завалился сюда в такой час, но если это случится, объяснить присутствие Элеонор будет затруднительно. Новые люди на станции Адели просто так не появляются.

— С сахаром? — спросил он.

— Если есть, пожалуйста.

Он достал пакетик сахара, надорвал и всыпал содержимое в кружку. Даже за такой мелочью Элеонор следила с большим интересом. Майклу пришлось снова себе напомнить, что для человека из прошлого, проснувшегося в современном мире, самые заурядные вещи могут казаться необычными, чуждыми, а подчас и пугающими.

— Я бы предложил вам молока, но, кажется, оно закончилось.

— В таком удаленном месте, как это, достать молоко, полагаю, очень трудно. Смею допустить, что коров вы здесь не держите.

— Да, с коровами тут у нас туговато, — подтвердил он. — В этом вы совершенно правы.

Он протянул ей кружку и предложил сесть.

— Спасибо, но я пока постою.

С чашкой кофе она медленно двинулась по периметру комнаты, по пути внимательно оглядывая все, на что натыкалась, — от стола для пинг-понга, у которого остановилась и повертела в руке шарик, до плазменного телевизора. О том, что это такое, она не стала спрашивать, и счастье еще, что телевизор был выключен. Майклу сейчас не очень-то хотелось пускаться в описание работы тех или иных устройств. Все стены комнаты отдыха были увешаны картинами в рамках, без сомнения, предоставленными каким-то правительственным агентством, на которых были изображены моменты национального триумфа. На одной ликовала олимпийская сборная США по хоккею, выигравшая в 1980 году золото, на другой красовался Чак Йегер [18] со шлемом в руке у борта X-1, а на третьей, возле которой Элеонор задержалась, — Нейл Армстронг в космическом скафандре, устанавливающий на Луне американский флаг.

18

Чарльз Элвуд Йегер, более известный как Чак Йегер; американский летчик-испытатель, впервые превысивший скорость звука на самолете «Bell Х-1».

Боже, только не это, пронеслось у Майкла в голове. Она ни в жизнь не поверит.

— Он в пустыне? Посреди ночи? — спросила она.

— Да… Вроде того.

— А оделся… почти как мы здесь.

Она поставила чашку прямо на телевизор, затем сняла парку и положила ее на потертую софу из искусственной кожи. На Элеонор оказалась старая одежда, правда, выстиранная и тщательно выглаженная, поэтому выглядела гостья словно оживший персонаж старинной картины. Темно-синее платье с пышными рукавами, белыми воротничком и манжетами, белая брошь из слоновой кости на груди, кожаные черные туфли, застегнутые выше щиколотки, а волосы зачесаны назад и подхвачены на затылке янтарным гребешком, который Майкл впервые увидел только сейчас.

Она бросила взгляд на стол, за которым застала журналиста, и спросила:

— Я оторвала вас от работы?

— Нет. Пустяки.

Ему меньше всего хотелось, чтобы ей на глаза попались записи Экерли, поэтому он вернулся к столу и быстро сложил бумаги в аккуратную стопку, сверху прикрыв ее рекламой пива.

— Вас что-то беспокоит, — неожиданно заявила она.

— Неужели?

— Вы постоянно поглядываете на дверь. Вас действительно так пугает, что меня могут обнаружить?

«Глянь-ка, все подмечает», — подумал Майкл.

— Я не о себе пекусь, а о вас, — ответил он.

— Почему-то люди только и делают, что пекутся обо мне, но, как ни странно, в результате я же и страдаю, — промолвила она задумчиво.

Она подошла к пианино и легонько пробежалась пальцами по клавиатуре.

— Можете поиграть, если хотите.

— Не смогу, пока оркестр… — Она махнула рукой в сторону волшебного источника музыки. Ее мягкий голос с типичным английским акцентом напоминал Майклу речь героинь из старых фильмов по романам Джейн Остин.

Он выключил проигрыватель — она посмотрела на него, как на волшебника, который внезапным жестом руки сотворил чудо, — и пододвинул банкетку к пианино.

— Прошу, — пригласил он ее сесть. Хоть Элеонор и мялась в сторонке, Майкл видел, что ей очень хочется что-нибудь сыграть. — Назвался груздем — полезай в кузовок.

Майкл догадывался, что пословица ей знакома.

Она улыбнулась и… как-то странно моргнула. Веки ее сомкнулись и разомкнулись медленно, почти как затвор старинного фотоаппарата. Майкл окаменел. Неужели все вокруг для нее вдруг сделалось, по выражению Экерли, «выцветшим» и она только что «восстановила изображение»?

Отбросив сомнения, она подобрала юбку, уселась на фортепианную скамью и занесла тонкие белые пальцы над клавишами, не касаясь их. Майкл в который раз кинул взгляд на дверь и тут же услышал начальные аккорды старинной народной песни «Барбара Аллен», известной ему по старому черно-белому фильму «Рождественская история». Он снова посмотрел на Элеонор с высоты своего роста — голова девушки склонилась над клавиатурой, но глаза опять закрыты. Пару раз она ошибалась нотами, останавливалась и вновь начинала с того места, где запнулась. Сейчас она выглядела так, словно… унеслась куда-то очень-очень далеко. Словно после долгого времени наконец очутилась в месте, по которому сильно тосковала.

Стоя у нее за спиной, Майкл поначалу то и дело поглядывал на дверь, словно караульный, но потом плюнул на все и стал просто слушать музыку. За исключением небольших помарок, играла Элеонор здорово. Она исполняла песню с такой страстью и упоением, словно с помощью музыки выплескивала все чувства, накопившиеся в душе за долгие годы забвения.

Закончив играть, она продолжала сидеть неподвижно с закрытыми глазами. Наконец открыла их — какие же они зеленые и живые, подумал Майкл, — и сказала:

— Боюсь, я немного разучилась.

— На то у вас есть уважительная причина.

Она кивнула и печально улыбнулась.

— А вы играете? — спросила она.

— Только «собачий вальс».

— А что это?

— О, это сложнейшая вещь, доступная только настоящим маэстро.

— Правда? Хотелось бы услышать. — Она стала подниматься с банкетки.

— Не вставайте, — остановил он ее. — Выступление займет всего несколько секунд.