Кровь и пепел

– Ничего, просто смотрю.

– А неча глазеть, иди себе!

Вот тебе и на! Нормальный же мужик, чего это он?

От плетня меня оттащила Олена:

– Ты на Терентия не глазей, они же добро прячут, а ты вроде подсматриваешь.

Вот оно что, Терентий испугался, что я пойду откапывать их добро, как только они выедут за ворота? Олена на такие слова сокрушенно покачала головой:

– А думаешь, редко такое бывает? Свои же схроны потрошат, родичи, соседи…

– Я хотела попрощаться с Маняшей.

Олена как-то странно покосилась на меня и помотала головой:

– Чего прощаться, не возьмут они ее, небось.

– Как не возьмут, а где же девочка останется?

– Мыслю, оставят они ее с бабкой Матреной, слепая же старуха, надо кому-то воды подать… Ну и еще кого из холопов, чтобы охранять, вон старого Прова, небось…

Я обомлела, оставить маленькую девочку со слепой старухой да еще и зимой?! Пров сам едва ноги волочит. Но самое страшное не это, если татары все же придут, то им даже деваться будет некуда! Получалось, что Терентий попросту оставлял тех, кто стал обузой, оставлял на верную смерть. Не может быть, чтобы он не сознавал этого. В ту минуту я ненавидела Терентия больше Батыя!

Мое состояние заметил Степан:

– Ты чего?

– Терентий Маняшу и Матрену оставляет?

Степан помрачнел, он с утра был у соседа и, видно, знал, что там творится.

– А что ему делать? Матрена не доедет, слепа и стара уже, сама вызвалась остаться. Пров – тоже.

– А Маняшу?! Если татары придут, девочка погибнет.

Степан со злостью швырнул в угол ковшик, который держал в руках:

– Ну чего душу-то травишь?! И без тебя тошно.

Секунду я смотрела вслед его широкой спине в дверном проеме, но тут же выскочила во двор. Наши сани были уже загружены, осталось усадить девчонок, уложить только что родившую Прасковью с малышом и запрячь Пегого.

– Степан, давай возьмем Маняшу с собой?

Его лицо было не просто злым, он стал бешеным:

– Куда?! У меня Пегий и так не потянет. Вместо своих детей? – Степан схватил меня за руку и подтащил к стоявшим в ожидании посадки девчонкам Прасковьи. – Вместо кого из них, выбирай?!

Девчонки дружно заревели.

– Вместо меня, я остаюсь.

– Настя, ты взрослая, пойдешь сама и помочь сможешь, а ее куда?! – это уже Олена.

Она права, кроме того, каждый лишний рот – это опасность для остальных. Большую часть дороги Пегий не потянет, значит, надо будет нести девчонок на руках, и делать это придется Степану, больше некому. Мало того, они ехали почти в неизвестность, к родичам Прасковьи, где могли и не принять. Как тогда – непонятно.

Из меня помощница плохая – только выехать за пределы Рязани, а там мне в другую сторону – на запад к Козельску, а они по Оке. Моих уговоров поехать тоже в Козельск не послушали, далеко, мол, не дойдут. Да и возвращаться как? Правда, на Козельске я тоже не настаивала, помня о судьбе самого города. Может, где-нибудь в дальней веси выживут?..

– Я все равно остаюсь…

Степан пожал плечами:

– Как знаешь.

Глядя им вслед, Олена сокрушенно покачала головой:

– Прасковью не растрясли бы, ведь едва жива.

Вот кому надо было остаться, переждать у Авдотьи, но молодая женщина заупрямилась, ей казалось, что если девочки уедут без нее, то непременно погибнут.

У соседей тоже двинулись, но там семья еще больше и саней трое. Им что, тоже места для старухи с девчонкой не хватило?

Наконец сани выбрались на улицу, двинулись по ней за другими такими же санями с беженцами. А сзади пристроились следующие. Рязанский посад потянулся кто куда…

Вдруг поваливший густыми хлопьями снег быстро прятал следы и пеленой скрывал уехавших. Олена перекрестила их:

– Может, сбережет бог. В снег али дождь уезжать – к добру, вернутся, значит.

У меня вдруг тоскливо сжалось сердце: они-то, может, и вернутся, а мы? Если все будет так, как написано в летописях, то ни Олене, ни мне не выжить. Оставалось только надеяться, что либо летописцы ошиблись, либо князь Роман все же сумеет что-то изменить в этом мире. Или я все же уйду в Козельск.

Когда мы вернулись обратно во двор, я оглянулась на соседское крыльцо, там, закутавшись в плат, не замечая обильного снегопада, стояла Маняша. Плат сполз, открыв волосики, ветер задул снег под небольшой навес крыльца, и девочка уже была мокрой. Дверь в дом открыта, Маняше не пришло в голову, что ветер выдувает последнее тепло. Прова не видно. Неужели она вообще одна?

– Маняша…

Я одним движением перемахнула через невысокий плетень, подошла к ней.

– Мань, а кто еще остался?

– Баба Матрена, – прошептала девочка.

– И все?

– Да…

Счастье Терентия, что он успел уехать! Вернее, не одного его, скорее это дело его злющей супруги Свары. Наверное, у соседки было нормальное имя, но к ней так прицепилась вполне точная кличка, что про имя забыли. Так и есть, на вопрос, кто сказал остаться, Маня также тихо прошептала:

– Тетка Свара…

Оставить четырехлетнюю кроху со слепой старухой… Вот гады! Просто понадеялись, что девочку подберут сердобольные соседи, а старуха помрет в холоде и без еды сама. Да… не все на Руси были нормальными и тогда!

– Пойдем в дом, холодно на улице.

Олена тоже вернулась во двор, увидев меня на соседском крыльце, крикнула:

– Насть, кого оставили-то?

– Маню и бабку Матрену.

– А Прова?

– Не знаю, не видно.

В доме было холодно, как на улице, только что снег не шел, пока носили поклажу, все выстудили. Бабка Матрена лежала за занавеской, оттуда донесся ее осторожный голос:

– Татьянушка… доченька, подь сюды… водички бы…

Как ей сказать, что доченька бросила ее умирать в холоде и голоде, а то и под татарским мечом?

Я зачерпнула ковшиком воды (и той, гады, оставили чуть не на донце!) и подошла к лежащей старухе. Маня встала рядом, она уже поняла, что единственной защитой для них со старой бабкой осталась я. А мне кто защита?

– Баб Матрена, они уехали. Вот водичка.

Дрожащие руки нащупали ковшик, поднесли ко рту, расплескивая по пути. Как ни была она готова к такому, все же слышала, что собирались, но осознать, что брошена, оставлена, как ненужная больше вещь, тяжело. Неожиданно для себя я присела перед ее лавкой со сбитой, давно не стиранной постелью, притянула к себе Маняшу и объявила:

– Теперь я за вами смотреть буду. Мань, ты пригляди за бабой Матреной, вдруг ей еще водички надо будет, пока я дровишек принесу? Холодно, двери открывали, избу выстудили.

У двери я обернулась, девочка смотрела на меня такими глазенками, что даже если бы я уже уехала, увидев такой взгляд, непременно вернулась бы.

– Мань, я правда за дровами, холодно. Ты не выходи. Я быстро.

Я действительно нахватала полешек получше и быстро вернулась в дом. Девочка стояла не возле бабки, а посреди комнаты, явно прислушиваясь, иду ли я.