Кровь Рима

–  Хорошо... Тогда оставим это как есть. Ради всех нас.

–  И ты никому не скажешь?

Катон покачал головой.

–  Даже твоему другу, центуриону Макрону? Я видела, что вы двое очень близки.

Катон почувствовал себя неуютно из-за того, что она могла подслушать любой их разговор и который мог дать ей какие-либо знания, которые она могла бы впоследствии использовать против них.
– А теперь эта уверенность была обманута, - сказал он ей многозначительно.
– Как оказалось, в этом мире нет никого, кому я доверяю больше, чем Макрону.

–  Действительно? Ни твоей семье? Ни жене?

– Особенно моей покойной жене, - сказал Катон сквозь зубы.
– И, помимо моего маленького сына, Макрон – самое близкое к семье, что у меня есть. Тебе стоит это запомнить. Если ты сделаешь что-нибудь, чтобы причинить ему вред или обмануть его, я заставлю тебя за это ответить. Понятно?

– Да, трибун.
– Она кивнула.
– Что со мной теперь будет?

– Держись поближе к моей палатке и моим телохранителям и старайся держаться подальше от любопытных глаз. Надеюсь, Радамист не заметит тебя, даже если он не забыл о тебе. И да, ни с кем не разговаривай.

– А что насчет центуриона Макрона?

Катон ненадолго задумался. Для него было важно, чтобы о деяниях Радамиста было доложено в Риме, чтобы была возможность однажды отомстить за Петиллия и других жертв. Шансов на это было бы больше, если бы этой тайной о предательстве иберийцев можно было поделиться. И все же он знал, что в Макроне текла кровь даже горячее, чем его собственная. В какой-то момент ему может потребоваться рассказать об этом Макрону, на случай, если с ним что-нибудь произойдет. Катон почти не сомневался, что его друг может быть склонен обеспечить скорую месть, вместо того, чтобы ждать, пока император начнет действовать – процесс, который вполне может занять много лет. Макрон также не был большим хранителем секретов, и был риск, что он выдаст себя. Тогда Радамист обязательно положит конец им обоим, прежде чем сведения о его преступлении распространятся дальше. «Нет, было бы несправедливо говорить об этом Макрону и тем самым подвергать его жизнь опасности», - заключил Катон.

– Я скажу ему, когда сочту, что момент подходящий. Я не могу позволить ему отвлекаться в тот момент, когда кампания подходит к решающему моменту. Как только мы перейдем эти горы и переправимся через реку, через несколько дней мы осадим Артаксату. Наводнение воспоминаний и подозрений о Юлии заполнило его разум, и он понял, что должен быть настороже. Не было никаких причин доверять Бернише больше, чем это было необходимо.

– Больше обсуждать нечего. Час уже поздний, и дорога впереди будет утомительной. Нам нужно спать.

Берниша кивнула и убрала ноги под одеяла и шубы. Она отодвинулась к дальнему краю кровати и приподнялась на локте, удерживая одеяло, чтобы Катон вернулся на свое место рядом с ней. Он вспомнил возбуждающее тепло ее тела и мягкое прикосновение к ее коже. Она была несомненно хорошенькой. Некоторые даже могут назвать ее красивой и соблазнительной. При этом Катон почувствовал отвращение от перспективы насладиться ее чарами той ночью. Он откашлялся и покачал головой.

– Нет. Я сказал, что верю тебе. Но я все еще тебе не доверяю. Это нужно заработать, и тебе нужно поработать, моя маленькая Берниша. Итак, я вытащу тебя из постели. Ты можешь взять одно из одеял и спать на другой стороне палатки. Вон там, - он указал на клочок земли прямо у откидных створок палатки.

Она посмотрела на него, как будто он шутил, и засмеялась.
– Конечно, нет... трибун. Ночь холодная. Мы можем согреть друг друга. Также как мы сделали это ранее.

–  Вылезай немедленно.

Видя, что она все еще не двигалась, Катон сделался жестче.
– Встань с моей кровати, или я попрошу стражу вытащить тебя на улицу, чтобы спать под открытым небом. Двигайся!

Она отшатнулась от резкости его тона, затем выскользнула из-под одеяла, накинула на плечи плащ и нахмурилась, проходя мимо него. Катон расслабился и откинул одеяло. Он подумал о том, чтобы задуть свечу, потом подумал, что лучше заснуть, держа ее в зоне видимости. Берниша резко легла и забилась в меховое покрывало, так что из-под темной челки виднелись только глаза. Она пробормотала что-то, чего Катон не смог разобрать.

–  Что ты сказала?

– Что ты такая же жестокая и безжалостная свинья, как Радамист, - вызывающе бросила она в ответ.

– Ты так думаешь? Тогда тебе лучше начать молиться своим богам, чтобы ты оказалась неправа. А еще лучше все же поспать.

Катон повернулся на бок, лицом к ней, и какое-то время они смотрели друг на друга, пока ветер на улице шевелил створки и гребень палатки. Через некоторое время она опустила голову, и только когда он услышал ее слабое сопение, Катон расслабился и закрыл глаза, прежде чем снова погрузиться в беспокойный сон.

*************

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Следующие два дня колонна пробивалась по узкой тропе, пролегающей через горы. Состояние маршрута неуклонно ухудшалось, и иногда Катону приходилось останавливать своих людей там, где склон был достаточно крутым, чтобы фургоны приходилось поднимать по одному, из опасения, что какой-нибудь из них вырвется из-под контроля и скосит людей и упряжки мулов вниз по склону. Каждая задержка тяготила Катона, потому что это означало, что пайки должны были растянуться еще на немного дольше, прежде чем они дойдут до более мягкого ландшафта у подножия гор и снова смогут легче добывать корм на фермах и в поселениях. Здесь, в горах, было мало добычи, и те козы, лачуги и проходящие мимо купцы, с которыми они столкнулись, уже были разграблены Радамистом и его людьми, ехавшими во главе колонны. Ночью, когда их союзники жарили баранину на нескольких кострах, которые им удалось развести, римляне ели свой рацион холодным и старались не обращать внимания на запах жареного мяса, доносившийся со стороны иберийских палаток. Те люди, у которых было достаточно денег и готовность их потратить, торговались за часть мяса, и разногласия, посеянные между иберийцами и римлянами, затем распространились среди рядов преторианцев и пращников, пока другие наблюдали за своми пирующими товарищами.

На второй вечер Катон подошел к Радамисту, чтобы попросить его людей поделиться своей наградой, но получил резкий отказ, поскольку иберийский царевич объяснил, что у его народа не было традиции делиться военными трофеями.

– Военные трофеи?
– фыркнул Макрон, когда Катон вернулся в свою палатку после бесплодной встречи.
– Не то чтобы ублюдкам пришлось за них сражаться. Единственный враг, которого они встретят в этих долбанных горах, - это какой-нибудь изможденный старый пастух и его мальчишка. И я сомневаюсь, что даже парням Радамиста придется приложить много усилий, преодолевая такое жестокое сопротивление.

Он покачал головой, отломил еще один кусок черствого хлеба в своем котелке и окунул его в стакан с вином, чтобы размягчить его перед тем, как он отправился в голодный рот.

– Я говорю тебе, мы должны поставить иберийцев в тыл колонны на день и отправить наших парней на разведку вперед. В этой местности пеший человек столь же эффективен, как и кавалерия.

– Хорошая идея, - согласился Катон.
– Но правда в том, что они нужны нам, чтобы держать парфян в страхе. Меньше всего мне нужно, чтобы стрелы падали на фургоны, когда они застряли на склоне.

Макрон поджал губы и согласился.
– Я предполагаю, это так. А пока нам придется довольствоваться сушеным мясом, черствым хлебом и сыром, из которых можно построить сраный акведук.
– Он взглянул на Бернишу, вошедшую в палатку.
– Еще вина, девочка.

Она тупо посмотрела на него, а затем Катон поднял свою чашу и произнес несколько прерывистых слов по-армянски. Она кивнула и вышла из палатки, а через мгновение вернулась с закрытым кувшином, чтобы пополнить чашу Макрона.

– Так, значит, ты немного усвоил местный жаргон?