Кровь Заката
Шрифт:
Завтра владыку Никодима с должными почестями упокоят на монастырском кладбище, а ему предстоит путешествие в Эр-Иссар. Так уж повелось, что наследники калифа Майхуба и святого Иоахиммиуса обмениваются клятвами. Если умрет Усман, его преемник прискачет в пустыню Гидал, дабы преклонить колени перед Вечноцветущим Посохом, когда же смерть посещает обитель, новый настоятель именем святого Эрасти клянется соблюдать договор потомку Майхуба Великого, держа в руках его саблю.
Общая тайна связала закоренелых язычников и эрастианских клириков, тайна, важнее которой нет и не может быть в Благодатных землях, ибо он, Иоанн, почитает таковыми все земли, населенные людьми.
Гидалская обитель не подчинилась решению Великого конклава, когда Архипастырь Марциал отлучил и проклял всех, не принадлежащих Церкви Единой и Единственной.
103
Хансир – атэвское наименование всех северян.
Ни Ифрана, ни Оргонда, ни Арция не стремились к схватке с атэвами, и обитель оставили в покое. Трижды предпринимали попытки вернуть реликвию в Кантиску, и трижды настоятели отвечали отказом. Паломники по-прежнему пересекают море, дабы узреть Вечноцветущий Посох и облобызать икону святого Эрасти Гидалского, столь непохожую на прочие его изображения. Возможно, придется говорить с легатом Архипастыря и ему. И он тоже скажет «нет», так как знает: Посох не единственная реликвия, доверенная обители, и то, что хранится в заветном тайнике, не должно вернуться в Арцию раньше назначенного времени.
Иоанн вздохнул. Он не хотел и не искал такой судьбы, когда в поисках истинной веры пришел сюда, но он пронесет свою ношу столько, сколько сможет. Никодим не исключал, что предсказанное Эриком случится уже на его, Иоанна, веку, значит, нужно быть готовым, знать бы еще к чему. Владыка распахнул окно, и прохладный влажный ветер освежил разгоряченное лицо. Зима в Атэве, как ранняя осень в его родной Пантане. Увидит ли он ее хоть когда-нибудь? Вряд ли, разве что ему выпадет все же встречать Вернувшихся. Подумать только, ведь когда-то и он считал Эстель Оскору опасностью, а Рене Сгинувшего распутником и еретиком. Правда, святой Циале он не молился никогда, а святые сестры… Именно благодаря одной из них в душу Иоанна и заползло сомнение, в конце концов приведшее его сюда.
Владыка Иоанн, настоятель обители Святого Эрасти Гидалского, стоял у окна и слушал влажный зимний ветер. Он не хотел битвы, но и не боялся ее.
Песня гор
Огромная луна касалась вершин заснеженных елей. Таких высоких он не видел даже в эскотских горах. Далеко внизу бесновался не смиренный зимой поток, а дальше виднелась череда гор. Неужели он все-таки уснул?! Уснул в свою последнюю ночь у гроба отца?! Или, наоборот, кошмарным сном были проигранная битва, плен, гибель близких, а явью эти невозмутимые горы, несущаяся среди ледяных наплывов река, синие тени на опаловом снегу… Он был жив и свободен, и он был совершенно один. Где-то далеко завыл волк, качнулась ветка, в лунных лучах бриллиантовой пылью взметнулось и опало снежное облачко. Эдмон зачем-то коснулся шершавого холодного ствола, затем поднес пальцы к глазам. Он не понимал, как оказался здесь, но ему было удивительно спокойно.
Прямо по краю заснеженного обрыва вилась тропинка, и юноша медленно пошел по ней, вдыхая пьянящий морозный воздух. Волки продолжали свою песню, под ногами поскрипывал снег, шумела река, и эти звуки складывались в мелодию, отрешенную и прекрасную, как сама зима. Песня гор становилась все громче и отчетливей, словно за стеной заиндевевших стволов кто-то перебирал серебряные струны. Это было бы похоже на гитару, но вряд ли родился менестрель, способный так сыграть.
Теперь Эдмон не сомневался, что спит, и мучительно не хотел просыпаться. Тропинка резко свернула в сторону, уводя от пропасти, и юноша вышел на поляну, посреди которой плясал костер. Оранжевое пламя лизало
сухие еловые ветви, бросая теплые отблески на человека с гитарой. Тагэре затаил дыхание, опасаясь прервать песню, но тот, у костра, его все-таки услышал и прижал струны ладонью, обрывая мелодию.– Я рад, что ты пришел, Эдмон, подходи и садись.
Голос незнакомца негромкий, но звонкий, казалось, вбирал в себя все мелодии этой безумной ночи. Юноша не мог ни удивляться, ни противиться обаянию странного гитариста, знавшего его имя. А тот ждал, глядя прямо в душу огромными синими глазами. Эдмон видел подобные лица на старых фресках, изображавших святых и вестников [104] , но ночной гитарист не походил ни на первых, ни на вторых. Он был одет как арцийский воин, но у его пояса висел легкий меч, подобного которому не создали бы даже атэвы. Эдмон молча сел напротив, не решаясь заговорить.
104
Вестник – посланец Творца, ангел. Изображался в виде прекрасного юноши в светлых одеждах и венке из плюща.
– Ты хочешь спросить о многом, – улыбнулся незнакомец, – и в первую очередь, кто я, снюсь я тебе или нет и откуда я тебя знаю.
– И еще, что с нами случилось на самом деле.
– А разве ты не помнишь?
– Значит, все правда. Отец мертв, утром меня казнят, а это мой последний сон.
– Это так и не так. – Тонкие пальцы коснулись руки Эдмона, и тот почувствовал их живое тепло. – Смерти нет, это просто злая выдумка, дружок. Есть Вечность, есть миры, по которым мы блуждаем, выполняя предназначенное. Завтра ты покинешь один из них, только и всего. Для тех, кто останется, ты уйдешь навсегда. Они это назовут смертью, но ты о них даже не вспомнишь…
– Но это не так, – Эдмон умоляюще взглянул в совершенное лицо, – это не может быть так. Я люблю Тарру, я… Отец не мог все и всех забыть и уйти. И я не смогу. И что будет без него с Арцией и с Сандером…
– Вот ты какой, Эдмон Тагэре, – гитарист вздохнул, – жаль, что мы ошиблись, решив, что старик имел в виду тебя. Что ж, если любишь, то вечно пребудешь с этим миром и в этом мире. Обещаю тебе, что я не оставлю твоего брата, а мы не оставим Арцию.
– Мы?
– Да, мы. Твой отец сделал то, что мог, и большего бы не сделал никто. А теперь начинается наша песня. Не оплакивай его, у него была красивая жизнь, а смерть его искупила чужое зло.
– Я не понимаю, монсигнор.
– Называй меня Рамиэрль.
– Ты… Ты не святой, но ты и не человек.
– Да, не человек, но в тебе есть капля той же крови, что и во мне. Потому я и говорю с тобой в этом месте. Ничего не бойся. Ты выдержишь.
– Рамиэрль, во имя Эрасти, о каком зле ты говоришь? Что с отцом? Могу я с ним хотя бы проститься? Он умер или нет? И откуда ты знаешь, что я выдержу? Я… Я не хочу умирать… Я боюсь испугаться.
– Ты выдержишь, Эдмон. – Рамиэрль отложил гитару и гибким движением опустился у ног юноши, взяв его ладони в свои и глядя ему в глаза. – Я помогу тебе, но ты и так бы выдержал. Я чувствую это. Ты догонишь отца, вы еще вернетесь в Арцию. Иными, в иное время и тогда, когда это будет нужнее всего. А теперь должны спеть другие. Те, кто останется.
Верь мне, и все будет хорошо. Все встретятся и будут счастливы. Клянусь Звездным Лебедем. Завтра я буду с тобой, ты этого не почувствуешь, наш разговор для тебя станет сном, но я буду рядом. И не будет ни боли, ни страха. В наших жилах течет Кровь Звезд, я не могу тебе солгать. Ты мне веришь, Эдмон Тагэре?
– Верю.
2870 год от В.И.
12-й день месяца Вепря.
Арция. Эльта
Навязчивый рев труб ворвался в предутренний сон, к счастью, не самый приятный. Люсьен Крэсси предпочел бы его не видеть, хоть и пробуждение было довольно мерзким. И не потому, что левый бок, по которому вчера кто-то здорово врезал, припух и посинел, а выпитая фронтерская царка явно была не из лучших. Похмелье и боль воин переживет. Не было чувства победы. Отомстив Тагэре таким образом, они оказались ничем не лучше покойного герцога, хладнокровно перебившего пленных. Даже хуже, так как Тагэре не нарушал освященного Церковью перемирия.