Кровать с золотой ножкой
Шрифт:
Наконец пришла долгожданная радость — Леонтина получила письмо от Индрикиса. Тонкий конверт с красно-синей каймой, — от одного вида этой каемки ее глаза увлажнялись слезами. Письмо с праздничными флагами! Вспомнился парадный строй кораблей в гавани Зунте на День рыбака. Да, Индрикис, ее любимое, единственное чадо, цел и невредим. Жил в Англии, работал на сталелитейном заводе. Жену звали Мирдзой — ну и слава богу, что не кинозвезда какая-нибудь! Карлису, внуку, уже десять лет, а Лиане восемь. Почему не писал раньше? Да боялся, как бы Леонтина от резкой перемены климата не схватила простуду. В последнее время у них в газетах стали появляться рассказы людей, побывавших в Латвии, — говорят, все не так уж страшно.
Леонтина от счастья слегка ошалела.
Теперь, когда существование Индрикиса подтвердилось как de jure, так и de fakto, Леонтина не желала по данному вопросу терпеть ни малейшей двусмысленности. Увеличенная фотография сына была извлечена из-за шкафа и повешена на самом видном месте. И письмо Леонтина вставила за рамку под стекло, что было, впрочем, связано со многими неудобствами, поскольку тонкий листок, исписанный рукой Индрикиса, хотелось снова и снова потрогать, подержать. Пришлось письмо подвесить к рамке на шнурке, как в свое время в магазине висела тетрадка со списками должников. По мере поступления туда же подвешивались и другие письма.
Под рождество Леонтина получила от Индрикиса первую посылку, продуктовую по преимуществу. В платяном шкафу она хранила сундучок с елочными игрушками, сбереженными еще с детских лет. Кто собрал их и перевез из Крепости в Особняк, осталось тайной, но много лет тому назад, когда они с сыном вернулись из России, Леонтина отыскала сундучок на чердаке Особняка. Теперь эти разноцветные яркие украшения Леонтина, как в былые времена, развесила на елке, зажгла свечки и со слезами умиления на глазах принялась в который раз перебирать посылку Индрикиса — глянцевитые изящные пакеты, пестрые пластмассовые баночки, блестящие рулоны бисквитов. Умелыми руками лавочницы Леонтина аккуратно разложила все это на столике под фотографией Индрикиса. Она решила отпраздновать сочельник вместе с подругой детства Матильдой. Когда же та явилась, настроение у Леонтины резко изменилось. Присутствие Матильды только все портило. Отведав присланный Индрикисом шоколад, она, как старая коза, позволила себе поморщиться, будто у нее во рту зубной протез сломался, это разозлило Леонтину, и она даже кофе не предложила Матильде.
Посылки Индрикиса приходили раз в три месяца. Тесный столик под фотографией Индрикиса сменил большой стол, выставка продуктовых товаров становилась богаче, многообразней. Леонтина не собиралась вскрывать эти пакеты, банки, коробки, а только вертела их в руках и ласкала глазами. Стоило Матильде заикнуться о том, что лишние съестные припасы не мешало бы продать, Леонтина прервала с ней всякие отношения. Стол под фотографией сына превратился в некое подобие алтаря, перед которым Леонтина раскрывала свою душу и мысленно беседовала с Индрикисом. Одна беда: привлеченные аппетитными запахами, на эти броско расфасованные припасы по ночам повадились совершать набеги мыши.
Феномен человеческой влюбчивости почти не изучен, он таит в себе столько загадочного, удивительного. Леонтина на восемьдесят втором году жизни влюбилась в мечту о своем сыне. Заодно влюбилась и в далекую Англию, страну, сумевшую наконец заставить Индрикиса взятьсй за работу. Присылаемые сыном подарки вызвали в памяти собственную молодость. Боже мой, боже мой, только теперь она осознала, что все прекрасные вещи, которыми так щедро баловал ее Ноас, и были изъявлением его любви. На нежности и ласки отец был скуповат, вместо этого он посылал ей нежнейшие шелка, ласкавшие кожу меха, украшения, при виде которых захватывало дух. Пока еще не найденное золото Ноаса было последней данью его любви. А теперь с нею рядом стояла
и любовь Индрикиса в образе съестных припасов в изящной упаковке и глянцевитых открыток: Виндзорский замок (Леонтина сверилась с картой — в нескольких часах езды от дома Индрикиса!), универсальный магазин Марка и Спенснера, королева Елизавета на арабском скакуне принимает парад шотландской гвардии, парк Тауэра с черными воронами, Карлис и Лиана верхом на каменном льве Трафальгарской площади… Утром просыпаясь и вечером засыпая, она думала о вновь обретенном Индрикисе. И мысли о нем согревали душу, вызывали радостный трепет.Гунар вернулся из Лиепаи с дипломом моториста и молодой женой, в ближайшее время в семье ожидалось пополнение. Помещение бывшего магазина становилось тесноватым. Из Риги наезжал Имант. А что будет, когда и Ева надумает выйти замуж! Нора подговаривала Петериса попросить у Леонтины одну комнату верхнего этажа, однако у Гунара был собственный план. Чего тянуть, зачем тесниться, нужен свой дом с центральным отоплением, с гаражом. Что мы, в самом деле, прибедняемся.
— А этот дом кому достанется? — возражала Нора. — Подумайте, сколько лет Леонтине! Два века никому на свете не прожить, и Особняк свой в рай не унесет.
— Еще как знать, кому Леонтина дом оставит. Она вся в Ноаса, попробуй ее раскуси, — наклонность Петериса к воспоминаниям проявлялась в бесстрастном многословии. — К тому же, будь спокойна, она переживет любого и каждого. Помяните мое слово!
— Ну, завелись, — сказал Гунар. Эту фразу он ронял при всяком подходящем и неподходящем случае, а потому ничего особенного она не означала. Вся суть заключалась в добавлении: — Вопрос обсуждению не подлежит! Иначе получится, будто мы дожидаемся смерти Леонтины.
— Легко сказать — построить дом… А подумать не мешает!
— Если Гунар хочет, пусть строит, — вставил Петерис. — Молодым людям рвение к лицу. Дело это не скорое. Покуда построишь…
Слова Петериса оказались пророческими. Пришлось немало приложить стараний, чтобы получить участок. Человеку, не знакомому с делом, может показаться странным: в чем же трудности, свободной земли вокруг Зунте предостаточно. Но пустыри в районе порта собственность рыболовецкого колхоза, а земли прибрежной полосы — колхоза «Двадцати шести бакинских комиссаров». Свободным оставался район в направлении кладбища. Но здесь застройка шла столь бурными темпами, что пустующими оказались лишь земли, примыкающие к кладбищенской ограде. На такой участок ни Гунар, ни его жена Инита, уж не говоря о Петерисе и Норе, не соглашались. В конце концов участок, к тому же и прекрасно расположенный, удалось заполучить от вдовы Анджа Зирака. По скоропостижной смерти Анджа вдове строительство стало не по силам.
Весной Гунар ушел в дальнее плавание, и строительные работы почти полностью застопорились. Петерис натянул вокруг участка невысокий проволочный забор, вырыл колодец, посадил плодовые деревца, а за вторую половину лета сколотил дощатую времянку, где самим и Левкое, козе Петериса, во время дождя схорониться, инструмент и материалы держать.
Стоило Петерису лишь слегка окропить землю своим потом, как опять проснулся в нем земледелец. До поздней осени Петерис в Особняке появлялся не более двух раз в неделю, когда ему, по договору с Леонтиной, приходилось перекапывать невероятно запущенный сад.
Весной Петерис собирал березовые почки; на водке настоянные, они помогали как от внутренних, так и наружных недугов. Подумать только, силища какая у этой почки, сама невеличка, а вон какой лист из себя гонит! Эликсир жизни. Сжатая пружина плодородия. Зачатки строек в новом районе казались Петерису сродни набухающим почкам. Здесь, где цвели надежды, били ключом предприимчивость, упорство, смекалка, казалось, и воздух был какой-то особенный. Тут и дышалось легко, и не донимали скверные мысли, даже усталость множила силы. Гунар, вернувшись из плавания, от удивления слова не мог вымолвить: вокруг участка, на сколько хватал глаз, все переменилось, можно подумать, он долгие годы качался на волнах Атлантики.