Кровать с золотой ножкой

— И я люблю считать звезды. Мне нужна дедушкина крыша.

Всякую свободную минуту Виестур проводил в погорелом доме, вроде бы собирал разбросанные вещи, а на самом деле частенько ловил себя на том, что под благовидным предлогом предается праздным мечтаниям. Как ни странно, только теперь, когда дом лишился крыши, он разглядел в нем много такого, чего прежде не замечал. Дверные петли оказались искусной работой кузнеца-умельца. Печь в так называемой комнате Элизабеты из голландских изразцов сложена. Под отколупнувшейся краской открылись дубовые полы — и какие! А тут — ты смотри! — на дверной притолоке погодно отмечался рост кого-то из Вэягалов. Это мог быть и отец его Паулис или дядя Петерис. А вот на этой печной лежанке лет через двадцать могла бы Валия греть свои кости…

Он немало удивился, обнаружив, что в различных местах старого дома ему в голову приходили одни и те же мысли, воспоминания; так, в прихожей, у вешалки, он всякий раз смотрелся в зеркало и думал: кто ты такой? А проходя под лестницей, всегда касался ладонью телесной гладкости опорного столба — и перед глазами почему-то возникала одна и та же картина: осколки любимого блюдечка Зэте и опечаленная мордашка смуглолицего Яниса Вэягала, ее сына.

Неделю спустя Шкинейс спросил, так что он надумал. Виестур ответил, вопрос серьезный, нельзя ли подумать еще три дня.

— Хорошо, — сказал председатель, — подождем до понедельника.

Воскресным утром Виестур пешком отправился в Зунте. В глубине подсознания смутными тенями, как рыбы в воде, когда смотришь с высоты моста, снова ли догадки относительно цели этого похода. Уже несколько дней его томило желание переговорить с Петерисом, а в то же время ужасно не хотелось встречаться с Леонтиной. «Эта тетушка мне совсем не по нутру, — рассуждал он, — опять уморит своим нескончаемым трепом». Леонтине уже было за сто. После поездки в Англию, откуда она вернулась с прахом Индрикиса, ее было не узнать. Ходила с палочкой, зимой и летом куталась в драную шубейку. Однако по-прежнему красилась и пудрилась.

Петерис отпраздновал свой семьдесят шестой день рождения, но в противоположность Паулису, в этом возрасте лишившемуся подвижности, был все еще бодр и деятелен. В консервном цехе точил ножи, в хозяйстве Гунара возделывал сад и огород, а когда Гунар отбывал в дальние рыболовные туры, топил в новом доме котел. И все бегом, вприпрыжку, обратно в Особняк — покормить свою козу Левкою, присмотреть за хозяйством Леонтины.

Договор о розыске Ноасова наследства оставался в силе. Исключая холодное время года, когда земля промерзала, дважды в неделю, как посмеивался Петерис, он отрабатывал за жилье. Давно изуверившись в том, что клад будет найден, Петерис копал понемногу, больше по привычке и, разумеется, еще потому, что начатое дело бросать негоже. Комичная сторона истории со всей наглядностью раскрылась примерно неделю назад, когда Леонтина, увидев Петериса с лопатой за работой, осведомилась: «А это что за раскопки?» Услыхав, что Петерис уже второй десяток лет разыскивает клад Ноаса, Леонтина спохватилась: «Ну да, ну да, все верно».

В то воскресное утро, подходя к Особняку, Виестур к немалому для себя облегчению убедился, что в дом заходить не придется. Петерис крутился в саду и, заметив Виестура, еще издали крикнул:

— Вот кстати, вот хорошо, а ну иди скорей. Помощник требуется.

Той ночью на вечнозеленые пастбища запредельного света ушла Левкоя, коза Петериса, во многих отношениях скотина примечательная. Пятнадцать лет исправно снабжавшая хозяев молоком, свой шестнадцатый год Левкоя провела на заслуженном покое, лишь изредка вставая на все четыре ноги, остальное время полеживая в углу коровника и пощипывая подносимые Петерисом лакомства.

— Яму и сам могу вырыть, — сказал Петерис, — а нести лучше на попоне — каждый за свой конец.

Долго ломали голову, где яму копать, скотина на совесть откормлена, не коза, а буйволица, могила нужна основательная. Наконец решили: наиболее подходящее место на границе участка — под серебристой ивой. Когда яма была почти уже вырыта и Петерис пустился в объяснения, чем коза от черта отличается — у той рога изогнуты назад, в то время как у черта они вперед загнуты, — под россыпью белых песков лопата обо что-то царапнулась. Несколько минут спустя стало ясно, что они наткнулись на обвязанный куском кровельного толя большой сверток.

Петерис повел себя довольно странно. Находка его взбудоражила. Он бросил на землю лопату и, размахивая руками, забегал вокруг ямы, весь дрожа. Выходит, Ноас в самом деле оставил наследство. Вот он, зарытый им клад…

— Не копай… Дальше не копай… Надо позвать Леонтину. Вынимать будем в ее присутствии, чтобы потом не было кривотолков.

Леонтина дала знать, что спустится минут через пятнадцать. Не успела-де закончить утренний туалет. Она не намерена принимать отцовское наследство в халате, не приведя себя в надлежащий вид.

Пока ждали Леонтину, подошел внук Молодого Клепериса по прозвищу Бутылочный Клеперис. Поразительный нюх на расстоянии угадывать необычайные события в этом роду, надо думать, закрепился генетически.

— Ну, что, взрывчатку откопали? Не вызвать ли саперов?

— Нет, — сказал Петерис, испытывая огромное облегчение оттого, что может произнести эти слова. — Нашлось Ноасово наследство! Понимаешь, Ноасово наследство!

Когда наконец явилась Леонтина в черном платье с кружевами, в парчовых туфлях на высоком каблуке, с ридикюлем из старофранцузского гобелена на локотке, — у раскопа собралось уже человек двадцать: глава местного общества по охране памятников старины Саулиетис, уполномоченный милиции Донынь, киномеханик Маркус, бывший радист, а ныне пенсионер Гайлит и другие.

— Ну, и что там? — спросила Леонтина, не выказывая ни малейших признаков волнения.

Кровельный толь был крест-накрест перевязан проволокой, настолько поржавевшей, что сама рассыпалась, стоило только дотронуться. Под толем оказался истлевший брезент и слой промасленной бумаги. Лишь затем открылось содержимое свертка.

В дни первой мировой нойны покидая свой дом, Ноас думал о возвращении. И зарыл в землю топор, пилу, стамеску, рубанок, гвозди, коловорот, шурупы, плоский плотницкий карандаш и металлический угольник. Странно, что среди этих практичных вещей оказалась и одна блестящая пуговица с капитанского мундира Ноаса. Под этим свертком, чуть глубже, был зарыт запечатанный воском глиняный горшок с рожью; Петерис зачерпнул горсть, пропустил зерно сквозь пальцы, одно на зуб положил — живое!

«Ай да Ноас, ну и плут! — зунтяне, как обычно, в своих высказываниях тяготели к обобщениям. — Надо же, так всех обвести вокруг пальца. Мы-то думали, Ноас вообще не от мира сего, по земле не ходит, а по воздуху летает на несколько голов выше наших! Вот тебе и карусели, питомник для выращивания грибов с лунной подсветкой и стол для азартных игр с с катающимся шариком…»

— Этим хламом распорядитесь по своему усмотрению, если никому не нужен, снова в землю закопайте, чтоб под ногами не путался, — объявила Леонтина, пренебрежительно скользнув взглядом по содержимому свертка.

— Тогда уж ты, Виестур, и забирай. Тебе дом отстраивать, сгоревшую крышу ладить, — сказал Петерис, невесть почему глянув на Виестура почти сердито.

Блестящую пуговицу он собирался бросить обратно в раскоп, но, передумав, спрятал в карман.

Леонтина потопталась возле ямы, с интересом оглядела стоявших, однако ничто не задержало ее внимания.

— Петерис, с какой стати ты меня позвал?

Петерис, щурясь от яркого утреннего солнца, собрался было ей объяснить, но Леонтина уже переключилась на другое: ей захотелось узнать, что вечером покажут по телевизору.