Кровавое копье
Шрифт:
Осень 1932 года
Их роман продлился три недели. Все это время Рану казалось, что они с Эльзой неразлучны. Конечно, на самом деле это было не так, но ему представлялось именно это, ведь в мыслях он никогда не покидал ее. Для него не имело значения ничего, кроме Эльзы. Они не говорили о будущем и жили либо в идеальном настоящем, либо в далеком-далеком прошлом. Как в их переписке минувшей зимой, имя Бахмана ими не произносилось. Они проводили часы в меланхолическом обожании друг друга; ездили в горы, купались в холодных горных речушках, взявшись за руки, бродили по пещерам Сабарте. Куда бы ни отправились влюбленные, на земле и под землей они находили какие-то тайны, какие-то укромные уголки, которые
В разговорах они всегда радовались настоящему моменту. Разве они оба жили полной жизнью до сих пор? Почему теперь еда казалась особенно вкусной? Какие эмоции шли в сравнение с тем чувством, которое они испытывали, видя друг друга? Это было блаженство новобрачных, вечный язык влюбленных, которые не в силах представить, что нечто подобное может случиться и все будет так прекрасно…
Сожалели они только том, что не отдались своим желаниям раньше. Порой, в минуты безмолвия, одному из них казалось, что другой сейчас думает о надвигающейся грозе, но ни он, ни она не признавались в таких мыслях. О чем ты сейчас думаешь? О том, как я счастлив. Здесь. Сейчас. Неужели это правда? Ты правда, правда счастлива со мной? Ответами на такие вопросы могли быть только поцелуи. Лишь влюбленные могут быть настолько слепы, что не видят неизбежного.
Возвращаясь из Берхтесгадена, Бахман самолетом добрался до Каркассона, а там нанял машину. В пути он провел почти весь день и к гостинице подъехал, когда уже стемнело. Он вошел в вестибюль тихо, словно вор, и увидел Эльзу и Отто у барной стойки. Они сидели и молча смотрели друг на друга. Бахману не пришлось даже заглядывать в глаза бармену, которому он заплатил, чтобы тот следил за его женой и Раном. Он сразу все понял по стыдливому румянцу Отто и смущенной улыбке Эльзы.
Бахман укоризненно посмотрел на Рана. Винить во всем следовало только его! Он сидел рядом с Эльзой, словно окаменевший, и Бахман понял: все случилось, едва он уехал. Они только и ждали его отъезда, чтобы превратить его в рогоносца!
«Надо убить их обоих», — подумал Дитер. И он мог бы сделать это, будь у него оружие. Но поскольку он был безоружен, он просто совладал со своими чувствами, с гневом и унижением, и поднялся в свой номер. Бахман взял себя в руки, справился со своими страстями. На это он еще способен! Он почувствовал, как губы тронула усмешка — холодная, жестокая, ироничная. Естественно, он только такого и ожидал от них! Вся эта болтовня о целомудрии — сплошное вранье! Как они только могли, как посмели разочаровать его своим поведением? Он с самого начала знал, что все так и будет! Им нужна была только возможность! Никому нельзя доверять! Кругом измена, кругом предательство!
Не сказав Отто ни слова, Эльза поднялась следом за мужем в их номер. Утром, упаковав чемоданы, они уехали без всяких объяснений. Ран стоял у окна своего маленького унылого кабинета и смотрел, как ведет себя его возлюбленная. Похоже, Бахман не принуждал ее ехать с ним; Эльза, судя по всему, уезжала охотно, по своей воле. Она даже не устремила прощальный долгий взгляд на гостиницу «Каштаны», не посмотрела в сторону уютного местечка Усса-ле-Бен. А ведь всего неделю назад она говорила Рану, что любит эту деревушку, потому что она принадлежит им двоим. Эльза встала у машины, ожидая, когда муж откроет дверцу. Женщина смотрела себе под ноги. Она села в «мерседес» и опустила взгляд на собственные колени. Автомобиль тронулся с места, его заволокло облаком пыли, и он словно бы стерся, исчез.
Дни после отъезда Эльзы стали для Отто почти невыносимыми. Он жалел о том, что ему не хватает храбрости, чтобы покончить с собой. Позже, пытаясь воскресить в памяти первые дни ее отсутствия, он совсем ничего не мог припомнить: он словно бы на некоторое время умер. Через пару недель после отъезда,
когда они наверняка уже были в Берлине, Ран подумал, не отправить ли письмо, чтобы хоть как-то объясниться. Но сумел только вывести дату на листке почтовой бумаги. У них не было будущего. Эльза сделала свой выбор. К тому же если бы он все же решился написать ей, что он мог сказать? Разве хоть какие-то слова могли изменить прошлое?Михельштадт, Германия
Январь 1933 года
В конце сезона, всего через несколько недель после отъезда Бахмана с Эльзой, Ран закрыл гостиницу и отправился в Германию. Он оставил несколько неоплаченных счетов, но это его не остановило. Отто не имел ни малейших намерений возвращаться.
Отто знал, что может устроиться в коммерческую школу и преподавать иностранные языки, но это был не самый лучший способ сделать карьеру, и к тому же он до смерти устал от работы. Он хотел… он сам не понимал, чего хочет. Поэтому он поехал домой. Родители сразу заметили, как он изменился. Они встревожились, но первое время ничего не говорили. Наконец, после нескольких горестных недель, отец Рана не выдержал и сказал сыну:
— Тебе почти тридцать лет, Отто! Чем ты намерен заниматься далее?
Всего лишь год назад Ран был полон амбиций и мечтаний, а сейчас смог лишь ответить, что не знает.
— Только не говори, что ты собрался посвятить свою жизнь поискам таинственных сокровищ!
— С ними покончено.
— Я очень надеялся, что это произойдет! В реальном мире, сынок, люди зарабатывают деньги, чтобы приобретать сокровища, а не выкапывают их из-под земли!
— Знаю.
Так оно и было. Это он, по крайней мере, усвоил.
Как-то утром, несколько дней спустя, Ран сел за стол и начал писать. Он сам не мог сказать, что послужило мотивом к этому — во всяком случае, не придирки отца, но позднее он осознал, что чувство потери и опустошенности пробудило в нем порыв восславить обреченный мир в последние дни перед тем, как придет война и навеки разрушит его. Он начал с описания неба, которое можно увидеть на юге Франции, с той синевы, которую ему случалось наблюдать только над Пиренеями. Первая страница далась ему с трудом, а потом пришло вдохновение.
Ран работал по несколько часов в день, и в первое время не обращался к своим заметкам и научным дневникам. Он писал не как строгий ученый, а как поэт. Безусловно, в тексте упоминались первоисточники, фигурировали цитаты. Это была не фантазия о никогда не существовавшем мире, но и не сухое историческое исследование. Труд Рана был наполнен страстью, его стиль явился синтезом истории, поэзии и живого повествования. Он назвал свою книгу «Крестовый поход против Грааля», ни словом не обмолвившись о том, чем он сам считает Грааль. Он не терял времени на рассуждения о спрятанных сокровищах, о судьбе Грааля — эти вопросы он оставил тем авторам, которые предпочитали не тратить долгие часы на установление истины. Вместо этого Отто рисовал интимные портреты аристократии, рассказывал о любовных романах, о политических интригах, об экономических условиях тех времен, о героическом просвещении, которое благословило страну катаров и поставило ее выше всех прочих стран тогдашней Европы. Он говорил о вере и любви, о рыцарях, слагавших стихи. Он описывал мир, в котором евреям позволялось не только свободно жить где угодно, но и быть учителями детей-христиан, и никому это не казалось странным. Он рассказывал о женщинах-священниках, о неутоленной любви.
Ран писал о географии катарского края, и о бездонных пещерах под хребтом Сабарте, и, конечно, о замках, руины которых до сих пор украшали великолепные пейзажи Южной Франции. Он рассказал об изображении Кровавого копья в пещере Ломбриве, но не делал далеко идущих выводов. Он даже не стал излагать соображения о том, что это Копье может служить символом вечной любви и духовных желаний. Он обрисовал мир, который любил, в недолгие часы, пока этот мир еще дышал, и, несмотря на то что последняя твердыня пала много веков назад, Рану казалось, что он пишет автобиографию.