Кровавые девы

Отвращение, испытываемое им при мысли о поездке с Исидро — о том, кем и чем тот был, — изменилось, хотя и не стало более понятным. Вампир забирал жизни у отдельных жертв, правительства Германии, Англии и Франции собирались заняться тем же самым в большом масштабе, но разве это оправдывает грех убийства?

Или делает сотрудничество с этим существом более — или менее — безнравственным, чем с Министерством иностранных дел?

Он не знал.

Во имя короля и отечества.

Эшер ненавидел эти слова.

4

В семь часов Эшер сменил рубаху и нацепил на предплечье под рукавом небольшие ножны, которые некогда по его заказу изготовили в Китае. Сейчас вместо обычного клинка в них лежал серебряный ножик для писем, наточенный так остро, насколько позволил мягкий металл. Неподалеку от Инженерной академии Эшер нашел кафе, где на рубль можно было пообедать разными закусками и борщом и запить все это отдающим дымком караванным чаем. ^[8]В дальнем конце маленькой комнаты дышала жаром старомодная изразцовая печь, но рядом с окнами было так же прохладно, как ранним весенним утром в Оксфорде; и все же Эшер занял столик под одним из окон, чтобы можно было видеть прохожих, в морозных вечерних сумерках спешащих через площадь перед Михайловским дворцом. Гимназистки с длинными светлыми волосами, выбивающимися из-под шапочек и шарфов, шли бок о бок с изнуренными работницами швейных, табачных и обувных фабрик. К северу от реки — на Выборгской стороне, как говорили местные, — и к востоку от застроенного еще в восемнадцатом веке центра города Петербург полукольцом окружали заводы, производящие ружья, боевые корабли, форму, палатки и пуговицы для крупнейшей армии мира. Вокруг этих заводов, за ними и между ними раскинулись трущобы, самые большие, грязные и бедные во всей Европе.

Интересно, за те семнадцать лет, что он не видел эти трущобы, они изменились так же мало, как и центр города? Немощеные улицы, застроенные убогими бараками, постепенно захватывали пригороды; воздух и грязный снег под ногами там одинаково воняли угольным дымом и помоями. Даже сюда долетал этот запах.

А в центре возвышались конторы тысяч государственных учреждений, ведавших делами церкви и губерний, управлением железными дорогами и армейским снабжением, школами, финансами и еврейским вопросом. Служащие в наглухо застегнутых шинелях, ежась от холода, торопились поскорее сесть на трамвай. В воздухе за ними тянулись облачка пара. По тротуару шныряли студенты с плохо отпечатанными листовками в руках, призывая к демонстрации или революции. Старики торговали вразнос горячими пирогами, чаем, фартуками, ножницами, зонтиками и поношенной обувью. Малоприметные серолицые тени из Третьего отделения тайком записывали все, что видели.

День постепенно уступал место ночи. К десяти часам полностью стемнело, и Эшер направился на залитый холодным электрическим сиянием Невский проспект, выходящий к реке.

— Я поговорил с хозяином Петербурга, — произнес тихий голос Исидро у него за плечом. — Ни он, ни его птенцы не видели леди Ирэн с ночи февральского полнолуния.

В призрачно-голубом свете уличных фонарей было видно, что из его рта не вырываются облачка пара, и говорил Исидро так, словно речь шла о незнакомке.

Словно он проехал тысячу восемьсот миль и рисковал жизнью не для того, чтобы узнать о ее судьбе.

— А мужчина, которого она встретила у Оболенских незадолго до исчезновения?

— Граф Голенищев — хозяин Петербурга — уверен, что никто из его птенцов не опустится до того, чтобы вести дела с немецким выскочкой, хотя и не побрезгует его кровью. И едва ли кто-нибудь из них осмелился бы появиться на балу у Оболенских — или где-либо еще — в одиночку, без самого Голенищева. Он также ничего не слышал о живых мужчинах или женщинах, с которыми она поддерживала бы связь, как то бывает у бессмертных. Подобно всем нам, она была затаившимся в тени наблюдателем.

— Вы ему верите?

Исидро обдумал вопрос:

— Не могу сказать, что не верю ему, — наконец ответил он. — Понимаете ли, кайзеру, да и любому монарху, почти нечего предложить хозяину вампиров, к тому же не каждое предложение этот хозяин сочтет безопасным и согласится принять. Голенищев достаточно охотно рассказал мне все, что знал. Я не говорил ему, что мы ищем ученого или врача.

— Нам разрешили навестить ее жилище?

— Да, — обтянутым серой тканью пальцем Исидро брезгливо прикоснулся к меховой полости, сложенной в вонючей тесной коляске нанятого ими экипажа, но накрываться ею не стал. Эшер заподозрил, что вампир поступил бы точно так же и в том случае, если бы не был невосприимчив к холоду ночи.

— Через неделю после ее исчезновения, — продолжил Исидро, сбросив с худого плеча ремень тяжелой сумки, — Голенищев вломился к ней в дом, но, по его словам, следов насилия или несчастного случая там не обнаружил, как, впрочем, и пропажи какого-либо имущества. Он считает, что она могла отправиться в Крым, подобно многим другим представителям петербургской знати, как живым, так и немертвым.

— Но он в этом не уверен?

— Нет.

— Значит, она не его птенец?

— Леди Ирэн здесь считалась чужачкой, — желтые глаза Исидро были прикованы к покрытому морозными узорами окошку, словно вампир высматривал кого-то среди сумрачных фигур припозднившихся прохожих, спешащих вдоль широкой улицы. — Она прибыла в Россию после победы над Наполеоном и была обращена в вампира предыдущим хозяином города, который по несчастливой случайности погиб в Крыму примерно шестьдесят лет назад. Русские крестьяне более примитивны, чем жители Петербурга или Москвы, и нередко руководствуются суевериями, — по его тону нельзя было понять, огорчает ли его это обстоятельство.

— Некоторые хозяева чувствуют гибель своих птенцов, — продолжил он после короткого молчания, и Эшеру показалось, что вампир колеблется, подбирая слова. — Определенно не все, Гриппен точно не чувствует. А Голенищев не так давно правит городом, к тому же его сделали вампиром скорее из-за его связей и денег, чем из-за ума… Леди Ирэн, хотя она и старше его, никогда не пыталась бросить ему вызов. И не осмеливалась создавать собственных птенцов.

— Как вы сами никогда не пытались вырвать у Гриппена власть над Лондоном?

Взгляд желтых глаз из-под прямых белых ресниц на мгновение задержался на нем, затем сместился в сторону: несогласие.

— Гриппен — протестант.

Презрительной интонацией Исидро давал понять, что этот факт все объясняет. Или хоть что-то объясняет, раздраженно подумал Эшер. Покончив с этим вопросом, вампир продолжил:

— Гнездо в Петербурге не самое большое, поскольку два месяца в году здесь невозможно охотиться и еще месяц охота сопряжена с большой опасностью. Мы приехали.

Коляска остановилась на красивой улице, застроенной особняками и небольшими дворцами. Эшер рассудил, что неподалеку отсюда находится и временное убежище самого Исидро. Вдоль одной стороны улицы тянулся ряд домов, придавая ей сходство с лондонской площадью; на противоположной стороне раскинулась пара усадеб в окружении садов и оград. В дальнем конце виднелся освещенный домик привратника. Остальные дома стояли в ночи темными глыбами.

Вампир перекинул через плечо ремень сумки, подошел к крайнему в ряду дому и извлек из кармана пальто латунный ключ от современного цилиндрового замка. Дом стоял на высоком цокольном этаже — необходимость, вызванная местным уровнем грунтовых вод, как предположил Эшер. К входу вели ступени из черного и розового мрамора. Шедшая по тротуару женщина в слишком короткой и вылинявшей одежде подняла голову как раз в тот момент, когда Эшер обернулся в ее сторону. Он заметил, как она сложила пальцы в отгоняющий зло знак, а потом осенила себя крестным знамением. Торопливо удаляясь от них, женщина продолжала креститься.