Кровавый чернозем

— Зачем? — прямо спросил Пузырь. И про себя подумал, что уж в свои-то дела ни за что не стал бы стариков впутывать.

— Как это — зачем? Что — зачем? — поразилась старушка. — Жить нам зачем? Ты что сказал?

— Да, жить вам зачем? Ни радости, ни гадости… Одни болезни и стоны.

— Много ты радости видел, молокосос! — обрушилась на него резвая бабулька. — Чего это ты мои удовольствия считаешь? Я уж сама как-нибудь решу, сколько мне жить и когда помирать! Может, у меня радости и сейчас больше, чем у тебя за всю твою непутевую жизнь?

— А с внучкой что случилось? — перевел тему Пузырь. — Зачем едете?

— Как это — что случилось? — еще больше воодушевилась старушка. — Что может случиться с девкой, если она не учится в училище, а шлендает по общаге с парнями? Ты что, сам не понимаешь, чем это кончается?

— Заболела, что ли? — удивился Пузырь.

— Тьфу, тьфу, тьфу! — испугался Толик.

— Ты что сказал? — Бабулька отодвинула корзины и наклонилась к Пузырю. — Ты чего тут каркаешь? Я тебе за такие слова…

— А что я такого сказал? — пожал плечами Пузырь. — Всяко бывает. Вы же сами и говорили. Я только спросил.

— Может, ты и сам болезный, — старушка зловеще усмехнулась, открыв пластмассовые белые зубы, — а у нас в роду никто! Никогда!.. Срамных болезней не было! Дураки были! Всегда. А этого… Толик! Останови машину! Высади его, проклятущего! Может, он заразный какой! Потом не отмоешься. А мы к младенцу едем. Нечего нам заразой дышать! Гони его, гони! Подхватишь тут с ним. Стой, Толька! Кому говорю?

— Остановись, — попросил Пузырь. — Я уже почти приехал.

— Ну, старик, извини, что так, — ухмыльнулся Толик. — Бабка у нас…

— Отличная у тебя бабка! С такой не пропадешь! — Пузырь, вылезая, обернулся к ней и сказал: — Счастливого пути, мамаша! Здоровья вам небывалого! Удовольствий побольше и почаще! Старика не обижайте!

— Ты мне зубы не заговаривай, — старуха протянула руку, — ты деньги за проезд плати!

— Так они же заразные? — засмеялся Пузырь, доставая бумажник.

— Ничего, я их утюгом проглажу. Для дезинфекции.

Пузырь протянул сотенную:

— Столько хватит?

— Мы милостыню не принимаем, — гордо заявила старуха. — Толька, у тебя сдача есть?

— А сколько надо? — Толька посмотрел на бабушку через центральное зеркало.

— Рубликов восемьдесят. Или семьдесят, — глядя на Пузыря, поправилась жадная старуха.

— Оставьте. На подарок для малыша, — Пузырь хлопнул дверцей и зашагал в переулок.

— Как знаешь! — крикнула ему вслед бабушка.

Машина уехала, и стало тихо.

Сонная вечерняя улица прямиком тянулась до самого горизонта, до едва светлеющей закатной полоски. В ветвях старых лип вокруг редких фонарей клубились мошки.

В небогатых деревенских домах редко где еще светились окна.

Вдалеке мелькнул одинокий торопливый прохожий.

— А всего-то половина десятого, — отметил Пузырь. — Напились мои дорогие земляки небось и уже дрыхнут. Как в мирное время.

Калитка родительского дома, как всегда, распахнута настежь.

Николай прошел под жасминовыми кустами, поднялся по шатким ступенькам крыльца, постучал в оконце:

— Ма, это я! Отворяй!

Раздалось шарканье старых башмаков, мама выглянула, улыбнулась.

— Кушать будешь? — вместо приветствия спросила она.

— Давай, — Николай прошел в дом.

Отец дремал на диване перед работающим телевизором.

— Не дергай его, — мать прижала палец к губам, — он очень устал. На работе не платят. Вот и приходится ему подрабатывать в санатории. Ну его… Пусть хоть сейчас подремлет. Он и по ночам почти совсем не спит. Прошлую ночь до рассвета просидел в сарае, на твою новую машину любовался. И так понюхает, и так посмотрит. На всех сиденьях пересидел, даже в багажнике повалялся. Капот откроет — ахает, что и так, мол, здорово, и тут замечательно! Очень она ему понравилась. Прямо влюбился. Как малолетний дурачок. Название ее выучил, пишет везде, на каждой бумажке. Иностранными буквами.

— Я оставлю вам денег. Нам премию выписали, — Николай сел за стол под оранжевым абажуром, вытащил бумажник. Хотел дать пятисотенными, но постеснялся, подумал, что, наверное, слесаря столько не получают. Нарочно отсчитал тысячу мятыми сотнями и полусотенными.

— Большую премию заработали, — обрадовалась мама. — А сами-то начальники небось себе еще больше захапали. У нас всегда так. Кто работает, тому поменьше. А у начальства руки загребущие. Ты сам-то как? Тебе хватает?

— Я как-нибудь перекручусь. Скоро зарплата.

— Хорошие деньги платят? — Мать поманила сына на кухню. — Я тебя там покормлю.

— Деньги маленькие, но хорошие. Трудовые, — успокоил ее сын. — Честные.

Он встал и пошел за матерью на кухню.

— Молодец! — Мать прижалась к его широкой груди. — Когда ты за ум взялся, все не нахвалятся на тебя. Мне так приятно. Отец беспокоится: сколько лет ты за такую машину будешь выплачивать? Может, мы дом продадим? Пока у сестры поживем, а? Или на квартирку поменяем с доплатой. Зачем нам такое хозяйство? Сил нет тянуть эту лямку.

— Ма, не волнуйся! — Николай занервничал. — Я же говорил — не моя это машина. Меня товарищ попросил. Ему некуда ставить. А он боится, что угонят. Я сейчас за ней пришел. Он гараж купил, просил меня вернуть машину.

— Какой же ты у меня дурачок! — разогревала на плите борщ в кастрюльке. — Вечно ты у всех на побегушках. Кто-то попросил посторожить машину… Теперь он приказал тебе эту машину пригнать. А ты и разбежался! Пусть сам приедет и заберет! Не пущу я тебя по ночам ездить. Оставайся ночевать здесь. Поешь и спать ложись! Не пущу!

— Ма, я же обещал. Это мой начальник цеха! Как я перед ним буду?

— Он своих подчиненных в холуев превращает? Хорошие у вас порядки.

— Какие есть. Мне не приходится выбирать.

— Ничего, сынок, ты сможешь. Ты выстоишь. Будет трудно только первое время. Через пару лет все уже будет по-другому. Ты у меня трудолюбивый, руки у тебя золотые. Сам в начальники выбьешься. Бригадиром станешь. Женить тебя надо. Ты еще никого не присмотрел?

— Отстань, ма!

— Что значит — отстань? Ты у меня больной? Или дурак? Почему без женщины живешь? Или у тебя случайные связи?