Кровавый лед Кронштадта. 1921 год
Шрифт:
Следует отметить, что в 1918–1920 годах большинство молодых матросов, после недолгого пребывания в учебных отрядах, сразу же уходили воевать на бесчисленные фронты Гражданской войны, т. к. толку от них на кораблях, в силу слабой профессиональной подготовки, было немного. Поэтому в 1921 году основную часть команд на боеспособных кораблях, по-прежнему, составляли старослужащие матросы 1912–1914 годов призыва. Учитывая, что в царское время призывали на флот, как правило, в возрасте 22 лет (П.Е. Дыбенко, например, был призван в 24 года), к 1921 году призывникам 1912 года было уже более 30, т. е. это были уже вполне взрослые мужчины, а не восторженные юнцы. При этом, отслужив 9-10 лет, все они знали не только свое дело, но и цену себе. При этом все они непосредственно участвовали в перовой мировой войне, Февральской революции. Противостоянии с Временным правительством, подавлении Корниловского мятежа, в Октябрьской революции, установлении советской власти в регионах России, в боях с внешней и внутренней контрреволюцией, неоднократно участвовали в одних мятежах и в подавлении других, прошли школу атаманов Махно и Григорьева. А также бесчисленные анархические группировки. Все они прекрасно помнили, что именно благодаря им в октябре 1917 года большевики смогли прийти к власти. Поэтому они относились к большевикам
По этой причине, несмотря на внешнюю подчиненность Кронштадта Москве, никто из представителей большевистской власти до февраля 1921 года не мог чувствовать себя спокойно. Представителям центра и комиссарам приходилось непрерывно лавировать, чтобы не спровоцировать своенравных кронштадцев на выступление против власти, что в условиях Гражданской войны было бы смерти подобно. Если провести аналогию с кипящим котлом, то большевикам периодически удавалось снижать давление пара, путем отправки самых нетерпеливых матросских пассионариев по фронтам, но полностью погасить «кронштадтский огонь» они так и не смогли. Объективно говоря, это было в тех условиях вообще невозможно. Более того, руководство большевиков прекрасно понимало, что с окончанием боевых действий, в Кронштадт начнет массово возвращаться с фронтов старая гвардия, имеющая и боевой опыт, и непререкаемый авторитет. Какую позицию займут «годки от революции» по отношению к Советской власти и к чему они призовут «Кронштадтскую республику» не знал никто. По этой причине, руководство большевиков серьезно волновал вопрос: что делать с Кронштадтом дальше, когда закончится Гражданская война? Бесконечно терпеть капризы матросов было нельзя, но и первыми начинать с ними войну тоже было опасно.
Плакат анархистов
В возникшей зимой-весной 1921 года политической ситуации в Кронштадте с особой силой проявилась и свойственная революционным матросам радикальная левизна. Совершенно не случайно кронштадтцы назовут свое выступление, ни мятежом (как это выступление заклеймят большевики), не восстанием (как будут именовать их выступление более умеренные историки, а «третьей революцией». Они действительно были уверены, что, начав первую (Февральскую) и обеспечив победу второй (Октябрьской), начинают третью (Мартовскую) революцию, которая, свергнув большевистскую диктатуру создаст условия для реально демократичного социалистического общества.
Российские анархисты (и соответственно многочисленные анархисты-матросы) отличались от всех прочих радикальных группировок своим непримиримым отрицанием любой формы государства. Они хранили верность словам Бакунина, что любое правительство, кто бы его ни контролировал, является инструментом насилия. Этот приговор относился и к «диктатуре пролетариата», хотя это был основной принцип их союзников-большевиков. «Где начинается власть, – восклицала анархистская газета «Голос труда», – там кончается революция!»
Следует отметить, что анархисты пропагандировали лозунг неизбежности «третьей революцией» в матросских кругах чуть ли не сразу после Октября, он был на повестке дня у матросского отряда Д.И. Попова в период левоэсеровского мятежа 6–7 июля 1918 года, его полностью восприняли от махновцев призывники с Украины и матросы, переведенные с Черноморского флота, а также, прошедшие Гражданскую войну, старослужащие матросы. Как первый шаг к Третьей Социальной Революции и «первую совершенно независимую попытку народных масс освободиться от ярма и осуществить Социальную Революцию» рассматривал Кронштадское восстание известный теоретик русского анархизма В.М. Волин.
В анархистских кругах Петрограда и Кронштадта давно и открыто говорили о «третьем и последнем этапе революции», о конечной схватке между «социал-демократической властью и творческим духом масс… между последователями марксизма и анархизма… между либертарианской и авторитарной системами». Кронштадтские матросы не скрывали, что, «если новый Совнарком осмелится предать революцию, пушки, которые взяли Зимний дворец, столь же легко возьмут и Смольный (штаб-квартиру большевистского руководства в Питере)».
Моряки с линкора «Петропавловск» в 1917 году
Анархисты Кронштадта, выпускали собственный журнал «Вольный Кронштадт». Из передовицы журнала: «Просыпайтесь! Просыпайся, человечество! Рассей тот кошмар, что окружает тебя… Положи конец дурацкому поклонению земным и небесным богам! Скажи: «Хватит! Я встаю! И вы обретете свободу! Да здравствует анархия! Пусть трепещут паразиты, властители и попы – все сплошь обманщики!» С осени 1920 года в Кронштадте, на почве роста антибольшевизма, начали активизироваться не только анархисты-коммунисты и анархисты-синдикалисты, во главе с Х.З. Ярчуком, но и анархисты-экстремисты. Так в прокламации, обнаруженной на линкоре «Петропавловск» в декабре 1920 года, радикальные анархисты открыто призывали матросов к новому революционному террору и новой социальной революции, так как «революция октябрьская – большевистская, не ваша». Такой экстремизм не был одобрен кронштадтцами, но критика анархистами власти, как и в 1917 году, находила отзвук среди них. На митинге экипажей линкоров «Петропавловска» и «Севастополя» 28 февраля 1921 года был принят проект резолюции, выработанный именно анархистом Вейсгинтером. В этой резолюции предлагалось приступить к перевыборам советов с включением в их состав только левых эсеров и анархистов.
Говоря о предпосылках Кронштадтского восстания известный военно-морской историк М.А. Елизаров пишет: «Конечно, на Кронштадтском восстании отразился, прежде всего, весь комплекс причин махновского движения как крестьянского.
Степан Петриченко среди русских эмигрантов в Финляндии в 1921 году
Так, В.М. Волин отмечал «принципиальное сходство идей и деятельности крестьян-махновцев с идеями и деятельностью восставших в 1921 году кронштадтцев». Все исследователи подчёркивают наличие в Кронштадте призывников из «махновских» районов. Их
численность на момент Кронштадтского восстания на всём Балтийском флоте Э.И. Батис определял до 10–15 тысяч, в Кронштадтской крепости – Г.Е. Зиновьев в одном случае называл 7 тысяч человек, в другом – несколько тысяч, есть авторы, называющие 10 тысяч для Кронштадта. Очевидно, в любом случае правы те авторы, которые считают их большинством Кронштадтского гарнизона. Важно было также то, что столица «Махновии» Гуляй-Поле, как выше отмечалось, находилась в сравнительной близости от главной базы Красного флота в 1920 году на Черном море Мариуполя (имевшего тесную связь с Кронштадтом через посылавшихся туда с Балтики специалистов и сражавшийся рядом Кронштадтский полк), а также то, что С.М. Петриченко имел родственников в «махновских» районах.Летом 1920 году он находился там в отпуске и по возвращении высказывал симпатии к махновским идеям. Украинские призывники в целом служили в соответствие с революционными традициями балтийцев, причем особенно в Кронштадте. Но, конечно, их «менталитет», рекрутировавший из них «клешников», по целому ряду моментов расходился с кронштадтским и это накладывало большой отпечаток на обстановку в крепости. Они были склонны к «стихийному анархизму», в то время как местные кронштадтцы – к идейному. Их, как крестьян, прежде всего, интересовала экономическая свобода, кронштадтцев – политическая. Кронштадтцы давно были приучены к порядку и дисциплине, украинские призывники нередко являлись бывшими дезертирами и дезертировали в Кронштадте, не возвращаясь из отпусков. На Украине был распространен антисемитизм, в Кронштадте многие революционные вожаки ещё с февраля 1917 г. были евреями. Призывники с «махновских» районов продолжали непримиримо относится к бывшим офицерам, в Кронштадте давно извлекли уроки из февральско-мартовских самосудов 1917 году. Комиссары и политработники на Балтийском флоте длительное время проводили по отношению к украинским призывникам крайне неразумную политику, стремясь без учета «украинского менталитета», непримиримой «голой» революционной пропагандой, вписать их в ряды дисциплинированных «славных балтийцев». Причем, чем больше некоторые из них сталкивались с неэффективностью такой политики, тем больше они настаивали на ней, стремясь переломить ситуацию. Флотские политработники, руководствуясь теорией о «двух антагонистических классах», изначально отказывали махновскому движению в наличии политических целей и считали его «бандитским». Поэтому газета Красный Балтийский флот всего через два месяца, после того как Н.И. Махно был союзником Красной Армии в кровопролитных боях с П.П. Врангелем, писала в передовой о нём, как о «горе-анархисте», «отрыжке международной реакции», «бандите с большой дороги, со своей шайкой, терроризирующей население, прикрывая свои злодеяния фиговым листком красивых лозунгов». Представляется, что такие статьи не укрепляли дисциплину, а прямо провоцировали восстание».
Что же представлял собой гарнизон «Кракова» (именно так именовали между собой Кронштадт революционные матросы) и каким было настроение кронштадцев в начале 1921 года?
Следует сказать и то, что к 1921 году военно-морской флот вообще стал непомерной обузой для истощенной Гражданской войной Советской республики. Подавляющее количество кораблей находилось в небоеспособном состоянии и имели ценность, разве что, как металлолом. Зато количество матросов по сравнению с 1914 годом увеличилось более чем в четыре раза. Поэтому большая часть матросов находилась на берегу во флотских экипажах и реальной службой не занимались. Да во время Гражданской войны они были необходимы как высококачественный резерв для пополнения, как армейских частей, так и речных флотилий. Но теперь война закончилась, а всю эту массу надо было одевать, кормить и поить.
Военно-морской историк Назаренко пишет: «Матросы во время Первой мировой войны, а особенно матросы крупных надводных кораблей, находились в совершенно других условиях, по сравнению с солдатами на фронте. Служба матросов крупных кораблей практически не отличалась от службы в мирное время. Участие этих кораблей в боевых действиях было эпизодическим, а потери экипажей – ничтожными по сравнению не только с сухопутной армией, но и с экипажами подводных лодок, тральщиков или эсминцев. Вообще, на малых кораблях, особенно на подводных лодках, служба была, во-первых, значительно напряженнее и опаснее, во-вторых, роль каждого матроса малого корабля в обеспечении его боеспособности была значительно выше, а в-третьих, на тральщике, подводной лодке или миноносце у матросов было гораздо меньше возможностей укрыться от глаз начальства, чтобы обсудить волновавшие их проблемы, поделиться собственными взглядами на происходящее. Служба на малом корабле значительно сильнее сплачивала командный состав и матросов. Наконец, аудитория у нелегального агитатора на крупном корабле всегда шире, чем на небольшом, поэтому даже один – два члена революционной группы способны создать там ячейку сторонников и организовать выступление, пример чему – восстание на броненосце «Потемкин». На крупных кораблях для матросов прибавлялось еще несколько важных раздражителей. Это полное отсутствие возможности выделиться, совершить подвиг, получить медаль, крест или, как высшую награду, производство в офицеры, так как в «полноценные» строевые офицеры невозможно было попасть из-за существовавшего сословно-образовательного барьера, который после Февральской революции сменился образовательным. В сухопутной же армии даже в царское время было законным производство нижнего чина в офицеры за боевые заслуги, при отсутствии образовательного ценза (предъявлялось только требование самой элементарной грамотности). Многолетняя монотонная служба была, пожалуй, основным источником недовольства моряков. Ведь подавляющее большинство экипажей линкоров прослужило к 1917 году от 4 до 8 лет, и нетрудно посчитать, насколько увеличились их сроки службы к 1921 году» В начале 1921 года Кронштадт являлся не только единственной базой Балтийского флота, но и морской крепости, защищающей Петрограда. Поэтому на острове помимо кораблей, дислоцировался постоянный гарнизон: 560-й стрелковый полк, Кронштадтский отдельный стрелковый полк, сводный отряд, Отряд главного минного начальника, Отряд главного артиллерийского начальника, Рабоче-инженерный батальон, учебно-минный и учебно-артиллерийский отряды, минная школа, транспортный обоз, штрафная рота крепости, пожарная охрана, а также многочисленные транспортные, ремонтные, санитарные, хозяйственные и многие другие учреждения и подразделения, а также многочисленные штабные учреждения. Помимо штаба крепости и политотдела здесь находились также особый отдел Балтфлота, ревтрибунал, партийная школа и т. д. Общая численность корабельных команд, военных моряков береговых частей, вспомогательных подразделений, а также сухопутных войск, дислоцированных в Кронштадте и на его фортах, составляла в начале 1921 года 27 тысяч человек.