Кровавый лед Кронштадта. 1921 год

В предыдущих главах мы уже подробно писали о крайне жестокой и не совсем удачной попытке Л.Д. Троцкого покончить с наиболее активной массой революционных матросов – собрать их всех в одном месте и уничтожить руками белогвардейцев. В этом по-настоящему дьявольском плане весь Троцкий – жестокий, циничный и абсолютно аморальный. Именно по его приказу со всей России были собраны в Морскую экспедиционную дивизию многочисленные отряды, а затем брошены на убой под Мариуполь. План Троцкого практически удался: дивизия была фактически уничтожена, а большая часть матросов вырублена белоказаками. Более того, именно оставшиеся в живых разъяренные матросы, проявили себя наиболее беспощадными карателями, уничтожая оставшихся в Крыму осенью 1920 года белогвардейцев и им сочувствующим. Но в главном Троцкий просчитался. Он явно недооценил революционных матросов, полагая, что те не поймут и не узнают, кто и зачем бросил их на убой под Мариуполь! Матросы все поняли и все узнали! А потому, беспощадно расправившись с белогвардейцами в Крыму, они зимой 1920–1921 года несколькими эшелонами двинулись в Кронштадт, чтобы уже там начать разборки с Троцким и другими большевистскими руководителями.

Отметим, что к злости за преднамеренную гибель своих товарищей под Мариуполем, у возвращавшихся в Кронштадт с юга матросов была еще одна серьезная претензия к большевикам – их расправа с движением батьки Махно. Отметим, что большая часть возвращавшихся в Кронштадт матросов сами прошли через армию Махно и служению идеям коммунистического анархизма. Они прекрасно помнили, как в 1919 году именно анархисты Махно, ударив в тыл армии Деникина, спасли от падения Москву, как именно анархисты Махно, помогая Красной армии, в Чангарско-Перекопской операции в ноябре 1920 года, во встречном сражении перемололи последний резерв Врангеля – конный корпус генерала Барбовича, а затем были предательски расстреляны из пулеметов своими союзниками-большевиками…

Учитывая, что идеи анархизма всегда были ближе матросским сердцам, чем идеи большевизма, можно понять, что с прибытием в Кронштадт прошедшей школу махновщины «Братвы», маятник политического предпочтения там окончательно склонился в сторону анархистов. Дело в том, что в украинский степях весной 1921 года еще шли кровопролитные бои Красной армии с отрядами Махно и кронштадтские матросы не только всей душой переживали за исход этих боев, но, вполне предсказуемо, возлагали надежды на будущее объединение с махновцами для совместной борьбы за идеалы революции и анархокоммунизма.

Несколько забегая вперед, отметим, что и в дальнейшем, в ходе самого восстания, роль махновской идеологии имела тенденцию к усилению. Так, комиссар военмор Н.И. Фролов, участник первого наступления на Кронштадт, докладывая по результатам наступления (в основном по сообщениям перебежчиков), писал: «Всех обитателей Кронштадта можно разбить на три категории: 1) Махновцы-хулиганы (большинство, действительно, находились у Махно). 2) Офицерство (определенная белогвардейщина), прикрывающаяся под маской «выборности советов», держится пока в тени, незаметна для масс. 3) Все те, которые не примкнули к 1-й и 2-й категориям, находятся между ними».

Из воспоминаний адмирала Г.И. Левченко: «В связи с уходом на фронты Гражданской войны лучших матросов флота – выходцев из рабочих, на кораблях осталось мало политически сознательных матросов. Пополнение экипажей проводилось значительной частью за счет крестьянства южных губерний, среди которых было много недовольных Советской властью, в частности, вследствие изъятия у них излишков хлеба по системе продразверстки. Кроме того, на флот проникло много деклассированных элементов и бывших махновцев. Партийная организация на флоте была ослаблена. Все это создавало условия для контрреволюционной деятельности эсеров, меньшевиков и анархистов. Среди матросов тоже были такие деятели». Качественные изменения в личном составе моряков усугублялись тем, что длительное время Балтийский флот стоял на приколе. Корабли превращались в плавучие казармы, где расцветали кичливость и демагогия. И это не удивительно, так как на бездействующем флоте стремились задержаться именно те, кто искал более или менее спокойного прибежища в разгоревшейся классовой борьбе либо просто выжидал хода событий. Немало людей задерживалось на флоте с одной лишь целью – носить, почетные и романтические клеши и тельняшку. Матросы подобного типа получили презрительную кличку «Иван-мор». Их было немало. Как раз накануне кронштадтского мятежа в газете «Красный Балтийский флот» появилось стихотворение некоего Н. Корнова под названием «Иван-мор». Стихи весьма несовершенны, однако написаны чрезвычайно искренне и направлены против тех, кого автор назвал «лежнями»:

Был в пехоте водоносом,Теперь служит он матросом,Пол-аршинный носит клешИ твердит всегда: «даешь!»А работать для него —Хуже нету ничего.Он с утра до ночи спит,Ночью к бабе он спешит.

Описанный типаж имел отнюдь не только бытовой, а отчетливо выраженный социальный характер. Многочисленные приверженцы анархистов на флоте к 1920 году воспринимали все меры по укреплению дисциплины, как крен в сторону царской палочной дисциплины, а упразднение судовых комитетов, да еще проводимое в качестве мер по ликвидации отставания от Красной Армии (до сих пор Красный Флот считался передовым во всех вопросах), как потерю завоёванных революцией свобод. Возник также вопрос о потере матросами материальных благ, приобретенных ими в результате революции. И насаждение дисциплины, и сокращение норм снабжения воспринимались значительной частью матросской массы как игнорирование большевиками их революционных заслуг. Однако процесс ликвидации политических и экономических «революционных привилегий» матросов велся с позиций интересов революции, с позиций коммунистического равенства. Это особенно отражала вводимая с начала 1919 г. политика «военного коммунизма». Она болезненно воспринималась многими матросами, занимавшимися разного рода спекуляциями. Причем, матросы испытывали серьезный нравственный дискомфорт, поскольку интересы революции все же у них стояли во главе угла, но и своего хлебного бизнеса им тоже было жаль Большевистская печать начиная с 1919 года чутко реагировала на слухи о распространенности сочувствия матросов противникам большевиков, но все же вынуждена была констатировать факты, свидетельствующие о том, что среди матросов считать себя сочувствующими большевикам, стало не принято. Матросы, даже при знакомствах с «барышнями», считали выгодным подчеркивать свой небольшевизм, а при столкновениях мешочников с красноармейцами из заградотрядов могли принять сторону первых. Матросы могли демонстративно уйти с поста, где расстреливали арестованных офицеров. Такой случай произошел в Пензе. Тогда же образ матроса – сторонника Октября, и в тоже время не сторонника большевиков, стал подгоняться под образ «матроса-клешника». Этот матрос большевистской печатью в тот период рассматривался, как «пришлый» после Октябрьской революции элемент и противопоставлялся «сознательным матросам» образца 1917 года. Но дело было не в сроках службы. Молодые матросы на флоте в основном всегда шли за старослужащими. Они чувствовали неприязнь старослужащих к установленным большевиками порядкам, их накопившиеся обиды на власть и выражали протест этим порядкам вычурной «свободолюбивой» формой одежды, подчеркнутой аполитичностью и т. п. В свою очередь комиссары и коммунисты, боровшиеся за сознание матросской массы, чувствовали политическую подоплёку в поведении «клешников» и потому пытались подавить всякие проявления такого поведения. Но это скорее только подпитывало «клешничество», как чаще всего и бывает в результате применения насильственных мер в сфере морали. Комиссары, натолкнувшись в своих усилиях по повышению боеспособности флота на сопротивление команд в виде «клёшничества», а также не желая видеть причины военных неудач в собственной военной некомпетентности (что особенно проявилось в ходе декабрьской ревельской операции), стали склоняться к «переводу стрелок» недовольства на военспецов. Они стали меньше защищать их от команд, а иной раз и сами выдавать их командам в качестве ответственных за разного рода возникавшие текущие проблемы на флоте. При этом часть комиссаров отказывалась менять свою матросскую форму одежды, в то же время стала частично признавать недостатки в собственной средеi и использовать другие меры в целях отвода от себя матросского недовольства.

В результате к 1921 году весьма распространенным стал тип матроса со сложным обыденным сознанием, который был в реальности весьма далек от распространенных примитивных исторических схем «революционного матроса». Политические пристрастия при таком сознании в зависимости от складывающихся обстоятельств, могли проявляться в самом широком диапазоне: и в виде «ярого» коммуниста, и в виде ярого анархиста, и в виде ярого демократа, и даже в виде ярого белогвардейца (что вскоре особенно показал «мятеж Красной Горки»). Этот тип матроса имел уже опыт борьбы с большевизмом и готовность к этой борьбе в условиях красного террора. Но эта готовность ещё была далека до подлинного демократизма, проявленного в Кронштадтском восстании марта 1921 г. Она могла дойти до союза с белым движением (хотя здесь сразу возникали проблемы адаптации со средой, менее всех других способной принять прежние «революционные заслуги» матросов), но не вопреки революционной левацкой закваске, а благодаря ей, не вопреки участию в убийствах офицеров в Февральской революции и большевистском Октябре, а из-за этого участия. Этому типу близок тип, описанный З.Н. Гиппиус на примере знакомого ей матроса И. Пугачева: «Революционный деятель» в марте, над рассуждениями которого я умилялась, усмиритель апреля и июля, сметливый, хитрый, по сю пору верный нашей кухне (в том смысле, что любит забежать в неё похвастаться). Теперь он форменный мародёр самого ловкого типа. Шатался по всей России, по Украйне, даже залезал в Австрию, всегда был в «тех», кто побеждал, орудовал, прожженный на всём, спекулировал, продавал этих тем, а тех сызнова этим. Говорит без конца, по какой-то своей логике, целует у меня руку (как у «дамы»), ходит в богатейшей шубе, живет в 25 комнатах, ездит на своей лошади (когда не путешествует), притом клянется, что не «большевик» и не «коммунист», и я ему в этом верю». З.Н. Гиппиус здесь, конечно, пристрастна. В написанном портрете явный перебор насчет «25 комнат». Но антибольшевизм, как следствие левой революционности, в нем отражен. Примечательно, что З.Н. Гиппиус считала нарисовать портрет И. Пугачева более важным, чем свою знаменитую, подробно проанализированную во многих публикациях встречу в трамвае с А. Блоком, которую она привела «кстати» с анализом прошлого после описания встречи с матросом И. Пугачевым».

Ярким признаком матросского недовольства был массовый выход из РКП(б) в конце 1920 начале 1921 годов старослужащих матросов, особенно тех, кто, после отпусков вернулся в Кронштадт. Именно они и принесли из деревни массовое недовольство крестьян политикой большевиков и лозунг: «Советы без коммунистов». Совершенно неслучайно именно в начале 1921 года начался и массовый выход матросов из партии большевиков. Не помогли и так называемые «партийные недели», когда в большевики принимали, чуть лине коллективно. Например, на линкоре «Петропавловск» накануне мятежа число коммунистов едва достигало двух сотен человек из почти полуторатысячной команды. При этом настоящих идейных среди них было и того меньше. А ведь членство в партии предполагало им в ближайшем будущем, при демобилизации, хорошие должности и безбедную жизнь на родине. Но нем смотря на это матросы начали массово выбрасывать партийные билеты, которые по отзывам современников валялись прямо на улицах Кронштадта. Только в январе 1921 года из РКП(б) вышло 5 тысяч кронштадтских матросов. При этом количество большевиков в Кронштадте сократилось вдвое.

Глава вторая Кронштадтская побудка

28 февраля 1921 года в Кронштадте на городском митинге 14 тысяч матросов и рабочих впервые открыто выступили против власти коммунистов, приняв резолюцию, которая требовала вернуть гражданские свободы, признать оппозиционные левые политические партии, а также провести новые выборы в Советы.

1 марта на Якорной площади Кронштадта снова собралось более 15 тысяч человек. На митинг прибыл председатель ВЦИК М.И. Калинин. Матросы встретили Калинина аплодисментами. Калинин уже знал, что вчера на собрании команды линкора «Петропавловск» была принята резолюция за перевыборы в Советы без коммунистов и за свободу торговли. Эту резолюцию поддержала команда линкора – «Севастополь» и весь гарнизон крепости.

Едва Калинин начал выступать с большевистских позиций, его сразу начали освистывать. Затем его под улюлюканье толпы его согнали с трибуны.

Из воспоминаний матроса В.С. Бусыгина: «Калинин «разошелся» и с кем-то поругался с трибуны! Он, видимо, был возбужден питерскими событиями. На митинге собрались и граждане города, и матросы с кораблей, и коммунисты. А условия для митинга на Якорной площади были не очень благоприятные: кто-то читал, кто-то говорил… Кузьмин призывал матросов к порядку, Калинин заявил: «С хлебом в стране плохо, так не вздумайте и вы требовать хлеба. А если…» Кто-то из гражданских крикнул: «Вы нам хлеба дайте!» И тогда Калинин, «комиссар по панике», не будучи проницательным политиком, истерически рявкнул: «Вы кро-о-ви хотите?.. Так кровь будет!» Такие фразы были неуместны. После своей речи Калинин спустился с трибуны, сел в санки и благополучно укатил на рысаке с женой обратно в Питер. Никто их не задерживал. После отъезда Калинина сложилась конфликтная ситуация. Люди были ошарашены такой речью. Тут кто-то предложил проект резолюции. Возглас: «Все за резолюцию?» Выкрики: «Все!» Резолюция была принята. Обсуждать ее было некогда. Площадь опустела… Все руководство, включая ЧК, организованно сбежало с острова в Ораниенбаум в первый же день неразберихи. События принимали трагический оборот».

Воспоминания матроса И.А. Ермолаева В конце февраля 1921 года в Кронштадт приехал Михаил Иванович Калинин, и 1 марта состоялся общегарнизонный митинг в манеже. Начался он около 10 утра. Открыв митинг, комиссар флота Кузьмин предоставил слово Калинину, которого весь манеж встретил бурными аплодисментами. Все ждали, что он хоть что-нибудь скажет о том, как намечается улучшить положение крестьян, а Калинин начал выступление с восхваления подвигов и заслуг кронштадтских моряков и солдат в революции, говорил о победах на фронтах гражданской войны, о достижениях Советской власти на хозяйственном фронте, о переживаемых страной трудностях. В зале манежа раздались громкие реплики: «Хватит красивых слов| Скажи лучше, когда покончите с продразверсткой? Когда снимете продотряды?» Выкрики с разных мест звучали внушительно. Оценив обстановку, Калинин, комиссар флота Кузьмин и председатель горсовета Васильев с трибуны обратились с предложением провести митинг раздельно среди моряков и среди красноармейцев, мотивируя тем, что манеж не вмещает всех желающих. Этот маневр масса не поддержала, моряки предложили перенести митинг на Якорную площадь, куда и двинулся народ. Для охраны митинга были вызваны два отряда с линейных кораблей «Севастополь» и «Петропавловск». Когда на трибуне появился Калинин, его и здесь встретили аплодисментами, ждали, что он скажет. Но, когда он опять стал говорить о заслугах моряков, о достижениях и трудностях Советской страны, снова раздались возгласы: «Хватит похвал! Скажи, когда отменят продразверстку? Когда перестанут душить мужика?» Калинин пытался как-то оправдать продразверстку, но тут на трибуну поднялся широкоплечий немолодой матрос и громко крикнул: «Хватит хвалебной болтовни! Вот наши требования: долой продразверстку, долой продотряды, даешь свободную торговлю, требуем свободного переизбрания Советов!» Дальше в шуме и выкриках трудно было что-нибудь разобрать в выступлении матроса. В ответ Калинин стал упрекать участников митинга, главным образом, моряков, в том, что они затевают рискованную игру против Советской власти, как азартные игроки, ставят на карту достижения своих предшественников. Затем пошли беспорядочные выступления, сопровождаемые выкриками, среди которых были и «Долой коммунистов!». К концу дня митинг закончился, и мы разошлись по своим частям».