Кровавый разлом

Она медленно закрыла глаза и представила себе их виллу у каменоломни… Макс сидит и дописывает предпоследнюю главу в своей книге о здоровом питании. В книге получается так, что еду готовит в основном он сам, потому что «самая большая радость в жизни — поделиться своим счастьем с близким человеком». Так что исключительно для того, чтобы увидеть счастливое лицо «моей любимой Ви», как он называет ее в книге, — только для того, чтобы увидеть ее счастливое лицо, он по утрам стоит в дверях спальни, а в руках у него «слегка покачивающийся поднос с только что испеченным хлебом, фруктами и свежевыжатым соком».

Самое забавное, что Макс и в самом деле убежден, что все так и есть, хотя завтрак почти всегда готовила она, Вендела. Иногда, правда, он приносил завтрак в постель, или вдруг на него нападало желание приготовить обед. Венделе казалось, что если она будет его хвалить побольше, то он и впрямь станет помогать ей в кухне. Но нет, увлечение кулинарией так и осталось для него экзотической прихотью.

Господи, да какая разница… особенно здесь, в альваре.

Отсюда виден домик, выстроенный когда-то одним из старых каменотесов, приятелей Генри. Пер Мернер сидит на веранде со своим стариком отцом. Дети тоже, наверное, дома. Внешне все выглядит чуть ли не пасторально, но Вендела знает, что это совсем не так.

Пера явно что-то мучит. Ему надо начать бегать. Сразу полегчает.

Она посмотрела на камень и на узкий просвет в зарослях можжевельника и закрыла глаза. Вдруг ей представилась фигура в белых одеждах. Мужчина. Он стоял совершенно неподвижно и смотрел прямо на нее, не мигая и не отводя глаз.

Король эльфов? Нет, это, наверное, посыльный, слуга — его послали, чтобы ей стало ясно: о ней знают. Конечно, не король, рангом пониже, и он чем-то напомнил ей Макса.

Он так и стоял у нее перед глазами, она уже точно не знала, наяву или в воображении. Стоял и улыбался, словно хотел сказать: это ты должна сделать первый шаг, а не я.

Но Вендела еще не готова делать какие-то шаги. Пока не готова.

Она открыла глаза и огляделась. Никого, только какой-то странный шорох в кустах.

Вендела поежилась. Ее всегда начинало знобить, когда она покидала страну эльфов.

Она поднялась, достала из кармана брюк три монетки и положила их в углубления на камне — каждую в свою ямку.

Одна монетка за нее и Макса, вторая за Алоизиуса, а третья — за соседей. Пера Мернера и других.

Вендела повернулась и побежала, постепенно наращивая ритм, петляя между сверкающими лужами. С запада мягко светило заходящее солнце, как маяк, указывающий путь к морю.

Она вошла на веранду и посмотрела на часы — семь часов. В стране эльфов время идет медленно.

29

Герлоф сидел в саду. Великая пятница, день, когда Иисус умер на кресте. Когда он был маленький, Великую пятницу отмечали ничегонеделанием. И ему тоже запрещали играть в игрушки, слушать радио. Даже громко говорить нельзя было, не то что смеяться. Разрешено было только тихо сидеть на своем стульчике.

И теперь, в старости, он отмечает Страстную пятницу точно так же, сидя на стульчике, но никакого внутреннего протеста он в себе не ощущает.

Скоро приедут дочери и внуки с западного побережья. Собственно, ему было чем заняться — у него был заказ на очередной кораблик в бутылке. Ему даже обещали заплатить за эту работу. Но сегодня все-таки выходной, к тому же он не мог оторваться от дневников жены.

Не надо было в них даже заглядывать.

Он с трудом поднялся и пошел в дом, чтобы принести следующую тетрадь. Вернулся, уселся на стул и открыл наугад.

Знакомый аккуратный почерк.

Сегодня 16 июня 1957 года.

Вечером была жуткая гроза, мы с девочками сидели наверху и смотрели. Молния ударила в пролив три раза, так что даже искры в воде были видны. Герлоф все проспал, ему не привыкать к грохоту. Там у них на море все время что-нибудь грохочет.

Герлоф поднял голову и закрыл глаза. Он вспомнил эту грозу, он не спал. Она началась еще в сумерках. С юга мгновенно надвинулась тревожная сизо-розовая мгла. Беспорядочные шквалы, то теплые, то по-зимнему ледяные, сотрясали дом. По темному небу пробегали судороги раскаленных добела молний, и в их двойных вспышках можно было различить только стеклярусные вертикальные нити в сплошной стене дождя…

Вчера он ездил на велосипеде в Лонгвик, купил новую рыболовную сеть и сразу поставил. В пять утра встал и пошел проверять. Двадцать пять камбал и пять больших окуней. Я их потушила, получилось очень вкусно.

Лена и Юлия утром видели косуленка, говорят, перескочил через дорогу и исчез в лесу.

А сегодня этот бедный вдовец, Генри Форс, продал на бойню последних двух телят. В два часа за ними приехал грузовик из Кальмара. Так что всего-то и осталось у него, что три коровы. Их пасет дочка, Вендела. Грустно, конечно, но деньги-то нужны.

Тут уж Элла права, подумал Герлоф. У отца Венделы Ларссон всегда было с деньгами туговато. Несколько тощих коров, да и луг не особенно. К тому времени их маленькая выработка уже не могла состязаться с большими каменоломнями на материке. Каменотесы нищали изо дня в день.

Он перевернул страницу.

Сегодня 27 июня 1957 года.

Давно не писала. Время идет так быстро, дел полно, а дни бегут и бегут. А иногда и писать неохота.

Настоящее лето, жарко и солнечно.

Герлоф что-то там перестроил на своей барже, и теперь пошел в Кальмар — опять надо проходить техосмотр. И девочек с собой взял. А мне в деревне и одной неплохо. В Боргхольме есть кружок кройки и шитья, но меня что-то туда не тянет. Они там в основном сплетничают — кого сегодня нет, о том и сплетничают. Сегодня, должно быть, мне косточки перемывают.

Полно фазанов слетелось. Одни петухи — наверное, к курам присматриваются. Тут уж глаз да глаз — не дай бог, снюхаются.

Этот бесенок опять приходил. Я ему дала овсяных печений и лимонаду. Он такой подвижный, вертится все время, ни секунды на месте не стоит, но кто он и откуда — молчит как рыба.

Надо бы его искупать. А волосы длинные, нечесаные — никогда таких не видела.

Герлоф настолько зачитался, что даже вздрогнул, услышав шум: к дому подъехала машина. Он торопливо закрыл дневник, сунул под одеяло и принял безмятежный вид. «Вольво» въехал во двор.

— Привет, дедуля! Мы приехали!

— Добро пожаловать! — крикнул Герлоф и помахал рукой. — С Пасхой вас!

Из машины появились Лена с младшей дочерью и Юлия с приемными сыновьями. Они начали выкладывать на траву сумки и чемоданы.

Все. Прощай, покой. Вся родня собралась. Внуки наскоро пообнимались с дедом и пошли в дом. Тут же включили телевизор или, может быть, радио — во всяком случае, двор заполнили звуки рока из открытого окна.

Герлоф опять вспомнил Великие пятницы своего детства.

— Как ты, папа? Все тихо-гладко? — Юлия положила руку ему на плечо, нагнулась и поцеловала в щеку.

— Все тихо-гладко, — сказал Герлоф. — И здесь тихо-гладко, и во всей деревне… Новые соседи приехали… ну, эти, у каменоломни.

— Симпатичные?

— Ничего. — Он вспомнил журнал Джерри Морнера и постарался вспомнить подходящее слово. — Оригинальные, сказал бы я.

— Надо пойти поздороваться?

— Не обязательно… я был вчера у них на вечеринке. Этого хватит.

— Значит, только мы — и все?

Герлоф кивнул. У него была еще одна родственница в Марнесе, внучатая племянница Тильда. Но она недавно нашла нового парня, и сейчас ей было не до Герлофа.

— И чем ты здесь занимаешься?

— Сижу вот… Мысли думаю.

— О чем ты думаешь мысли? — засмеялась Юлия.

— Так… ни о чем.

— Хочешь встать? — Она протянула ему руку.

Герлоф улыбнулся и покачал головой. Вставать ему сейчас не хотелось.

— Посижу пока.

Рано или поздно надо будет поговорить с дочками о дневниках матери. Может быть, они что-нибудь знают о странном посетителе. О бесенке… или как его назвала Элла? Бесенок?