Кровью !
Шрифт:
Соня схватила его за руку и потащила из комнаты. Пиротик вставал на ноги, готовясь изрыгнуть второй огненный шар. Соня захлопнула дверь, быстро сорвала с себя жакет и набросила на Палмера, сбивая пламя с его плеча и руки. Погасив огонь, она поволокла Палмера к входной двери.
Палмер оглянулся и успел увидеть, как вареный выходит за ними в холл. Двигался он так, будто впервые пользовался конечностями. И еще он будто потел пулями. Потом Палмер сообразил, что это из него капает жир, как с горящей свечи. Все пропитал запах жареного мяса.
– Мы уходим, уходим! О'кей? - крикнула Соня пиротику.
Он остановился
~~
– Я же извинилась, чего еще надо? Откуда мне было знать, что у него вместо охранной системы - этот траханный пиротик?
В номере отеля Соня заканчивала заклеивать пластырем ожоги Палмера.
– Знал же я, что не надо было соглашаться, когда ты меня уговаривала! Знал! Но разве я когда-нибудь себя слушаю? Вот меня чуть и не поджарил, как карася, какой-то псих, сбежавший с карнавала!
Палмер дернулся, когда Соня обернула бинт вокруг его руки выше локтя. Правая лопатка дергалась в такт пульсу.
– Да ладно, ничего страшного. Тебе и хуже приходилось. - Соня кивнула на шрам, перекрещивающий сердце.
– Из-за тебя нас чуть не убили!
– Из-за меня тебя чуть не убили. И за это я заслуживаю выговора. Наверное, я сама себе пыталась доказать, что не боюсь этого мерзавца. Ты пострадал из-за моей глупости и беспечности. Я этого не хотела.
– Здесь мы с тобой солидарны.
Дальше Соня перевязывала его раны в молчании. Палмер старался найти в себе силы не обращать внимания на касание ее рук. Поначалу его злость вполне питалась страхом и болью, но сейчас она стала проходить. А он хотел продолжать злиться на Соню. Злиться на нее - это куда менее опасно, чем ей симпатизировать.
Он сообразил, что Соня к нему обращается. Она сидела на полу по-турецки, глядя на него, сидящего на краю кровати.
– Извини? Я задумался.
– Я говорю, забыла, что ты не умеешь регенерировать. Мне надо постоянно себе напоминать, как хрупки люди.
Палмер позволил себе улыбнуться.
– Меня по-разному обзывали за мою долгую жизнь, но слова "хрупкий" в этом наборе ругательств не значилось. А ты говоришь "люди", "человек", будто это клеймо. Ты не считаешь, что ты все же - хотя бы частично - одна из нас? Ты не похожа на Панглосса; в тебе есть что-то живое.
– Это комплимент? Нет, отвечать не надо. - Соня улыбнулась и оперлась подбородком на раскрытую ладонь. - Знаешь, вампиры вообще-то комплиментарное сравнение с человеком рассматривают как смертельное оскорбление. Люди - это всего лишь дойные коровы; надежные продуценты двух вещей, которые нужны для жизни вампиров: крови и отрицательной энергии.
– А ты? Ты оскорбилась?
– Нет, - улыбнулась она. - Потому что я не вампир.
– Чего?
– Ну да, у меня есть все традиционные свойства вампиров: клыки, вкус к "запретному вину", ночной образ жизни, гипнотическая сила - вся эта муть. Но я не настоящий вампир. Понимаешь, я не умирала. Я отклонение - вид из одной особи.
Палмер не мог понять, что значит это признание. Он считал, что Соня избегает дневного света, чтобы не вспыхнуть и не превратиться в обугленную мумию. А теперь до него дошло, что весь день она спит лишь потому, что ночью бодрствует.
– Одиноко тебе, должно
быть.Она склонила голову, глядя на него из-за этих непроницаемых зеркал.
– Я тебе нравлюсь?
Краска бросилась в лицо Палмеру, и его вдруг заинтересовало, сколько точек на колонке телевизора.
– Ну, я бы... гм... сказал, что я просто...
– Понимаю. - Улыбка Сони исчезла, и Палмер услышал у себя в голове эхо собственных слов: "Одиноко тебе, должно быть". Вот именно. В эту дверь, мистер Дойная Корова.
– Я вот что хочу сказать: конечно же, ты мне нравишься. - Он сам удивился своим словам. И еще больше удивился, когда понял, что говорит правду. - Ты мне жизнь спасла.
– Только потому, что это из-за меня ты оказался в опасности. Если бы не я, ты бы вообще в эту кашу не встрял. Даже твои псионические способности могли бы не включиться. Ты бы сейчас...
– Торчал в каталажке штата с выбитыми зубами и растянутой задницей без надежды на помилование до следующего миллениума. Уж поверь мне, как бы жутко и опасно мне сейчас ни было, все могло бы оказаться гораздо хуже.
Палмер протянул руку и поднял Сонино лицо за подбородок. Он сам не знал, почему так сделал, просто это казалось правильным. Как было естественно и притянуть ее в свои объятия. У него начал вставать, и это тоже было естественно. Уже несколько месяцев он жил без секса. Последний раз было с Лоли.
Эту мысль он попытался отбросить, но она не уходила. Тогда все тоже казалось естественным и правильным. Какой-то счастливый и очень приятный случай. Палмер стал настолько циничным, что это сделало его наивным. И Лоли отлично заставила его свалять дурака. Она командовала с самого начала, дергала его за ниточки, как марионетку, пока он не перестал принадлежать себе. С самого начала это была мышеловка, заряженная медом и теплым мясом. Он этого не понимал, пока не увидел мясника в зале забоя. И у этого мясника было лицо Лоли.
Издав такой звук, будто его душат, Палмер оттолкнул Соню прочь. Прижавшись к спинке кровати, он уставился на женщину вытаращенными глазами, полными ужаса.
– Это ты делаешь! Все это по твоей воле! Это не я, это ты!
Соня скривилась так, что казалось, будто она сейчас заплачет. Потом вдруг черты ее лица затвердели, губы истончились в безрадостной усмешке. И голос ее стал рваным, будто легкие наполнились льдом и лезвиями.
– Идиот, мудак! Настолько невротик, что даже сам не знаешь, чего хочешь? Ты думаешь, это я с тобой делаю? Ладно, сейчас я тебе покажу, как я делаю!
Палмер попытался вскрикнуть, когда воля этой женщины стала перетекать в него, сковывая мозг невидимыми тисками, но смог только простонать. Тело онемело, как от лошадиной дозы новокаина. Никакого особого дискомфорта не было, но отсутствие ощущения было даже хуже настоящей боли.
– Ну как, напугался до окостенения? Нет? Сейчас я тебе это устрою.
Палмер захныкал, почувствовав, как шевелится его член. Из-за онемения он был будто где-то за сотни миль. Палмер ощутил какое-то движение, но ничего, кроме этого. А дальнейшее было уже знакомо. В последний раз такую боль он испытал в Новом Орлеане, когда едва ушел от "чар" суккуба. Член стал похож на воздушный шар, надутый так, что сейчас лопнет. Судорожно заглатывая воздух, Палмер попытался не дать глазам вылезти из орбит.