Круг замкнулся

— И сработало? — поспешила она выяснить исход дела.

— Да. — Бенжамен, словно оцепенев, смотрел куда-то вдаль; его всякий раз изумляло, с какой отчетливостью события того дня встают перед его мысленным взором. — В раздевалке была полная тишина. И вдруг я услышал звук, будто открылась и закрылась дверца шкафчика. Я встал, пошел на звук. Увидел незапертый шкафчик. А внутри лежали…

— …плавки, — трепетным шепотом закончила Фрэнки. — Это было чудо, Бенжамен! Ты стал свидетелем чуда.

Она приблизилась к нему, встала на колени и положила руки ему на бедра. Больше всего ему хотелось сейчас ее поцеловать. Но ситуация вроде бы к этому не располагала.

— А ты, — спросила Фрэнки, — выполнил свою часть сделки?

— Выполнил. Я стал ходить в церковь и ходил туда целых двадцать шесть лет — вопреки насмешкам друзей и всех прочих. А когда я нашел человека, который разделял мою веру, я… не то чтобы влюбился в нее, но меня потянуло к ней. Видишь ли, с Эмили я был знаком еще в школе, и мы иногда говорили о религии, но по-настоящему вдумчивый разговор состоялся, когда мы вместе провели выходные. Мы были тогда на третьем курсе, я в Оксфорде, она в университете Экзетера. Тогда же мы впервые переспали, если не ошибаюсь. Эмили была девственницей. Я же за пару лет до того успел приобрести кой-какой опыт в спальне моего брата…

Он осекся, заметив, что Фрэнки старается привлечь его внимание:

— Слишком много информации, Бенжамен. Слишком много.

— Да. Хорошо. В общем, я хочу сказать, что вера — или то, что я за нее принимал, — была фундаментом моей жизни и фундаментом моего брака. А сегодня, ровно… — он бросил взгляд на часы, — три часа и двадцать минут назад, я ее утратил. Моя вера сгинула.

— Но как же так? — удивилась Фрэнки. — Разве Господь не выполнил свою часть сделки?

— Раньше и я так думал. А теперь вот послушай-ка. — С книгой в руках Бенжамен подошел к эркеру, где было светлее. — «О ту пору сексуальная карьера Рипера неуклонно катилась к закату. Судя по дневниковым записям, окончательный крах наступил во время двухдневной поездки в Бирмингем, для запланированных чтений в школе „Кинг-Уильяме“. Тогда Рипер осознал, что нельзя долее следовать привычкам, давно превратившимся в досадную рутину, если он хочет сохранить хотя бы остатки самоуважения».

Бенжамен глянул на Фрэнки, чтобы убедиться, слушает ли она, — Фрэнки слушала, правда, пока с некоторым недоумением.

— Скоро ты все поймешь, — обнадежил ее Бенжамен. — Дальше: «Впечатления от Бирмингема Рипер изложил в характерно беспощадной манере: „Мерзкий нарост вместо города, — писал он, — словно Господь накануне вечером опрометчиво вкусил божественного, необычайно острого виндалу [13] и наутро испражнился прямиком на Западный Мидлендс. Мертвенно-бледные люди, похожие на трупы, с идиотическим выражением лиц; здания столь уродливые, что вызывают тошноту у незадачливого странника“». Присовокупив еще несколько наблюдений в том же роде, Рипер описывает далее, как, переночевав в отеле «Британия» (где «еда была такой, что ее отвергли бы даже завсегдатаи бесплатных столовок в самых гнусных трущобах викторианского Лондона»), он сразу после завтрака и перед выступлением в школе направился в городской бассейн для ежедневной утренней разминки.

13

Индийское блюдо из помидоров, баранины и часто картофеля, в которое традиционно кладут много перца.

«К плаванию, как мы знаем, Рипер пристрастился не столько ради укрепления физического здоровья, сколько ради возможности жадно и в относительной безнаказанности разглядывать тела других пловцов. И в этот раз он не был разочарован. „Я пробыл в воде всего несколько минут, — пишет Рипер, — как смердящий отвратительный бассейн — явно спроектированный некой жалкой посредственностью, эстетическим банкротом, в припадке мстительной ненависти к своим согражданам — внезапно преобразился, обрел жизнь благодаря видению или, скорее, явлению мужественности в наиболее величественном, гиперестественном образе. Юный негр лет двадцати от роду, бедра крепкие, как древесные побеги, ягодицы тугие, как кожа на…“» Ну, тут очень длинный абзац на эту тему, не стану утомлять тебя подробностями. — Бенжамен перевернул страницу, отметив про себя, что Фрэнки теперь жадно ловит каждое его слово. — Рипер плавает рядом с этим парнем вдоль бассейна и обратно — хотя, разумеется, не может угнаться за молодым красавцем, — а затем тащится за ним в раздевалку. Тут он не забывает высказать отвращение к собственному телу: «крапчатая кожа, болтающаяся на рыхлых костях, будто мошонка впавшего в маразм, изъеденного дурной болезнью повесы в последней стадии немощи», и тому подобное… думаю, тебе все это не нужно… и вот мы приближаемся к самому главному. Черный парень стягивает плавки и становится под душ — «явив моему восхищенному взору орган наслаждения столь плотный и протяженный, что мне вспомнилась неподражаемая миланская салями, какую я видал однажды, свисавшую с потолочной балки в траттории высоко в горах над Баньи-ди-Лукка»… боже, он опять за свое!.. И тут Рипер поддается слабости: «Внезапно мне показалось абсолютно невыносимым — неподъемным — то, что это божество лишь промелькнет в моей жизни, не оставив ни малейшего следа, кроме воспоминания, чья совершенная прелесть навеки запечатлится в моем болезненном сознании. Я должен был — по меньшей мере — оставить себе какой-нибудь пустячок на память. Это был порыв, всплеск безумной отваги, но краткого мига хватило, чтобы сдернуть ярко-синие плавки со скамьи, где он их оставил, выжать их прямо на пол и позволить моим взыскующим ноздрям (да, я не открещиваюсь!) торопливо вдохнуть дурманящий запах той темной таинственной области, с которой ткань (о блаженные волокна!) только что соприкасалась, а потом запихнуть плавки в портфель, куда я сложил не только свои купальные принадлежности, но и томики стихов, которыми я вотще надеялся потрясти натурально тупоголовых и апатичных учеников школы „Кинг-Уильямс“».

Бенжамен медленно закрыл книгу и опустился на диван. Невидящим взглядом он смотрел в окно, пока Фрэнки в растерянности ждала, когда же он закончит свой рассказ.

— Так вот откуда они взялись, — произнес наконец Бенжамен. — Когда Рипер приехал в школу, вожделение успело выветриться, и теперь он чувствовал только стыд, отвращение к себе и страх при мысли, что его могут вывести на чистую воду. Поэтому, прежде чем встречаться с директором, он метнулся в раздевалку и швырнул плавки в первый попавшийся шкафчик. Там-то почти сразу же я их и нашел. — Бенжамен горестно покачал головой, дивясь своему легковерию. — «Дыхание Господа»! Я называл это дыханием Господа! Какой-то запутавшийся, измученный старик прижимает к груди ошметки своего последнего увлечения, чтобы вскоре от них поспешно избавиться. Дыхание Господа… Какое фиаско. Какая потеха.

Больше ему нечего было сказать. Последовало долгое тяжкое молчание. Тишину нарушали только крики Ранульфа, громко возражавшего против попытки Ирины то ли накормить его, то ли одеть.

Наконец Фрэнки встала, пересела на диван к Бенжамену и взяла его руки в свои.

— Бенжамен, у Господа много путей, ты же знаешь. И все они неисповедимы. Пусть случившемуся нашлось объяснение, это еще не делает его менее… значительным.

— Я считал это чудом. — Бенжамен, казалось, не слышал слов Фрэнки. — Но чудес не бывает. Лишь беспорядочный набор обстоятельств, переплетающихся самым бессмысленным образом.

— Но смысл был — для тебя…

— Лишь хаос, — продолжал Бенжамен, вставая. — Хаос и совпадения. Только и всего.

И что бы Фрэнки с Дугом ни говорили, Бенжамен так до утра и не изменил своего мнения, — трижды за ночь хозяева видели, как он бродит по дому, из комнаты в комнату, беззвучной поступью лунатика.

14

В жаркий понедельник, 22 мая 2000 года, интерес к церковной архитектуре мог бы соблазнить досужего путника, как и многих других ранее, завернуть в маленькую деревушку Литтл-Роллрайт, что в Костволде. До церкви XV века она (пусть этим путником будет «она») добралась бы по извилистой проселочной дороге с Певзнером [14] в руке и в предвкушении пиршества для глаз: стрельчатые навершия, мощные контрфорсы, узкие высокие арки, зубцы вдоль карнизов. Подходя к церкви, она заметила бы, что на скамье у южной стены, откуда открывался вид на золотистую деревеньку, сидит мужчина лет тридцати с небольшим с женщиной лет двадцати с небольшим и что они беседуют сосредоточенно, но отрывисто, негромкими приглушенными голосами. Допустим, что ее интерес к церковной архитектуре оказался более чем заурядным; допустим, она насмотреться не могла на ниши, четырехлистники и пологи с готическим орнаментом, — и поэтому провела в церкви около часа с записной книжкой и альбомом для зарисовок наперевес, а когда вышла, жмурясь, на полуденное солнце, еще пуще разъярившееся, она увидела бы, что мужчина и женщина по-прежнему сидят на скамье и, как прежде, погружены в беседу. Разве что они слегка отодвинулись друг от друга и кажутся куда более разгоряченными и куда более печальными, чем час назад. Но они по-прежнему тут. И, удаляясь к церковным воротам, она, возможно, обернулась на них в последний раз и увидела, что мужчина подался вперед, схватившись за голову и бормоча какие-то отчаянные слова, но в тот знойный день не было ветерка, который донес бы эти слова до ее мигом навострившихся ушей. И она так ничего и не узнала о драме, разыгравшейся в церковном дворе, не узнала, что, когда она закрывала за собой ворота со скрипом и щелчком, Пол Тракаллей говорил Мальвине:

14

Певзнер Николаус (1902–1983) — британский искусствовед, автор путеводителя по архитектурным достопримечательностям Британии.

— Что же мы делаем? Неужто такое возможно?

* * *

Пол представления не имел, чего ждать от этого свидания. Он понимал лишь одно: его неодолимо тянет встретиться с Мальвиной. Они не виделись почти три недели, с вечера накануне его путешествия в Скаген. Пока он был в отъезде — в то утро, когда на пляже в Гренене он объяснялся с Рольфом, — история о нем и Мальвине появилась в дневниковой колонке одной из крупных газет. Историю предусмотрительно изложили в аккуратных выражениях, дабы избежать исков о клевете, но смысл был ясен любому, кто ее прочтет, и, к несчастью, среди читателей оказалась Сьюзан.

Выгнать она его не выгнала, хотя и грозила этой карой, когда узнала, что Мальвина провела ночь в их доме без ведома хозяйки. Однако Пол был вынужден дать обещание, что больше не будет встречаться с Мальвиной, а кроме того, сей же час уволит ее из медийных консультантов и прекратит выплачивать ей зарплату. 8 мая он написал ей по электронной почте:

Совсем расстаться немыслимо. Это просто исключено, на мой взгляд.

Но тебе пока лучше затаиться. И наверное, недели две мы не будем видеться.

Мальвина ответила:

Прятаться мне не очень нравится. Хотя ты по-своему прав. Но меня пугает мысль, что все, что есть между нами, вдруг раскиснет, как переспелая груша, и чувства, в которых мы с таким трудом признались друг другу, будут задушены в колыбели внешними обстоятельствами, этой кошмарной позиционной войной со всем остальным миром…

С тех пор Пол проявлял повышенную бдительность, мягко говоря. Он запретил Мальвине писать ему по электронной почте, посылать эсэмэски и приходить к нему. Он не задумывался, чем она заполняет дни, проведенные без него, — работой над курсовой или мечтами о том, что они когда-нибудь соединятся, — это была не его проблема. Пол с головой ушел в парламентские заботы, добровольно взвалив на себя столько проектов и общественных обязанностей, что отношения с министром (месяцами пребывавшие на грани разрыва) вдруг сделались чуть ли не сердечными. Он стал чаще сидеть дома, играя с Антонией, пока не обнаружил, что десять минут общения с ребенком — это предел, за которым он начинает дохнуть со скуки. Впервые за многие годы он по собственной инициативе позвонил брату, когда узнал от Сьюзан, что Бенжамен в последнее время странно себя ведет: не ходит в церковь и, по слухам, почем зря ругается с Эмили. (Впрочем, Полу не удалось вытянуть из брата подробности, а беспокойство о благополучии Бенжамена не простиралось столь далеко, чтобы лично его навестить.) Вдобавок Пол написал несколько газетных статей о лонгбриджском кризисе: как успешно этот кризис был преодолен и сколь искусно способствовали счастливой развязке действия правительства. Он даже напросился приехать на завод с целью сняться вместе с торжествующими директорами «Феникса», но в итоге его ждала встреча лишь с представителем пиар-отдела, и на изображение этой парочки не польстилось ни одно агентство печати.