Круг

Бесполезно. Достала кошель и пересыпала в ладонь горсть рублей. Купец как зачарованный уставился на золото, частить перестал, наоборот, слова потянул, ровно забыл, как говорить. И то хорошо.

– Повезешь свое стадо на следующем грюге. За место каждой коровы плачу полрубля золотом. Их у тебя восемь, стало быть, четыре золотых рубля. Идет?

Соображая, купец нахмурился. Утащил брови на лоб и, огладив бороду, стал загибать пальцы:

– Еще месяц ожидания, постой для меня, пастьба для коров, отступные для Калача, потому что вовремя не привез…

– На все про все шесть рублей. По рукам?

– Семь! А еще найдешь на пристани Калача и все ему объяснишь!

– Хорошо.

Если бы Сивый нашелся так же быстро, как этот Калач! Сразу углядела на пристани кряжистого бородача поперек себя шире, что в нетерпении мерил шагами причал, пока привязывали грюг да опускали сходни для людей и скота.

– Ты, что ли, Калач? – Верна сама подошла к бородачу, на что тот воззрился с недоумением.

– Ну допустим.

– Пестряка не жди. Придет на следующем грюге.

– А ты кто?

– Я за него. На вот, держи, – бросила коровьему заводчику золото. – За простой и за беспокойство.

Калач, поджав губы, мерил взглядом сошедшее с грюга воинство и еле сдерживал гнев. Ничего не понятно, кроме того, что вместо Пестряка и его коров приехала эта дружина.

– Тьфу, окаянные! – Заводчик плюнул наземь, почесал загривок, повернулся и зашагал прочь.

Верна только плечами пожала и мрачно улыбнулась. Терять время не стали, прыгнули в седла и ушли на запад, куда семерых потянуло, как медведя на мед. Что это за земля? Почему Сивый направился именно сюда? Тут ему все близко, все родное? Здесь его душа и прошлое? Тутошние травы выросли на Безродовой крови? В этих местах он погребал друзей? Будто и солнце здесь по-другому светит и в душе колобродит, как перед чем-то неведомым и волнующим. И как будто повеяло окончанием черной полосы…

– Про Ледована? – Стюжень удивился. – С чего это вдруг?

– Не вдруг. – Безрод покачал головой. – Совсем не вдруг.

– Точно обухом по голове огрел! Никогда не угадаешь, что у тебя на уме! Дай хоть с мыслями собраться.

Старик некоторое время качал головой, выразительно глядя на Безрода. Сивый усмехался. Думай, верховный.

– Иные брешут, будто льды – мертвая земля, дескать, нет там души, – начал старик. – Враки все. Далеко на полуночи в ледяных землях тоже есть душа. Вон что устроили нам душевные люди позапрошлой зимой, до сих пор отойти не можем! Даже в лютый мороз сущее не умирает насовсем, а просто засыпает, как ты ночью.

Безрод молча кивал, играя желваками.

– Оттниры зовут его Исотун, мы – Ледован. В самый холодный день зимы он ходит по землям в человеческом обличье, или наоборот – ходит по земле, и в этот день становится жуткий мороз. Я еще мальчишкой сопливым был, когда старики говорили, будто Ледован и Жарован близнецы-братья, перебрасывают друг другу солнце, один с вершины холма, который называется Зима, другой с вершины холма, что зовется Лето. Покатит с горы солнце Ледован – зима пошла на убыль. Оттниры уверены, будто огромные льдины, что плавают по морям, – его ладьи, на одной из них находится сам Исотун. Ледован выглядит как обычный человек, только нельзя смотреть ему в глаза, прикасаться к нему и делить с ним стол. В твою душу снизойдет неописуемый холод, и увидишь его таким, каков он на самом деле, – полупрозрачный человек изо льда, весь в трещинах, ровно в морщинах.

Безрод слушал молча. Едва старик умолк, Сивый поднял на ворожца глаза и буркнул:

– Зерцало. Расскажи про зерцало Ледована.

Стюжень вздохнул, оглаживая бороду. Откуда этот интерес? Что Безрод задумал? Вот ведь человек… никогда не угадаешь, о чем думает.

– Зерцало Ледована – глаза. Увидишь в них собственное отражение, только мало от этого радости. Сделаешься похож на кусок льда: холодный, в трещинах – и уйдешь туда, где никогда не тает снег.

Сивый усмехнулся и бросил как бы между прочим:

– Зерцало. Дружина Верны должна заглянуть в зерцало и увидеть собственное отражение.

Верховный замолчал, в недоумении воззрившись на Безрода. Что еще пришло в голову? Сивый молчал, глаз от ворожца не отводил, и тот вдруг изменился в лице.

– Никак с головой раздружился? Ты хоть понимаешь, до чего додумался? Хочешь, чтобы соратнички твоей бывшей отразились, как в зерцале, а за твоей спиной встало еще несколько таких же отморозков?

– От них не уйти. – Безрод спрятал лицо в ладони, потер. – Драться придется. Было бы дело только в дружине, подставился под мечи семь раз, всего и забот. Но останется она, и тогда мне с ней уже не поговорить.

Старик долго молчал, ворочая желваками. Наконец поднял на Безрода глаза:

– Скольких положишь сам?

– Двоих, не больше.

– Значит, останется пятеро… Тебе нужны пятеро бойцов.

– Или трое, но очень сильных.

– Задал ты задачу. – Верховный покачал головой. – Я ведь даже не знаю, кто они такие. Одно то, что все потусторонники. Заклятие, принудившее их к служению, очень сильно, а если сильно, значит, просто, а если просто, значит, бесспорно, как стариковское наставление. А дедовские заветы настояны на ветре, напитаны солнцем, подсолены землей. Не избивай младенцев, не бей лежачего, не обмани убогого… Дай мне денек, приведу мысли в порядок. А ты…

– Подожду здесь. – Безрод усмехнулся. – Понимаю, нельзя в город. От меня до сих пор мертвечина кусками отваливается, сам сказал.

Стюжень поднялся, прямой, как ворожской посох, кивнул и скрылся в лесу. Безрод остался один на один с призраками былого.

Верховный появился только после полудня следующего дня, мрачен, словно грозовая туча.

– С тобой всегда так! Все люди как люди, лишь вокруг тебя несчастья вьются, ровно воронье!

– Я особенный, – усмехнулся Безрод. – Садись, гостем будешь.

– Говоря с тобой, впору за оберег хвататься и держаться что есть сил! – Старик тяжело опустился на бревно.

– Узнал что-нибудь?

– Узнал бы, где клад лежит, клянусь, обрадовался. Касаемо твоих дел – лучше бы не узнавал!

– Жути напустил.

– А чего ее напускать, только погляди на себя! Вся за тобой волочится, ровно шалава корчемная! Приворожил ты Костлявую, что ли? Уж мы со стариками ночь высидели, только одно и получается.

Безрод немо поднял на ворожца глаза.

– Вспоминали заветы, рыскали по свиткам, кое-что нашли. Плохо, если павший вой остается непогребен. Тризное пламя мостит дорогу в дружину Ратника и открывает для храбреца ворота дружинной избы. Если в земле остался, без памяти, без обряда, сгнил, рассыпался в прах, пребудешь тенью до скончания веков, пока не погребут по должному обычаю. И хуже всего, если погибшего бойца разлучат с посмертной вещью, с которой шагнул за кромку, да там, в тени, и остался. Вернуться на этот свет живым и забрать свое воитель не сможет и окажется во власти того, кому вещь станет принадлежать. Вынули из тебя душу да в кулаке зажали, обрадуешься?