Круг

«Устроить засаду. Проверить совершенные операции».

Дверь в кабинет была приоткрыта, и Циглер услышала, как один из ее людей ворвался в комнату и возбужденно воскликнул:

— Вы только послушайте, парни!

Она решила, что одно из многострадальных дел наконец-то сдвинулось с мертвой точки, но продолжение ее разочаровало:

— Судя по всему, Доменек решил поставить Анелька на игру с Мексикой.

— Вот дерьмо, быть того не может! — возмущенно заорал кто-то.

— И Сидни Гову тоже…

Ответом стал стон разочарования. Циглер подняла глаза к потолку, под которым крутились лопасти огромного вентилятора, разгоняя горячий воздух. Ее мысли вернулись к статье в газете, купленной в аэропорту. Папки с делами ждали ее возвращения целый месяц, подождут еще немного. Ей нужно кое-кого повидать.

Марго сворачивала сигарету, зажав в зубах мундштук, и то и дело поглядывала на другой конец двора, где кучковались второкурсники. Сегодня она едва дождалась окончания лекции ван Акера, хотя обычно ей было очень интересно на этих занятиях. Особенно когда профессор пребывал в дурном расположении духа — то есть почти всегда. Франсис ван Акер был садистом и деспотом и обладал сверхъестественным чутьем на посредственность. Франсис ван Акер ненавидел заурядных людей. Еще он терпеть не мог трусов, соглашателей и раболепных подпевал. Когда случался «плохой» день, он находил козла отпущения, и по аудитории распространялся запах крови несчастного. Марго наслаждалась видом перепуганных однокурсников. У них развился такой инстинкт выживания, что, как только преподаватель появлялся на пороге, каждый точно знал, собирается ли акула охотиться. Марго, как и все остальные, узнавала настроение ван Акера по взгляду голубых глаз и оскалу тонких губ.

Подлизы ненавидели ван Акера. Ненавидели и боялись. В начале учебного года они совершили трагическую ошибку, уверившись, что сумеют умаслить преподавателя своими «курбетами». Увы, профессор не только оказался нечувствителен к лести в любых ее проявлениях, но и заставил их дорого заплатить за ошибку. Больше всего он любил охотиться на тех, кто компенсировал недостаток способностей (по меркам марсакской элиты, разумеется) излишним рвением. Марго в их число не входила. Девушка не знала, ценит ли ее ван Акер за то, что она дочь своего отца, или потому, что в тех редких случаях, когда он, так сказать, «пробовал ее на зуб», она отвечала тем же. Франсису ван Акеру нравились те, кто умел давать отпор.

— Сервас, — сказал он этим утром, заметив, что мысли Марго витают где-то очень далеко, — мой рассказ вас совсем не интересует?

— Ну что вы… конечно, интересует…

— Так о чем я говорил?

— О консенсусе, существующем вокруг некоторых произведений, и о том, что, если на протяжении веков множество людей сходились во мнении, что Гомер, Сервантес, Шекспир и Гюго — мастера высшего разряда, значит, фраза «на вкус и цвет товарищей нет» — софизм. Если принять за данность, что равноценности не существует, то дешевка, которую реклама втюхивает публике как искусство, массовое кино и повсеместный меркантилизм, не может быть приравнена к великим творениям человеческого разума, а элементарные принципы демократии неприемлемы в искусстве, где лучшие осуществляют безжалостный диктат над посредственностями.

— Разве я употребил выражение «равноценности не существуют»?

— Нет, мсье.

— Так не приписывайте их мне, уж будьте так любезны.

В аудитории раздались глумливые смешки. Так случалось всякий раз, когда гнев громовержца падал на голову одного из студентов. Смеялись в первом ряду. Марго показала обернувшимся средний палец.

Она глубоко затянулась, в очередной раз отравив никотином свои молодые легкие, и посмотрела на троицу Давид-Сара-Виржини. Они встретились взглядами, и Марго не опустила глаз. Этой ночью она решила, что выберет совершенно другую тактику. Более… решительную. Спугнет дичь. Она не только не станет прятаться, но и постарается усилить их подозрения, заставит думать, что ей что-то известно. Если виновный среди них, он может почувствовать опасность и сорваться.

Тактика, не лишенная риска.

Опасная тактика. Но другого выхода нет: невиновный в тюрьме, и время поджимает.

— Где это было снято? — спросил Стелен.

— В Марсаке. Рядом с озером… На опушке леса. На границе с садом Марианны Бохановски, матери Юго.

— Буквы обнаружила она?

— Нет, я.

Глаза Стелена округлились.

— Как ты там оказался? Что-нибудь искал?

Сервас предвидел этот вопрос. Отец как-то раз сказал ему, что лучшей стратегией во все времена была правда, как правило, она гораздо неудобней для окружающих, чем для того, кто ее говорит.

— Я провел там ночь. Мы с матерью Юго старые знакомые.

Теперь на майора смотрели все.

— Чертов проклятый идиот… — пробормотал Стелен. — Она — мать главного подозреваемого!

Сервас счел за лучшее не отвечать.

— Кто еще в курсе?

— Моего присутствия там этой ночью? Пока никто.

— А если она решит использовать это против тебя? Расскажет своему адвокату? Ты понимаешь, что дело передадут жандармам, как только новость дойдет до ушей следователя?

Сыщик вспомнил очкастого адвоката, который накануне ночью требовал свидания с Юго, но промолчал.

— Что ты творишь, Мартен? — рявкнул Стелен. — Допрашиваешь депутата, никого не поставив известность, после чего… проводишь ночь с… у матери главного подозреваемого! Ты понимаешь, насколько тяжелыми могут быть последствия? Твое поведение способно скомпрометировать расследование, перечеркнуть всю работу группы!

Патрон мог бы выразиться жестче — он был разъярен, и Сервас это понимал, — но по какой-то причине предпочел сдержаться.

— Ладно, идем дальше. Что это меняет? Мы не узнали ничего нового: нет никаких доказательств, что буквы вырезал Гиртман. Я не верю, что швейцарец вернулся только из-за тебя и теперь ходит за тобой по пятам, оставляет подсказки — и все это из-за дурацкой музыки и одного короткого разговора. Кроме того, все началось после убийства Клер Дьемар.

— Не после — одновременно, — поправил Стелена Сервас. — Что все меняет. Это началось с диска в стереосистеме… Нельзя забывать, что Клер идеально подходит под профиль жертв Гиртмана.

Последняя фраза, как и ожидал Сервас, произвела должный эффект. Его шеф и подчиненные переваривали информацию.

— Вот вам еще одна гипотеза, — продолжил майор. — Возможно, Гиртман никогда не покидал наши места. Пока все полицейские службы Европы, включая Интерпол, отслеживали поезда, аэропорты и границы, приняв за данность, что швейцарец сбежал за тысячи километров отсюда, он, вполне вероятно, обретался где-то рядом, справедливо рассудив, что на другой стороне улицы его уж точно не будут искать.

Мартен взглянул на коллег и понял, что маневр удался, он посеял в них сомнения. Напряжение усилилось: имя Гиртмана, напоминание о его жестокости и совершенных им убийствах отравляли атмосферу. Он решил забить последний гвоздь.

— Мы в любом случае больше не можем игнорировать связанный с Гиртманом след. Если это не он, значит, кто-то ему подражает и тем или иным образом связан с убийством Клер Дьемар, что ставит на повестку дня вопрос о виновности Юго. Пусть Самира и Венсан займутся этим по полной программе, свяжутся с парижской группой и попробуют получить любую информацию, подтверждающую — или нет, — что швейцарец здесь.

Стелен кивнул, соглашаясь, но вид у него был озабоченный.

— Очень хорошо, — сказал он, — однако возникает другая проблема…

— О чем вы? — спросил Сервас.

— О безопасности… Не знаю, швейцарец это или какой-то другой псих, но он на свободе и не выпускает тебя из поля зрения. Этот человек всегда оказывается поблизости от того места, где находишься ты… Вспомни тот… инцидент на крыше банка. Господи, Мартен, тебя едва не сбросили вниз! Не нравится мне все это. Преступник зациклился на тебе.