Круглая Радуга

Слотроп предполагает там сойти. Отправится в тот Каксхавен: «Шпрингер, так по-твоему ты успеешь вовремя приготовить те бумаги?»

– Я ничего не могу гарантировать,– отвечает Герхардт фон Гёль.

В Штралсунде, на набережной, под светом фонарей и дождём, они прощаются. Фрау Гнаб целует Слотропа, а Отто даёт ему пачку "Лаки Страйк". Шпрингер поднимает голову от своего зелёного блокнота и кивает aufWiedersehen поверх пенсне. Слотроп сходит, через нос, на Хафенпляц, привыкшие к морю ноги пытаются балансировать в качке, которую оставил позади, мимо мачт и стрел, и натянутой снасти кранов, мимо бригады ночной смены, разгружающей скрипящие баржи на деревянные телеги, серые кони с поклоном целуют голые камни без трав… радушные пока-пока греют в карманах его пустые руки…

* * * * * * *

–Где Папа Римский, чей посох для меня зацвёл бы?

Глубь горы меня вновь манит своими ароматами, шелками,

Телами умащёнными рабынь её, и обещаньями

Неспешных, утончённых пыток, что небесам сродни,

Сияньем чистоты—к поющим узам,

К хлыстам: что рассекают спектр в размахе.

Меня, игрушку утлую в пасти непогод, находит зов её,

Куда ни повернусь, в густеющей ночи.

За мною нет покинутой Лизоры.

В последней исповеди я преклонил колени,

Агностик, пред сияньем жемчугов его…

И тут, в моём последнем расщеплённом вздохе

Ни песни нет, ни похоти, ни воспоминаний, нет вины:

Ни пентаграмм, ни кубков, ни святого Дурака...

Бригадный генерал Падинг умер ещё в середине июня от скоропостижного кишечно-инфекционного заболевания, подскуливая, до последней минуты, «Бо-бо, у меня пузико бо-бо...», непрерывно. Случилось это как раз перед рассветом, как он и хотел. Катье оставалась в «Белом Посещении» пока что, бродя по обезлюдевшим коридорам, прокуренным и тихим, вдоль опустевших переборок в клетках лаборатории, сама став частью пепельно-серой паутины, растущих слоёв пыли и засиженных мухами окон.

Однажды она нашла коробки с плёнкой небрежно сваленные Вебли Сильвернейлом в музыкальной комнате, занятой теперь одним лишь распадающимся клавесином Wittmaier, на котором никто не играл, молоточки и педали поломаны бесстыже, струны брошены съезжать в диезы, бемоли, или рассекаться деловитыми ножами погоды, что непрестанно проникала во все комнаты. Пойнтсмен в тот день отсутствовал по делам в Лондоне, отсиживать ланчи с выпивкой среди своих промышленников. Он про неё забыл? Её освободят? Или уже свободна?

Посреди, по виду полной, пустоты «Белого Посещения», она отыскивает проектор, заправляет катушку и наводит изображение на стену в потёках от воды, рядом с ландшафтом какой-то северной долины с разгулявшимися там легкомысленными аристократами. Она видит девушку с белыми волосами в мезонине Пирата Прентиса в Челси, лицо такое чужое, что она узнала средневековые комнаты раньше, чем саму себя.

Когда это они—ах, да в тот день Осби Фил обрабатывал мухоморы... Заворожённо, она просматривает двадцать минут себя в фуге из кануна Рыб. Зачем им это вообще могло понадобиться? Ответ на вопрос тоже в коробке, и она вскоре находит его—Осьминог Григорий в его ёмкости, просматривает ленту с Катье. Клип за клипом: всполохи экрана и Осьминог Г., уставился—на каждом машинописная дата, показать закрепление условного рефлекса у животного.

Приклеенным в конце всего этого, необъяснимо, обнаруживается нечто смахивающее на кинопробу Осби Фила, кто бы мог представить. Есть даже звуковая дорожка. Осби импровизирует сценарий фильма, который он написал озаглавив:

Наркоманья Несыть

«Мы начинаем с песни Нельсона Эдди, что звучит на заднем фоне:

Наркоманья несыть,

О, наркоманья несыть!

Вселяешься как бесы,

Самый пушистый кайф ломаешь,

Меня в свинью ты превращаешь,

Как всех познавших НАРКОМАНЬЮ НЕСЫТЬ! »

Теперь в город въезжают два изнурённых долгой дорогой ковбоя, Базил Ратбон и С. З. («Обнимашка») Сакал. На въезде в город, загораживая им дорогу, стоит Карлик, который играл главную роль в Уродцах. Тот, у которого Немецкий акцент. Он в городе шериф. Носит громадную золотую звезду, что покрывает почти всю его грудь. Ратбон и Сакал придерживают лошадей, неловко улыбаясь.

Ратбон: Это же не может быть на самом деле, как думаешь?

Сакал: Ху, ху! Ишшо как взаправду, пропашший ты наркуша, пашёл нажевалсси таво кайтуса, у дароги, заместа пакурить маёй канопельки, я ж те грил—

Ратбон (с его нервической Болезненной Усмешкой): Я тебя умоляю—мне ни к чему Еврейская мамочка. Я и сам вижу что взаправду, а что не взаправду. (Карлик, тем временем, принимает позы крутого мачо, и вертит пару гигантских Кольтов).

Сакал: Када паматаисси с маё по дарогам—а ты врубаисси про каки я дароги, ты, салага сопливый—так тада уш дотюпаишь иде взаправдашний шериф карлик, а иде примерешшенный.

Ратбон: Я и не подозревал, что два эти класса существуют. Ты явно должен был навидаться карликовых шерифов по всей этой Территории, иначе вряд бы изобрёл такую категорию. И-или смог бы? От такого прохиндея чего угодно жди.

Сакал: Ты забыл ишшо «ты старый нигадяй».

Ратбон: Ты старый негодяй.

Они хохочут, выхватывают свои пистолеты и обмениваются парой игривых выстрелов. Карлик мечется туда-сюда, сыпя писклявыми Вестернизмами с Немецким акцентом, типа «Этот город слишком мал для нас двоих!»

Сакал: Этта, мы оба иво видим. Значицца взаправдашний.

Ратбон: Совместные галлюцинации не такая уж невидаль в нашем мире, партнёр.

Сакал: Кто грит этта савмесна галюцация? Ху, ху! Была б этта вапше галюцация—я не грю вот ба—так тока от пейоты. Или жа от бешенава агурца, мазможна…

Эта интересная беседа длится полтора часа. Никаких перемен. Карлик играет постоянно, реагируя на утончённые, а порою ошеломляющие доводы. Иногда лошади будут срать в пыль. Непонятно понимает ли Карлик, что обсуждается реальность его существования. Ещё одна из круто закрученных двусмысленностей этого фильма. Наконец, Ратбон и Сакал соглашаются, что единственной возможностью решить спор станет убийство Карлика, который разгадал их намерение и с воплями убегает вдоль улицы. Сакал хохочет до упаду, и сваливается в корыто с водой для лошадей, а мы видим заключительный ближний план Ратбона улыбающегося в его двусмысленной манере. Затихая звучит песня: