Круглый год

В первый день бабушка разложила диван, застелила его одеялами и заправила накрахмаленным бельем, с которым мы встретились впервые в жизни.

– Ба, а зачем белье крахмалят?

– А как же еще? Белье обязательно надо крахмалить!

Этот ответ ничего не разъяснял, но, как выяснилось, бабушка никогда не подвергала сомнению привычный уклад жизни, и вообще мало говорила. Сначала мы думали, что это от того, что она плохо нас знает, но и полгода спустя, когда она уже точно различала, где я, а где Вероника, ничего особенно не поменялось – баба Маша по-прежнему была немногословна.

Мы от этого не страдали нисколько – жизнь с бабушкой оказалась достаточно проста. В ее понимании было всего две грани происходящего – правильно и неправильно. Если ты во время встаешь утром, ешь на завтрак творожок, булку с маслом и вареный бурак, потом идешь по своим делам и, в целом, соответствуешь своему месту в жизни, то это хорошо. Если же ты во время не ложишься спать, говоришь лишнее, не ешь на обед первое блюдо, это нуждается в исправлении. В общем, мы должны были не опаздывать на занятия, застилать постель и не опаздывать к ужину. К ее правилам мы быстро привыкли, поскольку они были просты, а баба Маша не требовала от нас многого, видимо, потому что уже давно жила одна и не могла придумать, чем могут ей помочь две одинаковые девочки.

Весна

Есть ли более противное время года, чем ранняя весна? На улице сыро и грязно, мы ходим в школу по каким- то огрызкам льда, превращающегося в лужи, а остальное время сидим дома.

– Займитесь чем-нибудь, девочки, – говорит баба Маша, глядя на нас, то ли с жалостью, то ли с укором, – из угла в угол слоняться, тоже не годится. Носки свяжите, или кофточку какую, – у меня пряжа есть хорошая.

Нам все равно, – вязать, так вязать. Старая наволочка с клубками пряжи, изрядно попорченная молью, была выдана в тот же вечер, а спицы так и не нашлись, поэтому мы отправились в магазин. На втором этаже местного ЦУМа есть отдел, торгующий бусинами, лентами, нитками и прочей мелочью, у него собралась очередь. На крохотных весах здесь развешивают бисер по десять грамм, отрезают по двадцать сантиметров тесьмы, накладывают в мизерные мешочки разной мельчайшей чепухи вроде страз или крючков для одежды. В очереди за нами стоит женщина. Кажется, я где-то видела ее, но не могу вспомнить, при каких именно обстоятельствах. Отворачиваюсь в другую сторону, а там – тоже знакомое лицо, но человек чужой. Да, и откуда здесь взяться знакомым? Мы никого здесь не знаем! Я толкаю Веронику в бок:

– Они экономят даже на статистах!

– Чего? – не понимает она.

– Тебе никогда не казалось, что настоящий мир состоит из десятка реально существующих людей, и полсотни незнакомых в разных ролях, не более!

– Опять тебе что-то кажется? Ты просто не выносишь очередей, – иди на улицу!

Я вышла из магазина. Это правда, очередей я не выношу. Но почему все эти люди кажутся знакомыми?

Спустя пять минут появляется Вероника и смотрит на меня снисходительно:

– Все, спицы куплены! Успокоилась? Пошли носки вязать!

Рынок

Мысль о том, чтобы торговать мимозой накануне 8-го марта, подкинул нам один мамин знакомый еще в Москве. Он был большой знаток по части оригинальных заработков.

– Вы девчонки молодые, да к тому же одинаковые, – говорил он, смеясь, – у вас торговля хорошо пойдет!

Этот хитрый дядька, помимо основной работы, продавал на городских праздниках шары с гелием, ободки с ушами, вертушки, свистульки и прочий мусор. Кроме того, он покупал по объявлениям старые вещи за копейки, зная им настоящую цену и правильные места, куда эти вещи можно сдать за приличные деньги. Однажды он съездил за мимозой в Сочи, и выяснил, что поездка не окупилась. «Дешевле купить мимозу здесь же, на оптовом рынке, а продавать в любых проходных местах. Каждая точка дает свою прибыль, – сказал он, – поставишь одного человека – заработаешь три тысячи, поставишь четверых – получишь двенадцать». Эта идея показалась нам тогда очень привлекательной – первые весенние цветы, женский праздник, три тысячи с одной точки!

– Давай поторгуем мимозой или тюльпанами? Денег заработаем, – предложила я Веронике без особой надежды. Она посмотрела на меня безо всякого выражения на лице, но после некоторого раздумья ответила: «Давай!»

Так мы оказалась на центральном рынке Бугуруслана 5-го марта в половине восьмого утра. Это почти что февральское утро выдалось очень туманным. Под ногами растекались лужи, все дышало сыростью и холодом, зато непрозрачный молочный воздух скрадывал все ненужное, лишнее и случайное. Звуки становились мягкими, а пространство – обволакивающим, люди появлялись из тумана, и также быстро в нем исчезали. Приглядевшись к проходившим мимо людям, мы поняли, что на рынке еще не было ни одного покупателя, а только продавцы, занимающие свои места на весь день, и их оказалось достаточно много.

Мы с Вероникой прошли на задний двор, где стояли машины. Здесь было с десяток самых разных фургонов, от Газелей до рефрижераторов, и все заполнены цветами. Груды мимозы из только что распакованных ящиков выглядели, как скошенная трава, – они лежали снопами поверх картонных коробок, и желтым облаком терялась в тумане через несколько шагов. Чтобы оживить слежавшиеся ветки, продавцы трясли ими перед собой, часть цветов обязательно осыпалась, наполняя воздух желтым пухом и травяным запахом. Ровными рядами стояли тюльпаны – Гулливеры, высота стеблей была, чуть ли ни метровая, и они продавались вместе с луковицами. Продавцы группировали их по цвету – охапка белых, рядом – желтые, дальше красные, и в конце, несколько угрожающие, темно-фиолетовые. Отдельно стояла машина, полная нарциссов. Цветы были туго увязаны по 50 штук, и каждый букет был разного сорта. Самые дешевые – нарциссы с лимонными лепестками и белыми серединками; немного дороже – крупные, цвета яичного желтка с оранжевым носиком по центру, и самые дорогие – махровые, с темной каемочкой по контуру сердцевинки. Перед машиной стояли люди, на уровне сапог продавщицы и, глядя вверх, спрашивали, что по чем.

Когда мы были детьми, то, кроме мимозы, ничего к 8-му марта не продавалось. Первые тюльпаны появились на рынках позже, они были бледно-розовые и очень маленькие, продавцы держали их внутри самодельных фанерных ящиков с передней стенкой из стекла, а внутри обязательно горело несколько свечек, чтобы цветы не замерзли. Я помню, как мы с Вероникой стояли около этих ящиков, смотрели на тюльпаны и свечки, и думали, что это для красоты или освещения внутри ящика.

– Ну, что? Будем брать? – спросила я, кивая головой на мимозные ряды.

– А где их продавать-то? – отозвалась Вероника, оглянувшись по сторонам.

Мы прошли вокруг рыночной площади в поисках места, свободного от цветов и продавцов, и ничего не нашли.

– Знаешь, даже если мы что-нибудь продадим, то вся прибыль останется в тех цветах, которые не купили… Может, ну их, в самом деле!

– И правда, пошли отсюда!

От нашего обоюдного решения сразу стало легко и празднично, и, с чувством исполненного долга, мы вернулись домой с веточкой мимозы, найденной под ногами. Вероника была под впечатлением от туманной долины цветов, хотя ничего про это не сказала. Она еще целый месяц рисовала тюльпаны, нарциссы и мимозу. Правда, у нее получалось не очень красиво, но я тоже не стала про это говорить.

Пасха

Конец марта, это время сырого снега с дождем. Нет ни желаний, ни сил, – организм ждет солнца, воздуха и жизни без искусственного отопления. В новой школе мы с Вероникой получаем четверки и пятерки только по той причине, что больше нечем заняться, кроме домашних заданий.

На улице машины раскатали дорожки для ручьев, появился асфальт и по нему течет вода. Помню, в детстве мы всегда складывали кораблики из бумаги, надевали их друг на друга и ходили с этой стопкой от ручья к ручью. Бумажные кораблики неустойчивы, они быстро промокают, ложатся на бок и тонут. Дядя Витя, наш сосед со второго этажа, делал кораблики из пробок от бутылок. Он разрезал их вдоль, и сверху втыкал спичку, на которой был приклеен цветной бумажный флажок. Увидев у подъезда детей, он высыпал каждому по горсти разноцветной флотилии. Видимо, у него было много пробок и желание делать кораблики, но запускать их в весенние ручьи дядя Витя считал исключительно детским занятием. Весь двор ценил его кораблики, и у нас до сих пор где-то лежит коллекция пробочных судов с разноцветными парусами.

Но, если честно, быстрее всего плавали простые спички. Мы с Вероникой запускали их наперегонки, но потом путались, где чья, и кто выиграл. Теперь, видя никому не нужные ручьи, я немного грущу по корабликам нашего детства.

В Чистый четверг, накануне Пасхи, мы с бабушкой ездили на кладбище. Добирались долго, – сначала на автобусе, до конечной, а потом шли пешком вдоль невысокого кованого забора, огораживающего городское кладбище. На улицах города к этому времени уже было сухо, только вдоль дороги возвышались почерневшие сугробы. Как ни странно, кладбище напомнило мне Московские парки ранней весной, только оно было несколько меньше размером, ну, и с крестами и надгробиями. Над могилами росли высокие березы и клены, встречались даже сосны и дубы, но чаще всего попадались туи и сирень. Под деревьями лежал снег, сквозь ветки светило яркое солнце, и только по центральной асфальтированной аллее лился поток талой воды, как по каналу. Там, где появились проталинки, все было залито по щиколотку, и мы обходили лужи по снегу.