Крушение иллюзий

— О'кей, как хочешь. Сейчас я найду машину.

Сержант подошел к офицеру, командующему обороной базы по фамилии Стефенс.

— Сэр, я бы хотел взять одну из своих машин и выехать в город. Вместе со мной будет один из афганских полицейских.

Стефенс посмотрел на него, как на сумасшедшего.

— Для чего? В городе стреляют, по дороге тоже.

— Мне нужно купить мяса, сэр.

— Мяса, сержант?!

— Да, сэр, мяса. Старого доброго мяса, чтобы пожарить старый добрый гриль. Мне не нравится, сэр, что афганцев в два раза больше нас, и на них, по сути, держится оборона стратегически важной точки. Если муджики пойдут на приступ ночью — может получиться все что угодно, сэр. Я думаю, этот афганец авторитет среди своих и хочу прощупать, чем он дышит. К тому же одно дело — просто предать американца, и совсем другое — предать американца, с которым ты преломил хлеб. Это разные вещи, понимаете, сэр?

— Вы специалист по контактам с местными?

— Нет, сэр. Просто я тут давно и кое-что понял. Ответственность за возможные последствия я беру на себя.

Офицер пожал плечами

— Сколько времени вам понадобится?

— Час… может, полтора. Спасибо, сэр.

— Не за что, сержант. Делайте, как считаете правильным [51] .

Выехали на пикапе, сержант взял с собой еще и тот Bravo-AKM, который взял себе Амойо — на всякий случай. Пикап с пулеметом, три автомата и гранаты — все это для того, чтобы преодолеть путь до города длиной меньше чем миля.

51

В России такое представить невозможно. А между тем — именно такая позиция, когда уважается не звание, а профессионализм человека — делает армию по-настоящему сильной

— Где ты родился, Заболь? — спросил сержант, когда грузная туша бронетранспортера откатилась в сторону, освобождая выезд.

— В Пактии, сэр.

— А я в Техасе. Пактия — это южнее?

— Да, сэр. Южнее нас, отсюда сотня километров до моего дома.

— А мне до моего дома лететь больше двенадцати часов, Заболь — сказал сержант, выруливая на шоссе — только представь, полдня в самолете.

— Зачем же тогда вы воюете здесь?

Заболь по виду был опытным воином — проверил, как открывается заднее стекло, оно как форточка сдвигалось в сторону, и можно было пролезть к пулемету, потом опустил до половины окно, и положил на него автомат так, чтобы в случае чего — быстро начать стрелять.

— Мы хотели вам помочь, Заболь. Разве мы не помогли вам?

— Помогли, сэр, только толку от этой помощи — мало.

— Почему мало?

— Потому что вы слабые. Вы пытаетесь убедить врагов — а их надо убивать. Если бы вы прошли дальше и убили всех врагов — вас бы стали уважать.

— Дальше — это куда?

— В Пакистан. В приграничье, сэр, где вас ненавидят и где водятся ваши враги.

Сержант уже пожалел, что начал этот разговор. К тому же — темнело, и он не видел отчетливо дорогу перед собой. Если кто-то успел подложить фугас на дорогу — от них потом не найдут даже, что положить в гроб. Гэтуик ощущал себя голым — он привык ездить на Мастиффе, а тут — обычный, небронированный даже пикап.

— А ты почему воюешь?

— Это просто работа, сэр. Должен же я как то обеспечивать свою семью.

— Сколько у тебя?

— Семнадцать человек.

Сержант чуть не выпустил руль из рук

— Сколько?!

— Семнадцать человек, сэр. У нас семья считается не так, как у вас. У нас в семью входят все живые родственники, какие у тебя есть, понимаете? Семнадцать человек — это мало, это очень маленькая семья.

— Какая же большая?

— У одного из солдат в моем отделении семья шестьдесят семь человек, но это редкость. Слишком много афганцев погибает, и семьи становятся меньше.

— Так ты в полиции только из-за денег?

— Наверное, да, сэр.

— А как же страна?

— Страна? — пожал плечами Заболь — а что такое страна, сэр? У нас за последние пятьдесят лет сменилось шесть стран [52] , а я знал три из них. У нас нет страны, сэр.

Сержант Гэтуик, гражданин Соединенных штатов Америки и унтер-офицер армии США просто не мог себе представить, ради чего нужно за пятьдесят лет шесть раз менять государственное устройство страны. И что останется от страны в итоге.

52

Монархия Захир-шаха, республика Дауда, коммунистическая ДРА, потом исламистская республика Раббани, потом Талибан, потом — нынешняя власть Карзая. Каждый раз — это была не только смена правителя, но и смена всего людского уклада жизни.

— Но разве ты не давал клятву, когда вступал в полицию?

— Давал, сэр. И другие давали. Много кто давал клятвы, самые разные. И — где они все теперь…

Белый пикап — сержант предпочел бы черный, но выбирать не приходилось — крадучись въехал в Джей-бад, мигнул фарами на чек-пойнте, устроенном на полицейском участке. Там мигнули фарами в ответ.

С наступлением ночи — город замер. Затаился. Это нельзя передать никакими словами, это надо почувствовать. Обычные города — это людские муравейники, где люди, отработав положенное, идут по своим клетушкам, чтобы поспать и подготовиться к новому дню. И как только черное покрывало ночи накрывает такой город — в город приходит нега, расслабленность, спокойствие. Активность, ночная жизнь, если она и есть — она яркая, открытая, веселая. Ночной жизнью живут люди, которым не нужно завтра идти на работу, и которые могут позволить себе отдохнуть и расслабиться.

В Джелалабаде — все совсем не так. Отгремели дневные бои — и город затаился, замер — но он не отдыхает, потому что не отдыхает ни одна из сторон, все готовятся к завтрашнему безумию. Вот группа моджахедов, пробираясь дворами, тащит в мешках остроносые стальные копья выстрелов к РПГ — они насторожены, оглядываются по сторонам, потому что американцы могут устроить засаду, долгие годы войны с чрезвычайно сильным противником сработали как дарвиновский отбор — глупые, неаккуратные, неосмотрительные — погибли, и если у кого и есть могила — так над ней шест с зеленой повязкой, показывающей что здесь лежит человек, погибший на пути Аллаха. Остались те, у кого глаза на затылке, кто умеет читать мысли и видеть человека насквозь, чтобы не прозевать информатора, кто спит вполглаза, с пистолетом под подушкой — чтобы не прозевать приглушенный шум вертолетных винтов, осторожные шаги под окнами — за которыми следует удар кувалдой в дверь и град пуль. Именно они сейчас тащат драгоценные ракеты РПГ, чтобы завтра выпустить их в американцев.

А вот — и сами американцы. Настороженные, внимательные, не оставляющие ничего на волю случая, с приборами ночного видения. Двое копаются в моторном отсеке подбитого сегодня MRAP, пытаясь привести его в норму и подсвечивая себе фонариками с красными фильтрами — а еще один занял позицию в башенке ганнера, пулемет исправен и хищно смотрит на город, на улицы, на низкие, разлапистые деревья, готовый плюнуть свинцом в любую полуночную тень, в любое движение, в любой шорох. Несмотря на ночь, американский пулеметчик внимателен, один палец на кнопке спаренного с пулеметом кнопке прожектора, другой — рядом с клавишей автоматического огня. Легкое движение пальца — и ночь вспорет ослепительный луч света, а следом полетят пули, каждая из которых пробивает насквозь машину и всей в ней сидящих.

Одни борются за свою землю. Но и у других тоже важная цель — они борются за правду так, как они ее понимают, они хотят, чтобы на этой земле люди жили, не калеча и не убивая друг друга, чтобы в стране было нормальное, избранное народом правительство, чтобы был честный и справедливый суд, чтобы никому не отрезали головы на площадях, не вешали детей, не отрезали нос и уши тем женщинам, которые не хотят жить в парандже. Если это не праведные цели — то какие же тогда праведные?

Одни не могут победить. Другие — не имеют права проиграть.

И между ними — пробирающийся без света по улицам Джелалабада японский пикап, в котором сидят афганец и американец. Все что им нужно — это купить мяса и хлеба.

Горит Джелалабад. Горят дома, подожженные за сегодня, догорают обломки домов и машин, разбитых ракетами с вертолетов. Тушить в основном некому.

— Вот здесь, сэр.

Сержант подозрительно огляделся в прибор ночного видения — улица не внушала ему доверия, хоть и движения не было видно. Ряд машин у тротуара, как минимум две сожженные, что с остальными — не видно из-за темноты.