Крушение карьеры Власовского

— Ниточка? — произнес он изобретенное им ласкательное имя. — Что мы сегодня делаем? Вечером вы свободны?

— Сегодня? — стараясь удержать на лице маску служебной деловитости, переспросила Инна и покосилась на стол, за которым сидела Маша. Затем она употребила обычно применявшийся код.

— Я ему скажу. Он, очевидно, сможет…

— Встречаемся как всегда у Киевского метро?

— Да, я ему передам, — все так же деловито отчеканила она.

— У меня есть в кино билеты… На «Миклухо-Маклай».

— Это ему не нравится, — с внезапной горячностью оборвала Инна.

В запальчивости она не заметила, что, видимо, привлеченная этой неожиданной интонацией, на нее взглянула Минакова. А дальнейшие фразы заставили Машу прислушаться еще внимательнее.

— Что? Опять «Кама»? Нет, «Кама» ему не нравится!..

Вспомнив, что, вернувшись из поездки рейсом Москва — Молотов, Василий Антонович восхищался Камой и ее берегами, Маша уже с удивлением вслушивалась в телефонный разговор.

— В «Каму» он не пойдет!.. «Астория»?.. Я ему скажу… Это культурно, — уверенно сказала Инна. — Это ему понравится, — и снова надев суровую маску службистки, положила трубку на рычажок.

Для Маши Минаковой этот разговор показался странным. Впрочем, дело было не только в этом разговоре. С самого начала Маше не понравился тот путь, которым Зубкова попала в стены института… Разве можно было, устраиваясь на работу, так откровенно щеголять какими-то связями отца в Академии наук? Подчеркивать, что на фронте погиб ее единственный брат. Разве решилась бы Маша холодным анкетным языком рассказывать о бессмертном подвиге своего брата — Дмитрия Минакова?

И все-таки именно такой факт биографии Зубковой помешал Маше прямо высказать свои соображения о новой кандидатке на должность секретаря. Общее горе как бы сближало ее с этой девушкой.

Тем большую ответственность испытывала она теперь за работу Инны Зубковой. А главное, вопрос, очевидно, коснулся человека, который был Маше почти так же дорог, как брат Митя…

Она начала, как только могла, мягко.

— «Он», о котором вы сейчас говорили, это, как я понимаю, Василий Антонович?

— Я говорила? — пожала плечами Зубкова. Однако определив, что Маша все слышала, мужественно подтвердила — Да, это он.

— В таком случае окажите, Инна, почему вы уверены, что «Кама» ему «не нравится», а «Астория» обязательно «понравится»?

— Разве это не понятно? — снова вздернула Зубкова плечиками. — Каждый культурный человек предпочтет…

— И кому это, — перебила Зубкову Маша, — столь важно знать, какие рестораны предпочитает Василий Антонович?

Небрежно поправляя прическу — так она обычно делала в самых затруднительных случаях, — Инна молчала. Вдруг новая мысль осенила ее.

Из непродолжительного знакомства с одним из своих поклонников, литератором Б. А. Силинским, она вынесла твердое убеждение, что работники прессы интересуются личными вкусами, склонностями и привычками выдающихся лиц.

— Это из редакции…

— Допустим. Но какой это редакции понадобилось приглашать Василия Антоновича в ресторан? — усмехнулась Маша.

Усмешек по своему адресу Инна не переносила и вспыхнула.

— А какое вам в конце концов дело, с кем я разговариваю? Это касается только меня.

— Нет, это касается не только вас, — спокойно сказала Маша. — Когда треплют без нужды имя Василия Антоновича, это касается нас всех.

— Очень мне нужен ваш Василий Антонович, — раздраженно воскликнула Инна.

Взглянув на разгоряченное лицо девушки, Маша неожиданно вспомнила о скромненьких букетиках Зубковой, так безвозвратно увядших сегодня, и нечто схожее с жалостью шевельнулось в ее душе. В конце концов эта пустенькая девчонка многого может не понимать. И Маша сказала дружески:

— Знаете, Инна, вот еще что: совершенно напрасно вы присвоили себе мужской пол. Ничего не было бы странного, если бы, не таясь от меня, вы сказали товарищу, где вам приятнее провести вечер… Честное слово, ничего дурного в этом я не вижу…

Зубкова исподлобья, так, как иногда смотрят маленькие пойманные зверьки, поглядела на Минакову.

На этот раз она искренне удивилась. Обычно она распределяла все явления по одной ей понятным категориям и давно уже отнесла Минакову в разряд людей «непонимающих».

Уже тот факт, что Мииакова являлась секретарем комсомольской организации лаборатории, в глазах Инны ставил ее в разряд людей, с которыми меньше всего надлежало откровенничать. Ведь как-никак, а какое-то начальство!

Инна взглянула на старомодную каштановую косу, аккуратно уложенную вокруг головы Минаковой. И ей пришла в голову озорная мысль подразнить эту ходячую добродетель, эту несомненную кандидатку в старые девы, той настоящей жизнью, которая, очевидно, ей и не снилась.

— Ну и что же?.. Да. Свидание, — похвасталась она. — А разве это запрещено?.. Тем более, когда имеешь дело с интересным человеком…

— Нет, почему запрещено?! Почему не сходить в ресторан, — весело ответила Маша. — Особенно с человеком, которого знаешь.

И, против воли, Маша вспомнила тот незабвенный вечер, когда она с Костей Сумцовым сидела в ресторанчике «Красный мак»… Они ели пломбир, кекс, заказали даже бутылочку портвейна. А как жаль, что потом между ними завязался этот нелепый «теоретический» спор! Какое горе принес он ей! Маша попыталась отогнать от себя это воспоминание.

— Конечно, я его знаю! Уже почти две недели, — воскликнула Инна. — Он такой культурный, вежливый, прямо прелесть!

— Да… Скоростные методы существуют, оказывается, не только на производстве, — с иронией заметила Маша.

Она еще раз пристально посмотрела на Зубкову и почувствовала, что та уже живет не здесь, в мире рабочих столов, диаграмм и резких звонков из кабинета начальства, а в шумной суматохе какой-нибудь веселой «Камы»…

Другие мысли захватили Машу. Лежавшая перед ней развернутая, испещренная столбиками цифр тетрадка была ей так дорога! Ведь здесь часть труда многих месяцев напряженной работы Василия Антоновича.

Работая с Василием Антоновичем, она чувствовала себя взрослее, сильнее, умнее. Она вспомнила его непреклонность в выводах, когда эти выводы опираются на проверенный фактический материал. Недаром его любимым изречением были слова Павлова, что ученому нужны факты, «как птице воздух».

Она видела Сенченко в часы творческих побед, когда он приходил к бесспорным выводам и встречал всеобщее признание. Но именно в эти дни он казался особенно озабоченным и, пожалуй, даже суровым. Она долго не могла понять это его состояние, а однажды, даже несколько обиженно, прямо спросила. В ответ он высказал мысль, что открытое и закрепленное — уже пройденный этап. Лестница же, по которой идет ученый, — бесконечна!