Крушение надежд

Павел и Августа улыбались, видя его восторг, но не все понимали:

— Саша, расскажи, что произошло, как ты их нашел?

— А вот как. К предстоящей годовщине окончания войны с гитлеровской Германией меня пришел интервьюировать корреспондент журнала «Огонек». Он задал вопрос, как я попал в плен и как мне удалось выжить. Я рассказал, как было: бежал из немецкого лагеря в Белоруссии и, замученный и голодный, добрался до деревни к моим дальним родственникам. Они меня спрятали, откормили, я помогал им по хозяйству. И тут, рассказывая, я вспомнил про Надю, красивую городскую женщину Ее муж ушел в армию и пропал, а она тоже пряталась в деревне от немцев. Я рассказал, как в той деревне пережил первую настоящую любовь. Я не имел понятия, что он это опубликует. Я описал ему Надю, как она вошла в дом, где я жил, я уставился на нее — какая красивая! Она увидела мою реакцию и засмеялась звонким смехом, такой смех не забывается, и спросила: «Что, понравилась я вам?» Ну, я застеснялся, конечно, но все-таки сказал: «Очень». Она опять засмеялась: «Зайду позже, пойдем прогуляемся». К тому времени я уже отъелся после плена, у меня уже были силы, ну, и это самое было, как сказать, — мужское желание… Надя пришла в темноте, взяла меня под руку, прижалась ко мне жарким телом и повела к стогу сена: «Залезай за мной». Там она. подставила мне губы, ну, и это… — Саша замолчал, покраснел и, как всегда, свесил голову, потом добавил: — Так продолжалось несколько дней, я имею в виду стог сена. Потом ее родственник пригрозил, что немцы придут и возьмут меня. В ту же ночь я ушел, а все-таки с Надей попрощался. Помню, как она шептала: «Родной ты мой, дай бог тебе выжить и найти свое счастье, а я тебя полюбила».

Ну вот, я это рассказал корреспонденту по своей простоте. Я же не знал, что он все опубликует. А он возьми да и напиши в журнале все слово в слово. И оказалось, что тот журнал прочла одна молодая тридцатитрехлетняя женщина в городе Чистополе, на Каме, в Татарии. Ей понравилась история, и она показала статью матери, смотри, мол, какая трогательная любовь приключилась с этим героем. Там и фотография моя тоже напечатана. Ее мать прочла, посмотрела на фото и расплакалась: «Это ведь он про меня рассказал, он любовь моя, твой отец». И вот, представляете, через журнал «Огонек» они разыскали меня и позвонили. Я услышал чей-то женский голос, отдаленно знакомый. Она спросила: «Это вы про деревню рассказывали?» — и назвала деревню. «Да, про ту самую. Как вы догадались?» И в ответ она засмеялась таким счастливым смехом, что я сразу узнал его и крикнул: «Надя, это ты?» Она и смеялась, и плакала, а потом спрашивает: «Хочешь поговорить со своей дочкой?» Дядя Павел, тетя Авочка, вы представляете, как я опешил? Я не знал, что сказать, молчал, а в трубке уже новый голос был, похожий на ее, только моложе: «Папа, меня зовут Александра, так мама назвала меня в честь тебя. Мы хотим тебя видеть».

Ну, что я мог сказать? У меня никогда не было детей, а тут вдруг взрослая женщина — моя дочка! Я держал трубку телефона и плакал. И слышу, что они обе тоже ревут. Вот так мы поплакали, а потом я сказал, что выезжаю к ним. Их адрес — улица Карла Маркса, 22. Вот, дядя Павел, тетя Авочка, я еще ничего не знаю о них, но раз они меня нашли и Александра считает меня своим отцом, я еду к ним.

Он рассказывал, а Августа вытирала слезы, и Павел сидел с опущенной головой.

* * *

Августа собирала его в дорогу, давала советы, а он слушал, как ребенок.

— Саша, у тебя теперь две женщины, одна молодая, другая не очень. Надо везти им подарки.

— Да. Да. Но что дарить? Мне ведь никогда не приходилось ничего дарить женщинам.

— Все женщины любят украшения. Поедем с тобой в ювелирный магазин, и я помогу тебе выбрать.

— Ой, спасибо большое. Этого я совсем-совсем не умею.

— Мы не знаем их размеры, чтобы купить одежду. Но можно им подарить отрезы на платья.

— Да, да, отрезы на платья. Этого я тоже не умею.

С двумя чемоданами подарков он доехал на поезде до Казани, но дальше надо было взять такси до переправы в Чистополь на Каме — моста через нее не было. На берегу стояла татарская деревня, и пришлось Саше ждать, по реке уже пошел первый лед, так называемое «сало», и переправа ходила нерегулярно. Он извелся в ожидании в бедной татарской избе, все выходил на самый берег и всматривался, не идет ли паром.

Наконец Саша переправился и взял другое такси, до города всего с десяток километров. По мощеной булыжной дороге старая «Победа» медленно тряслась мимо часового завода, мимо пристани, мимо деревянных домов. Доехали до улицы Карла Маркса, на холме высился заброшенный белоснежный красавец собор, остатки бывшей богатой купеческой жизни. А вот и двухэтажный кирпичный дом № 22, окрашенный желто-серой известкой, тоже старый, купеческий, с воротами. Первый этаж низкий, окна чуть выше деревянного тротуара. Машина остановилась, и Саше показалось, что кто-то выглядывал из окон. Он вошел во двор, сердце колотилось так, что готово было выпрыгнуть. У крыльца стояли две женщины, похожие друг на друга, и одинаково улыбались навстречу ему.

С первого момента он увидел Надю глазами влюбленного, какой помнил со времени их любви, — кареглазой красавицей с пышной русой косой. Он даже не заметил, что она сильно пополнела, что волосы были крашеные, с проседью, что во рту блестело несколько золотых зубов. В исступлении счастья он целовал обеих, прижимал к сердцу, и у всех троих текли слезы радости.

Потом за праздничным столом он часто переводил взгляд с Нади на дочь и понял, что дочка-то и была вылитая мать в молодости, и их образы слились для него в одно лицо.

Надя тоже смотрела на него с любовью, узнавала прежние черты и тоже не замечала, что редкие его волосы были седые, что он был полный, с животиком, слегка сгорбленный. И еще она не могла налюбоваться на Золотую звезду и два ряда наградных колодок на его пиджаке.

Прошло первое волнение встречи, все немного успокоились и привыкли друг к другу. По привычке Саша стеснялся, склонял голову на бок и скромно улыбался. Александра засуетилась, подавала на стол, улыбалась и поражалась, с какой любовью эти два пожилых человека смотрят друг на друга. Она поставила бутылку «Столичной», осторожно спросила:

— Папа, вы водку пьете?

Надя добавила:

— Надо выпить на радостях, по русскому обычаю.

Саша вздрогнул, никогда не называли его папой, но уж если он папа, то почему она обращается к нему на «вы»? К тому же он вообще не пил, но понял, что надо поддержать обычай:

— Да-да, я пью, только немного совсем. И не называй меня на «вы».

Он сделал маленький глоток из рюмки, заметил, что обе женщины лихо выпили до дна, смутился и допил свою. Всю дорогу к ним он обдумывал, что и как спросить Надю о главном в ее жизни, но теперь растерялся и не задавал вопросов, только сказал:

— Надя, я должен поблагодарить тебя за дочку. Хоть и с опозданием, но спасибо тебе за мою Александру.

— Твоя, твоя, — засмеялась Надя. И вся в тебя, такая же скромница и тихоня. Давай выпьем за нашу дочку. — Она выпила, крякнула, закусила соленым огурцом и добавила: — Саша, я ведь вдова. Был у меня муж, с войны, но три года назад помер. Хороший был человек. А дочка у меня одна. Других детей я не хотела. А ты?

Он так глубоко переживал услышанное, что переспросил растерянно:

— Я?.. А что я?

— Ты женатый или был женат? Дети у тебя есть?

— Нет, у меня никого не было и нет.

— Почему, папа? — спросила Александра. — Вы ведь такой солидный и знаменитый.

— Как сказать? Не знаю почему. Как-то не получилось. А ты опять говоришь «вы».

— Привыкай уже говорить отцу «ты», — улыбнулась Надя дочке и продолжала о прошедшем, выпивая рюмки одну за другой:

— Про тебя мы в журнале прочитали. А моя история такая: когда забрали тебя полицаи, я поняла, что и меня станут искать. Тогда я перебралась через линию фронта, долго перебиралась, пряталась, наконец попала к нашим. А уже была беременная и хотела избавиться от ребенка, куда же я с лялькой-то? Сначала меня за шпионку приняли, смершевцы, агенты. Но выручил майор один, военный врач, Григорий Самуилович, по фамилии Самойлов. Он устроил меня работать в банно-прачечный отряд. А что, мне было с беременностью делать? Я решилась и рассказала ему все, как было: и про тебя, и как ты снова попал в плен. Григорий Самуилович еврей был, с пониманием, хорошо ко мне отнесся, сочувственно, обещал отправить на роды в тыловой госпиталь.

Надя выпила уже несколько рюмок и говорила все громче, отрывистей. Саша чокался, попивал водку небольшими глотками, склонил по привычке голову на бок и закрыл глаза, чтобы не выдавать эмоции мимикой. Она подвинулась к нему, сказала тише:

— Я тебе всю правду открою: осталась я с ним, как ППЖ. Знаешь, что это такое? Полевая передвижная жена, вот что. Так всех нас, женщин, на войне называли. А куда нам было деваться? Вот, а время уже к родам подходило, и отослал он меня в Казань. Сам он из Чистополя, а в Казани у него знакомства и связи были. Уж как я боялась тогда, какой ребеночек получится после всех моих приключений… — Она положила руку ему на колени. — О тебе все думала, был бы ты рядом, легче бы мне было. Но, слава богу, Александра наша здоровенькая родилась.