Крушение надежд

Буквально со следующего дня во всех центральных газетах началась травля. Из ЦК партии было дано указание всем партийным инстанциям проводить повсеместные собрания с осуждением Пастернака. Была подключена так называемая «подготовленная общественность», и началось безудержное шельмование писателя. По всей стране организовывали «митинги общественности» с осуждением романа, который никто не читал. Газеты публиковали наспех сфабрикованные письма протестов интеллигенции и трудящихся. Почти никто не знал, что такое Нобелевская премия, и большинство людей не имели понятия даже об авторе, но на него обрушился «народный гнев» возмущение «предательством отщепенца, продавшегося за тридцать серебряников».

В «Литературной газете» опубликовали статью «Провокационная вылазка международной реакции». Подписи под редакционной статьей поставили видные писатели, многие из них — друзья Пастернака.

Вечером ему вручили повестку на заседание правления Союза писателей, посвященное вопросу «О действиях члена Союза писателей Пастернака, несовместимых со званием советского писателя». У него потемнело лицо, он схватился за сердце и с трудом поднялся по лестнице к себе в кабинет.

Заседание правления Союза писателей было устроено 27 октября. Пастернак в последний момент предупредил о том, что не приедет, сославшись на нездоровье. Но он написал письмо:

«Я не ожидаю, чтобы правда восторжествовала и чтобы была соблюдена справедливость. Я знаю, что под давлением обстоятельств будет поставлен вопрос о моем исключении из Союза писателей. Я не ожидаю от вас справедливости. Вы можете меня расстрелять, выслать, сделать все, что угодно. Я вас заранее прощаю. Но не торопитесь. Это не прибавит вам ни счастья, ни славы. И помните, все равно через некоторое время вам придется меня реабилитировать. В вашей практике это не в первый раз» [52] .

52

Из письма Пастернака в президиум правления Союза писателей.

Правление постановило: исключить Бориса Пастернака из Союза писателей.

Под столь мощным давлением Пастернак впал в отчаяние и через два дня, 29 октября, послал в Стокгольм телеграмму с отказом от премии: «В силу того значения, которое получила присужденная мне награда в обществе, к которому я принадлежу, я должен от нее отказаться. Не сочтите за оскорбление мой добровольный отказ».

* * *

Павел наблюдал, как бурлила писательская машина. Ни один человек не вступился за Пастернака. Поликарпов по телефону давал указания в Союз писателей Ильину. Тот отвечал:

— Слушаюсь… будет сделано… приму к сведению… выполним…

Потом, наедине, жаловался Павлу:

— До чего же все они сволочи, эта блядская братия вправлении писателей, мать их… Поверьте, мне не доставляет никакого удовольствия исполнять их указания. Но я службист, мое дело — выполнять. К тому же мы с вами уже раз пострадали и натерпелись. Теперь вот надо готовить общее собрание московских писателей. Я знаю, как вам это неприятно, поэтому не вовлекаю вас. Занимайтесь текущими делами.

Павлу действительно было бы противно и горько принять хотя бы даже мелкое техническое участие в этой кампании, и он был благодарен Ильину, что тот отстранил его.

Общее собрание организовали 31 октября. Из любопытства Павел зашел в зал и сел в дальний угол. В московской писательской организации состояло более тысячи человек, на собрание пришло около шестисот. Павел знал многих в лицо и видел, что евреи составляли почти половину. У них было напряженно-понурое выражение. Осуждение Пастернака они считали проявлением антисемитизма. Если спросить каждого отдельно, то большинство ответило бы, что уважают его, хотели бы прочитать роман и ни в коем случае не хотят его осуждать. Но…

Председательствовал Константин Федин. Рядом с ним за столом президиума сидел его прямой начальник Поликарпов. Он сурово и пристально разглядывал ряды писателей, во взгляде не было ничего доброго.

Собрание началось с нескольких осуждающих речей, заранее проверенных и отрепетированных в партийном комитете писателей. Федин подытожил выступления:

— Наше собрание должно обратиться в правительство с предложением лишить Пастернака советского гражданства и выслать из России.

Поликарпов поправил его:

— Не с предложением, а с просьбой.

— Ну да, конечно, с просьбой, — немедленно откликнулся Федин. — Кто за то, чтобы обратиться с просьбой в правительство, поднимите руки.

Павел замер и впился глазами в аудиторию. Сзади ему видны были низко наклоненные головы многих. Неужели никто не решится выступить с протестом или хотя бы не поднимет руку? Ни у кого не хватило смелости. Сразу поднялось несколько рук, но пока мало. Писатели украдкой оглядывались и после полуминутной паузы, не глядя друг на друга, стали нерешительно поднимать руки. Кто-то поднимал невысоко, как будто это могло уменьшить долю его участия в голосовании.

То же происходило на собраниях и в других учреждениях. Первый секретарь ЦК комсомола и будущий глава КГБ В.Е.Семичастный говорил: «Если сравнить Пастернака со свиньей, то свинья не сделает того, что он сделал… Он нагадил там, где ел, нагадил тем, чьими трудами он живет и дышит… А почему бы этому внутреннему эмигранту не изведать воздуха капиталистического…» [53]

* * *

Каждый вечер Павел приходил на квартиру Гинзбургов и там, глотая водку рюмку за рюмкой, рассказывал Марии, Августе и Алеше подноготную этой кампании:

53

«Комсомольская правда», 30 октября 1958 г.

— Никогда не подумал бы, что среди шестисот писателей найдутся только двое-трое, готовых возразить. В покорности поведения писатели превосходят всех. После смерти Сталина можно было ожидать, что такое не повторится. Но Хрущев заставил их оставаться покорными, он умеет действовать только по старым сталинским рецептам. Вот что значит настоящий интеллектуальный плен…

* * *

Правительство приказало заблокировать поступление Пастернаку авторских гонораров за иностранные издания романа «Доктор Живаго» и денег от Нобелевского комитета за премию. Ему не доставалось ни копейки, но под видом некоторого «примирения» ему предложили «передать все деньги государству». Пастернак, человек не от мира сего, не представлял себе огромности всей суммы, которую ему принесли издания романа: «Я не хочу этого знать, потому что и без того мое положение в обществе мифически нереально, как положение нераскаявшегося предателя, от которого ждут, что он признает свою вину и продаст свою честь, чего я никогда не сделаю» [54] .

54

Из книги Е.Пастернака «Борис Пастернак. Биография».

Фактически правительство предлагало ему многомиллионную денежную взятку за остановку компании против него. В ответ Пастернак попросил банки отправить деньги обратно. Тогда правительство запретило выплачивать ему гонорары за прежние его издания и переводы в России. Он был лишен всех средств к существованию, вынужден был занимать деньги и жаловался родным: «Неужели я недостаточно сделал в жизни, чтобы в семьдесят лет не иметь возможности прокормить семью?»

Пастернака задержали прямо на улице 14 марта 1959 года и привезли к генеральному прокурору Р.А.Руденко. Было выдвинуто обвинение в государственной измене и поставлено условие: прекратить встречи с иностранцами и даже не принимать у себя соотечественников. Его решили изолировать от окружающего мира.