Крушение

Идея была соблазнительная. Жан-Марк согласился без колебаний.

— Но сейчас я должен поехать к Валери, — сказал он.

Когда он вернулся в квартиру на авеню Бюжо, Мадлен уже ушла, а Валери давала указания электрику, который записывал их в блокнот.

— Мне так жаль! — выпалил Жан-Марк. — Меня задержал Коплен! Тетя Мадлен уже ушла?

— Да, — сухо ответила Валери. — Кстати, я тоже собиралась уходить. Нет, правда, Жан-Марк, это уже слишком!

У нее был оскорбленный вид, холодные глаза и визгливый тон — как в худшие дни. Костюм сливового цвета точно соответствовал ее настроению: жесткие складки, пуговицы, пылающие гневом. «Она всю жизнь будет иметь право упрекать меня! Это невозможно, невозможно!» — с тоской думал Жан-Марк.

— Тебе так скучно заниматься вместе со мной нашей будущей квартирой? — спросила Валери, сбавив тон.

— Да нет, что ты, — возразил Жан-Марк, подумав: «Когда она старается быть милой, получается еще хуже!»

— Пойдем, посмотришь, — позвала она, — надо решить, где делать розетки у тебя в кабинете. Куда бы ты хотел поставить большую лампу? Сюда? Или туда? Здесь — практичнее, там — красивее… На мой вкус, конечно… Заметь, что…

Жан-Марк слушал Валери и думал, что ему все это глубоко безразлично.

Жан-Марк разложил на диване конспекты семинарских занятий, начал во второй раз перечитывать главу о правовых конфликтах в частном международном праве, не запоминая при этом ни слова. Он то и дело поднимал глаза от текста, чтобы взглянуть на Жильбера, мучившегося над математикой, — тот сидел за столом, опираясь на широко расставленные локти. Внезапно Жильбер тоже поднял голову, и их взгляды встретились.

— Все в порядке? — спросил Жан-Марк.

— Нет, — пробормотал Жильбер. — Не могу сосредоточиться.

— Я тоже. Знаешь, вместе можно заниматься, только если работаешь над одной и той же темой!

— Хочешь, прервемся? — предложил Жильбер. — Послушаем пластинки…

— Никакой музыки, пока я не вдолблю себе в башку эту главу! Сейчас одиннадцать. Работаем до полуночи!

Жильбер тяжело вздохнул, вцепился пальцами в волосы и снова склонился над своей тетрадью. Минуты тянулись бесконечно. Жан-Марк перестал даже делать вид, что читает. Он сидел, положив ногу на ногу, и не сводил глаз с Жильбера. Внезапно он испытал желание прикоснуться к этому высокому гладкому лбу, красиво очерченному подбородку, длинной шее, так красиво переходившей в сильные, совершенных очертаний плечи. «Почему Жильбер не девушка?!» — спросил он себя. Эта неожиданная мысль потрясла его, как физический шок.

— У меня есть идея, — начал Жильбер, захлопывая тетрадь. — А что если в следующее воскресенье мы съездим за город на моей машине? Мне надо попрактиковаться на шоссе…

— Согласен, но не в следующее воскресенье: это будет накануне письменного экзамена по праву, я буду весь день заниматься.

— Тогда через две недели?

— Если будет хорошая погода!

— Будет, я уверен! — воскликнул Жильбер. — Кстати, мы можем отправиться туда, где у твоих родителей загородный дом!

— В Бромей?

— Да-да!

Жан-Марк помрачнел. Он не мог привезти Жильбера туда, где еще ощущалось присутствие Кароль.

— Нет, — отрезал он.

— Почему?

— Не знаю… Я слишком часто ездил в Бромей в детстве… Теперь там все не так… Воспоминания… ты понимаешь! Вокруг много других красивых мест! Сам увидишь!

— Полагаюсь на твой выбор! — ответил Жильбер с пылающим взором.

Он неожиданно вскочил. Жан-Марк тоже встал. Им овладело странное изнеможение. Внезапно женитьба показалась ему совершенно необходимой — и чем скорее, тем лучше. Он стремительно простился и ушел.

На улице он мысленно вернулся к своей тревоге и нашел ее абсурдной, смешной. Настоящая дружба, говорил он себе, всегда основывается на чем-то гораздо более таинственном, чем совпадение возрастов и характеров. Только поступок относит нас к определенной категории людей. А поступка он никогда не совершит — в этом Жан-Марк был уверен! Можно позволить мыслям заходить как угодно далеко, воображать, все себе позволять в мечтах — и все-таки не чувствовать себя другим, не таким, как все!

Дойдя до дома, Жан-Марк окончательно успокоился. И все же он долго размышлял, лежа в постели, о трагическом одиночестве тех, кто, презрев табу, налагаемые обществом, утоляет свою противоестественную страсть, и вспоминал имена знаменитых артистов, тонких, неординарных писателей. Погасив свет и лежа в темноте, Жан-Марк невероятно четко видел перед собой образ Жильбера и наконец уснул, чувствуя счастье и умиротворение.

XX

Франсуаза бежала вверх по лестнице, ища в сумке ключ, чтобы выиграть время. Найдя его, она подняла голову — на площадке второго этажа ее кто-то ждал.

— Александр! — прошептала она, и у нее перехватило дыхание.

— Ну да, конечно! — отвечал он, смеясь. — Это я!

Она заметила стоявший у стены чемодан.

— Я решил было уже уйти, оставив тебе записку, — продолжал он, — и вернуться вечером.

Он хотел поцеловать ее, но она уклонилась, открывая дверь. Александр вошел следом, держа в руке свой чемодан. Должна ли она воспротивиться? Стоило Франсуазе увидеть мужа, и она почувствовала, как рвутся связи, соединяющие ее с реальным миром. Она шла домой, приведя в порядок мысли, думая о каждодневных заботах, сделав мелкие покупки — копирку, ленту для машинки, два ломтя ветчины, банку шпината, марки… и вот внезапно земля уходит у нее из-под ног, она обо всем забыла и словно нырнула в грезу. «Какое счастье, что Николя нет дома! — сказала себе Франсуаза. — Это упростит дело». Какое именно «дело», Франсуаза и сама не знала.

Они вошли в большую комнату. Она осмелилась взглянуть Александру в лицо. Он похудел. На лице с заострившимися чертами глаза казались противоестественно огромными. Франсуаза спросила:

— Зачем ты вернулся?

— Я все объяснил тебе в письме, — ответил он, — мне нужно хлопотать об иммиграционной визе.

Надеялась ли она в глубине души, что муж вернулся из-за нее и больше не уедет? Франсуазой овладели досада и разочарование.

— Ну да, конечно, — пробормотала она. — И сколько времени тебе понадобится?

— Думаю, две-три недели… Там мне очень повезло: мои кузены — тоже Козловы! — заявили властям, что поселят меня у себя. Это необходимо, если хочешь жить в Москве!

Александр огляделся вокруг себя.

— Там в подобной квартире жили бы три семьи! Скажу тебе честно — узнав трудную, но веселую жизнь русских, с трудом переносишь западный комфорт. Я часто сожалел, что тебя нет рядом, там я сумел бы объяснить тебе все достоинства некоторых лишений…

Франсуаза удивилась, что он включал ее в свой советский опыт, уже решив с ней расстаться.

Александр рухнул в кресло и вытянул ноги. У него было лицо счастливого человека, вернувшегося в родной дом после долгого путешествия. Франсуаза наблюдала за мужем и не понимала его. Неужели он не видит, как жестоко терзает ее?

— Да, — продолжил он, — в СССР нужно ехать не туристом, избалованным удобствами, а человеком с гибким сознанием, готовым открыть для себя другой народ. Это вопрос не политики, а чувствительности. Если с чувствами у тебя все в порядке, ты выдерживаешь потрясение первой встречи и готов к следующим… Ты ведь меня знаешь: я не ценю удобства и уют — ни материальные, ни интеллектуальные. Как только проблема становится слишком простой, она перестает меня интересовать. — Он моргнул и добавил: — Боюсь, что вот-вот усну!