Крутая мисс

— Освободить дорогу! — гремел мегафон по-испански. — Ничего не предпринимайте — иначе мы взорвем автобус! Не забывайте — Гальегос в наших руках!

Ответом этому заявлению было лишь сиротливое завывание спецмашин на летном поле.

— Кто это — Гальегос? — шепотом спросила я у Доули.

— Помощник директора департамента внутренних дел, — ответил англичанин. — Кажется, он летел вместе с нами…

Автобус заревел, немного сдал назад и, набирая скорость, начал описывать дугу, словно ища выход из тупика, в который забрался «Боинг». На какое-то мгновение он выскочил на ярко освещенное место, и у меня появилось ощущение полной нереальности происходящего: слепящий свет, напряженные человеческие силуэты, мчащийся автобус — словно я смотрела какой-то фильм без начала и конца. Но в следующее мгновение автобус опять провалился во тьму и помчался куда-то. Куда — я могла только гадать, с моего места были видны лишь огромные, переливающиеся алмазным блеском звезды на бархатно-черном небе.

В салоне автобуса царило угрюмое молчание, изредка прерываемое чьими-то истерическими всхлипами. Никто не решался поинтересоваться, куда нас везут. Меня же утешало только одно обстоятельство — в неизвестность мы направлялись вместе с Валентином Сергеевичем.

Глава 5

Вероятно, за нами была отряжена погоня. Возможно, велось наблюдение с воздуха. Но никаких признаков ни того, ни другого мне заметить не удалось.

Автобус мчался довольно резво по хорошей дороге, а в окна заглядывали только сверкающие, незнакомые мне созвездия. Однако через некоторое время мы свернули куда-то в сторону от шоссе — началась тряска, и звезды исчезли за пологом черного леса. В салоне по-прежнему царило молчание. Никто даже не шевелился. Только иногда вспыхивали красные огоньки сигарет террористов.

Так мы ехали около часа. Потом автобус неожиданно остановился, дверцы раскрылись, и несколько человек с автоматами торопливо выскочили наружу. Мне удалось выглянуть в распахнутую дверь, и совсем рядом я увидела огни какого-то селения.

Некоторое время ничего не происходило, а потом снаружи послышались громкие голоса, приближавшиеся к нам. Мне показалось, что там происходит какой-то бурный спор. Высокий мужской голос несколько раз повторил по-испански: «Безумие!»

Но не этот голос был решающим. Вскоре он умолк, а за окном автобуса вдруг вспыхнул ровный белый свет, льющийся откуда-то сверху, и другой голос сердито прокричал: «Пусть выходят!»

Немедленно на ступеньку вскочил террорист с автоматом и предложил пассажирам пошевеливаться, если они не хотят получить пулю в лоб. Заложники встрепенулись и начали один за другим выпрыгивать из автобуса.

Сошла и я. Перед моим взором расстилалась большая утрамбованная площадка, освещенная светом нескольких прожекторов, которые торчали на металлических штангах по краям этого земляного поля. Несколько поодаль располагалось что-то вроде метеорологической будки и стоял двухмоторный самолет, больше похожий на экспонат музея авиации. Возле самолета суетилась группа людей, слышались металлический скрежет и лязг — там прилаживали трап.

Нас быстро построили в бесформенную колонну и погнали к самолету. Никаких сомнений не оставалось — эти авантюристы опять собирались лететь. И я полностью разделяла мнение того неизвестного мужчины с высоким голосом, который определил это намерение столь лаконично и точно. Но право принимать решение принадлежало отнюдь не нам. В лихорадочном темпе нас стали усаживать в самолет. Поднимаясь по шатким металлическим ступенькам, я успела услышать, как пилот продолжает спор с террористами — это ему принадлежал высокий голос.

— Лететь ночью — это безумие! — упрямо повторял он. — К тому же вы перегрузили самолет. Мы обязательно разобьемся!

— Каждый человек должен быть счастлив, отдавая жизнь за революцию! — напыщенно ответили ему.

— Почему революцией нужно заниматься непременно ночью? — проворчал пилот. — Я думал, по ночам действуют одни мошенники.

— Заткнись и лезь в кабину! — приказали ему.

Между тем я тоже вошла в самолет. По сути дела, это была обыкновенная железная коробка — внутри ничего не было, кроме двух десятков жестких откидных сидений. Мне опять пришлось пристраиваться на железном полу. Впрочем, та же участь ожидала подавляющее большинство заложников — сиденья были заняты террористами, которые наблюдали за посадкой, держа в одной руке автомат, а в другой электрический фонарик. Мечущиеся узкие лучи выхватывали из темноты бледные хмурые лица, среди которых мне никак не удавалось углядеть моего Валентина Сергеевича.

Наконец последних заложников втолкнули в стальное чрево самолета. Моторы уже ревели, разгоняя винтами черный ночной воздух. С грохотом втащили металлический трап, захлопнулся люк.

Крылатая машина наполнилась вибрацией и гулом. Сидеть на ребристом холодном полу сделалось особенно тошно. Но еще тошнее было думать, что может произойти с нами через пять минут, когда перегруженная дребезжащая старая развалюха попытается подняться с земляной площадки.

По-видимому, это был частный самолет, приобретенный хозяином на распродаже металлолома. Наверное, в лучшие свои дни он занимался перевозкой каких-то грузов. Не исключено, что и с нашими похитителями у него тоже был заключен контракт на перевозку некоего груза. Только вряд ли пилот заранее знал, что это будет за груз и что полет окажется ночным, совершаемым во славу революции.

Рев моторов достиг предела. Вибрация стала такой, что показалось — еще секунда, и самолет рассыплется на части. Однако он все-таки шевельнулся и с огромной натугой сдвинулся с места.

Кабина пилота была отделена от нашей камеры, которую язык не поворачивался назвать салоном, переборкой, и мы не могли знать, что там творится. Но думаю, что пилот не один раз произнес «Помоги нам, святая Дева Мария!», прежде чем начал разгон по летному полю, которое в прошлом вполне могло быть обыкновенным картофельным.

Однако разгон начался, и мы это почувствовали на себе, потому что со стороны стального пола последовали немилосердные толчки. Дух захватывало от этой ночной гонки и от мысли о том, что совсем рядом сидят несколько совершенно чокнутых людей с оружием и самодельной бомбой.

По всем законам логики мы должны были во что-нибудь врезаться или рухнуть при первой же попытке оторваться от земли. Это казалось настолько неизбежным, что я уже приготовилась достойно встретить свой конец и жалела только о том, что меня не увидит мужественный англичанин. Я бы уж показала ему, чего стоят русские.

Но, видимо, чокнутым везет гораздо больше, чем даже принято думать. Через некоторое время толчки совершенно прекратились, гул моторов сделался ровнее, и я пришла к выводу, что мы все-таки летим.

В круглых немытых иллюминаторах ровным счетом ничего не было видно. Зато изо всех щелей внутрь самолета начал проникать холодный ночной воздух. Ни о какой герметизации в нем не могло быть и речи. Но вряд ли на этой машине брали рекорды высоты.

Сделалось довольно холодно, и, когда рядом началась какая-то возня, я подумала, что соседи пытаются таким образом согреться. Но тут кто-то робко тронул меня за плечо, и я услышала жалобный голос Валентина Сергеевича: «Простите, Юлия, это вы?» Как он сумел найти меня в такой человеческой каше и в такой темноте — не представляю. Должно быть, ему стало совсем одиноко и жутко.

Я наклонилась поближе к нему, и мы едва не столкнулись лбами.

— Как вы, Валентин Сергеевич? — спросила я.

— Мне кажется, я схожу с ума! — жарким шепотом признался он. — Я не понимаю — что происходит? Куда нас всех везут?

— Нас взяли в заложники, — объяснила я. — Какая-то левацкая группа. Куда нас везут, я и сама не знаю, но, наверное, куда-нибудь подальше, где власти не сумеют нас обнаружить.

— Господи, зачем это им нужно? — испуганно спросил Валентин Сергеевич.