Крутая волна

— Нет, не прокурор. В юстицию входят не только государственные обвинители, но и суд, и адвокаты. Я, например, адвокат, то есть защитник, — вежливо пояснил Малянтович.

— Нешто и большевиков защищал? — с ехидцей спросил Третьяков.

Ответить Малянтович не успел: на помост вскочил солдат и доложил Антонову:

— Тут трех юнкеров привели. С перепугу они в наш броневик забрались и все время, пока брали Зимний, просидели в нем. Так что с ними делать?

— А вы как думаете? — спросил Антонов.

— Судить надо бы.

— За что? Мы должны быть великодушны, не надо мстить всем. Снимите с них погоны и отпустите. Как, товарищи? — спросил Антонов, обращаясь к матросам.

— Пускай идут! — дружно поддержали те.

Только сейчас Гордей вспомнил о запертых в подвале юнкерах. «Их тоже надо бы выпустить. А может, уже и выпустил кто, если не сбежали сами».

— Так и решим, — сказал Антонов. — Пока отпустим, а там видно будет. Может быть, на фронт пошлем.

— Как на фронт? — спросил Терещенко. — Вы же против войны выступали. А теперь что, сами ее продолжать будете?

— А вы бы хотели, чтобы мы так сразу кинули фронт и отдали Россию немцам? — спросил Гордей.

Терещенко грозно повернулся к нему, выпустил струйку дыма и насмешливо спросил:

— В таком случае за что же нас арестовали? Мы ведь тоже хотели вести войну до победного конца и не отдавать Россию немцам.

Теперь все министры смотрели на Шумова с любопытством, ждали, что он ответит.

— Война войне — рознь. Теперь мы будем защищать свое, социалистическое отечество.

— Это вы не свои слова говорите, — опять усмехнулся Терещенко. — Что-то подобное говорили не то Ленин, не то Маркс. Может, вы и Маркса читали?

— Приходилось.

Терещенко удивленно вскинул брови:

— Интересно, а что думаете лично вы?

— А вот так и думаю. Да, мы наконец обрели отечество…

Терещенко пожал плечами и с сомнением сказал:

— Не знаю, не знаю. Может быть, именно вы теперь станете министром иностранных дел?

— Вполне возможно! — сказал Антонов, вставая из-за стола. Теперь все повернулись к нему, ожидая, что он еще скажет. Но Антонов только улыбнулся, вынул расческу, не спеша причесался, положил расческу в карман и взял со стола бумагу: — Протокол готов, сейчас я его оглашу. Тех, чьи фамилии буду называть, прошу откликаться.

Зачитав протокол, Антонов предложил:

— Теперь желательно, чтобы вы его подписали. Я повторяю — желательно. Кто не хочет, может не подписывать. Все-таки это документ исторический.

Министры один за другим стали подниматься на помост и подписывать протокол. Министр внутренних дел Никитин, подписав протокол, вынул из кармана несколько исписанных листов и протянул их Антонову:

— Это получено от Украинской Центральной рады. Теперь это уже вам придется распутывать.

— Не беспокойтесь, все распутаем. Все! Это будет интересный социальный опыт… Товарищ Благонравов, у вас все готово?

— Готово, — ответил стоявший в глубине помоста человек. — Освободили Трубецкой бастион.

— Товарищ Шумов, ведите.

Теперь уже не было необходимости выстраивать процессию, министры шли по двору толпой. Когда за ними захлопнулась тяжелая дверь бастиона, Третьяков облегченно вздохнул и сказал:

— Туды им и дорога.

Из крепости Шумов вышел вместе с Антоновым. На востоке занималась заря, она охватила уже полнеба.

— Быстро ночь пролетела, вот и утро уже, — сказал Гордей.

Антонов вскинул голову, близоруко посмотрел на небо и задумчиво произнес:

— Да, утро. Запомните его, товарищ Шумов. Это утро новой эры.

Глава шестнадцатая

1

Только к обеду вернулись на «Забияку» последние «гордейцы». Все, кроме Дроздова. Где он? Шумов не знал, тяжело ли ранило Дроздова, но предполагал, что. его приютили в том доме, из которого выбегала девушка. Отправились туда вместе с Кляминым.

С трудом они отыскали дворника — бородатого мужика с заспанным лицом.

— Знать ничего не знаю, — сказал он. — Я — теперь свободный и за дом не отвечаю.

— Может быть, знаете, где тут живет девушка с такими большими глазами, лет шестнадцатисемнадцати, чернявенькая? — спросил Гордей, стараясь припомнить еще какие-нибудь приметы.

— Нашли время с девками валандаться! — сказал дворник. — Много их тут всяких!

Так ничего и не добившись от него, решили поспрашивать жителей дома. Теперь Гордей и не помнил уже, из какого именно подъезда выскочила девушка. Пошли по квартирам, стали спрашивать всех подряд. Но никто о раненом матросе ничего не знал, девушку по описанию Гордея тоже не могли признать. Только в шестой или в седьмой квартире сказали:

— Наверно, это дочка профессора Глазова. Они живут в третьем подъезде, во втором этаже.

Клямин все удивлялся:

— Сколько же в этом доме людей напичкано? Даже не знают друг друга.

Поднялись на второй этаж. На большой полированной двери прикреплена медная дощечка, на ней причудливо выгравировано:

Действительный статский советник профессор А. В. ГЛАЗОВ

«Ну, теперь небось уже не действительный», — подумал Шумов и решительно повернул ручку звонка.

Им долго не открывали, пришлось позвонить еще раз. Наконец за дверью послышался крик:

— Пахом! Не слышишь, звонят? Пойди открой.

Прошаркали чьи-то шаги, дверь чуть приоткрылась:

— Вам кого?

— Нам нужно видеть дочь профессора Глазова.

Дверь захлопнулась, из-за нее донесся удаляющийся голос:

— Барышня! Где барышня? Их там матрос спрашивают.

Потом часто простучали каблучки, дверь открылась. Гордей увидел ту самую девушку.

— Здравствуйте. — Он козырнул. — Вы меня не узнаете?