Крутое время

Этого словоохотливого общительного балагура Нурум сразу выделил из всех ребят в казарме. Вдали от родных мест большую радость доставляют человеку чья-либо шутка, улыбка, даже щепотка насыбая, протянутая чьей-то незнакомой рукой. Нурум и коренастый скоро нашли общий язык и почти ночь напролет говорили о проказах юности, вспоминали свои места, вечеринки и веселые события. И сейчас, чувствуя себя давнишними знакомыми, они безобидно потешались друг над другом, незлобно, но едко шутили.

— Что это ты взъерепенился? Оттого, что я подмигнул твоей тонкобровой, разнаряженной крале? Ишь завопил, точно чибис болотный! К какой-то русской мардже заревновал? Взбеленился, будто рыбу челкарскую делишь, турок ты чумазый! — не остался в долгу коренастый.

Нурум замешкался. Его новый знакомый мог быть или домбристом, или жырщи-певцом и за словом в карман не лез. Нурум понял, что острой шуткой его не возьмешь, и заговорил мягче, добрей:

— Можешь не распаляться, не загонять себя попусту б семь потов. Ты бы лучше разобрался вначале, кто марджа, а кто девушка, где русские, а где татары, — засмеялся Нурум, поняв, что его знакомый принял Мукараму за русскую. — Я думаю, такие красотки нам с тобой не по зубам, и не стоит из-за нее петушиться. Ты бы лучше сказал, что с нами будет, за чьим хвостом мы поплетемся завтра, точно псы облезлые, Вот напялят на нас серые шинелишки, нахлобучат на голову шапки с кокардой и погонят, точно стригунков с обрезанными хвостами, к казакам уральским. То времечко, когда мы беспечно попивали кумыс, подмигивали девушкам да бренчали на домбре возле молодух, видать, прошло.

— А ты-то что убиваешься? Тебе-то какая забота? Нас пригнали сюда, как щенят, а ты ведь, дурень, сам притащился. «Что с нами будет?!» Попадешь сюда к локтору [6] , сразу все узнаешь: и куда погонят, и во что нарядят, — еще раз поддел коренастый Нурума. Потом он спокойно достал из-за голенища огромного, тупоносого, со сбитым, искривленным каблуком сапога бумажку с насыбаем и, взяв маленькую, едва заметную щепотку, осторожно понюхал, потом снова аккуратно сложил бумажку и опять подальше спрятал за голенищем. — Значит, не марджа, говоришь, а девушка. Ты что, резал ей пуповину и пеленал в пеленки, что так все знаешь? По-твоему, эта благородная девица — татарка? На местных татарских баб мы насмотрелись. А эта — с тонкой талией, прямыми ножками, горделивым взглядом чистокровного аргамака может быть только из Казани, в Теке и Джамбейты таких не водится, — уверенно сказал коренастый.

6

Локтор — искаженное «доктор».

Нурум не хотел оставаться в долгу.

— У нас была одна дженге. Кадишой ее звали. Так она один кусочек курта три дня делила. А тебе щепотки насыбая, если так будешь нюхать, хватит, наверное, на полгода! Тебе бы бабой быть — более бережливой не найдешь. Впрочем, тому, кого погонят на чужбину, не мешает быть бережливым даже с насыбаем. А насчет девушки ты, дружище, все-таки путаешь: она татарка, я знаю и прошу не болтать при ней лишнее.

Нурум проговорился, стараясь оградить девушку от насмешек, неожиданно высказал свою тайну. Коренастый сразу же смутно что-то заподозрил, но не мог понять, как мог аульный джигит Нурум знать такую девушку. Он решил насмешками выведать тайну Нурума.

— Я думаю, тот локтор-казах в золотых очках втихомолку окрутит голубушку и в один прекрасный день — гм, гм — занюхает ее. Раз она твоя, Нурум, постарайся получить откупную за первую ночь, не проморгай. Говорят же: когда бык пьет воду, бедному теленку хотя бы льдинку полизать…

Нурума охватил гнев. Неизвестно, до чего бы дошли их дальнейшие подковырки, но тут казах в форме есаула, пригнавший новобранцев на комиссию, поднялся на крыльцо и скомандовал:

— Стройся по два у входа! Быстро! Марш!..

И разгневанный Нурум, не успевший ответить, и коренастый задира и острослов вскочили со своих мест и кинулись к крыльцу. Растерянные, неуклюжие парни из аулов, не имевшие понятия о строе, тоже ретиво шарахнулись за ними; «стройся по два» до них не дошло, они лишь поняли: «у входа», и поэтому каждый рванулся вперед, стараясь первым протиснуться к крыльцу…

— Ну, идите, ребята, начинайте вы! — загалдели чумазые парни вокруг Нурума и коренастого.

— Кто знает, что за локтор такой, — проговорил один из джигитов, явно оробев. — Слыхали, да не видали. Что он будет делать с нами?

— Разденет. Догола!

— Разде-е-нет, говоришь? До-го-ла?.. Вот где стыда не уберешься…

— О аллах, вот что значит к русским попасть! Сразу и раздевают!

— Да не русский, а казах ведь доктор, — зашумели в толпе.

— Как скотину ощупают тебя, заглянут в рот, посчитают зубы и прижгут тавро на ляжке, — нагонял страху коренастый.

Сам он, ничуть не робея, ворвался в приемную первым. Не смущаясь женщины, он разделся догола, будто не раз проходил всякие комиссии, и подошел к доктору.

— Как твоя фамилия? — спросил Ихлас, оглядывая налитое силой, мускулистое, здоровое тело джигита.

Чуть помешкав, тот ответил:

— Меня зовут Жолмукан.

— Жолмукан… а отца как? — спросил доктор.

Жолмукан только теперь сообразил.

— Э, локтр, сразу и спросил бы по-казахски. Отца зовут Барак.

— Ближе, ближе подойди, не бойся! Слова «фамилия» страшиться нечего. Завтра твой командир не станет спрашивать: «Как зовут твоего отца?» Там разговор короткий; «Фамилия? Марш!» Вот и все. Так что привыкай! — улыбнулся Ихлас, опустив руку на плечо Жолмукана.

Он видел, что джигит совершенно здоров, но все же осмотрел его, заглянул в рот, в глаза, потом уселся за стол и начал писать.

— Сколько тебе лет, Бараков?

— Кажется, двадцать пять.

— Семейное положение?

— Что?

— Семья есть, спрашиваю?

— Есть мать, локтр.

— Жена?

— Мне некогда жениться, локтр.

Ихлас покачал головой.

— Не локтр, а доктор надо говорить.

— Какая разница? И то и другое не по-казахски.

— Ты, я вижу, бойкий парень. По собственному желанию приехал, наверное, в дружину велаята? — «И телом ладен, и на язык остер!»— подумал про себя Ихлас, испытывая к джигиту расположение и глядя на него поверх золотого пенсне.

— Пока меня за недоуздок еще никто не тянул, доктор-доктор. Но если мне дадут хорошего коня и оружие, то с какой стати я буду противиться?

Улыбка исчезла с лица Ихласа, лицо стало серым.

— Значит, ты пришел ради хорошего коня и винтовки?

— Быстрый конь, роскошное седло, красивая одежда, меткое ружье какого молодца не украсят, доктор?!

Ихлас чуть заметно нахмурился. «Невежды, дикари, подавай им коня и ружье, чтоб рыскать по степи. Нет им дела до судьбы народа, до своего правительства, до национальной самостоятельности. Им все равно!»— с досадой подумал Ихлас, но тут же снова согнал хмурь с лица, как бы извиняя этого крепко сбитого джигита, так ловко скрывавшего за лукавыми словами свои истинные думы. Перед глазами врача вереницей встали аульные джигиты, которые вот уже несколько дней проходили комиссию: они были почти все невзрачны, нерасторопны, вялы, плохо сложены, подавлены суетой города, нерешительны, глаза у многих гноились, губы потрескались, кожа в прыщах… Рослый, видный доктор и разговаривать с ними не хотел.

— Чем ты занимался в ауле? — спросил Ихлас строго.

Жолмукан насторожился. «Неужели этот ученый дьявол разузнал о моем занятии?»

— Занятие — благо, джигит — что ветер. Ветер же дует и днем, дует и ночью. И никто ведь не спросит: «Зачем ты, ветер, дуешь?» И никто ведь не скажет, куда ведут его следы?! Вольному ветру в горах не бывать, ветра степного горам не сдержать… — невольно попадая в рифму, загадочно и лихо отрубил Жолмукан.

Поглядывая сквозь пенсне, стремясь уловить смысл ответа, Ихлас подумал: «Видно, это один из тех конокрадов, что средь бела дня не побоится угнать табун. Для этого ему и понадобились конь и оружие… Вот они, защитнички нашего велаята!..»