Крутой поворот (Повести, рассказ)

Он сделал несколько шагов, но внезапно круто развернулся и быстро подошел к Стрельникову.

–  Ты, Боря, в суд сходил бы, что ли. На убийцу поглядеть… - начал он энергично, но вдруг замолчал, словно какая-то новая мысль, не согласная с высказанной, пришла ему в голову. Досадливо сморщившись, Грановский махнул рукой и оглянулся по сторонам. Увидев Корнилова, он спустился со сцены, подхватил его под руку и провел к себе.

В кабинете главного режиссера было тепло и уютно. Большая бронзовая нимфа грациозно держала над головой светильник. На стенах висели потускневшие от времени афиши.

–  По рюмке коньячку?
– спросил Грановский, открывая старинный, красного дерева бар.

–  Спасибо. Я должен в управление ехать, - отказался Корнилов.

–  А я выпью с вашего разрешения. Что-то разволновался сегодня.
– Он налил себе в маленькую хрустальную рюмочку, сел напротив подполковника.
– Ну что вы скажете, дружок? Недовольны? У вас такой хмурый вид…

Корнилов улыбнулся.

–  Не обращайте внимания. Дела заели. Да и человек я скучный. Улыбаюсь редко.

–  А ваше мнение о пьесе, об актерах, товарищ скучный человек?

–  О пьесе мы с вами уже говорили, Андрей Илларионович, - ответил Корнилов.
– С точки зрения уголовного розыска - все в ажуре.

–  Ох и хитрец же вы, товарищ подполковник!
– Грановский выпил коньяк и поставил рюмку на стол.
– А если серьезно?

–  Если серьезно, то пока говорить еще рано.
– Корнилов виновато улыбнулся.
– Мне время на раздумья требуется. Театрал-то я аховский.

–  Ну а все же?
– настаивал Грановский.

Корнилов молчал, внимательно разглядывая афиши.

Андрей Илларионович ждал, нервно сцепляя и расцепляя ладони.

–  Пьеса неплохая, - неторопливо начал подполковник.
– Сюжет лихо закручен. Публика у нас такое любит. Аншлаг на год обеспечен…

Грановский хотел что-то возразить, но Корнилов предостерегающе поднял руку. Режиссер улыбнулся и промолчал.

–  Неплохая пьеса, Андрей Илларионович, - продолжал Корнилов.
– Идея нужная: сколь веревочка ни вьется… Но таких пьес можно сотни состряпать. Сотни! И сюжеты еще закрученнее придумать. Да вы к нам в уголовный розыск приходите - мы вам такого порасскажем.

–  Так за чем дело стало?
– весело спросил Грановский.

–  Ну а дальше-то что?
– как-то вяло отозвался Корнилов.

–  То есть как это: дальше что?
– удивился режиссер.

–  А так… Посмотрел я эту пьесу - ничего нового. С чем пришел, с тем и ушел.

–  Да чего вы хотите от театра, от пьесы? Какого нового?
– В голосе Грановского чувствовалось легкое раздражение. Корнилов уловил это и засмеялся.

–  Вы, Андрей Илларионович, не обращайте внимания на мои умствования. Я предупреждал о своей некомпетентности. Но знаете, когда идешь в театр или книжку раскрываешь, всегда хочется что-то новенькое о себе узнать… А в общем-то пьеса нормальная. Мне показалось только, что герои в ней слишком одноцветные…

–  Ну давайте, давайте! Топчите, - уже незлобиво проворчал Грановский.
– Сам напросился.

–  Правда, одноцветные. А ведь в каждом человеке и доброе и злое уживается.

–  Это уж достоевщина пошла.

–  А достоевщина - это плохо или хорошо? Молчите? Я вам, Андрей Илларионович, хочу засвидетельствовать: мой опыт общения с людьми подтверждает, что в одном человеке могут соседствовать и доброе и недоброе…

–  Перед вашим опытом я снимаю шляпу, - сказал Грановский.
– Вы бы рассказали про свои дела.

–  Наши дела как сажа бела.

–  Да уж это-то воистину так! С такими подонками небось приходится дело иметь! Я одного не понимаю, - горячо заговорил Грановский.
– Ну что мы нянчимся с ними? Читаешь в газете: человек убийство совершил, а ему восемь лет. Что же это такое, дружок? Где же карающая рука закона?

Корнилов молчал.

–  Ну что вы молчите? Сказать нечего? Вот то-то же!
– словно бы обрадовался режиссер.
– По глазам вижу: согласны со мной.

–  Согласен, согласен, - поднял руки Игорь Васильевич.
– Законы наши нуждаются в совершенствовании. Не всегда, правда, в сторону ужесточения наказаний…

–  Вы мне скажите, Игорь Васильевич, как на духу скажите, - спросил вдруг режиссер, внимательно заглядывая в глаза Корнилову, - какое преступление вам лично, вам как человеку, наиболее омерзительно?

–  Взяточничество, - твердо сказал Корнилов.
– Лихоимство всех мастей…

–  Взяточничество?
– разочарованно переспросил Грановский.
– Но есть же более мерзкие вещи.

–  Самое мерзкое - лихоимство, - горячо запротестовал Игорь Васильевич.
– Вот - чудище обло, огромно… Это чудище может прикинуться самой невинностью, а заражает все вокруг. Ученые провели недавно такое исследование: предложили большой группе людей оценить по степени тяжести десять преступлений. И знаете, какой результат? У всех опрошенных групп дача взятки оказалась на последнем месте… А ведь это порождает двойную мораль…

–  Так!
– Грановский сделал энергичный жест рукой, нацелив длинный палец на Корнилова.

–  Но если говорить вообще, то меня больше пугает не само преступление, - сказал Игорь Васильевич, - а готовность некоторых людей совершить его… - Заметив недоуменный взгляд Грановского, Корнилов добавил извиняющимся тоном: - Может быть, это я слишком упрощенно?
– Он прищурился, будто пытался разглядеть что-то далекое.
– Да нет, пожалуй, именно это я и хотел сказать. Меня пугает, что некоторые люди больше боятся карающего меча закона, чем голоса собственной совести, собственного разума.
– Он заговорил с необыкновенной горячностью: - Вот представляете себе - иное существо может прожить долгую жизнь, не совершив ни разу не то что преступления - проступка не совершив. Всю свою долгую жизнь такое существо аккуратно покупало в трамвае билет, не брало чужого. А почему? Только из-за страха быть пойманным! Человечишка этот не украл ни разу только потому, что боялся - посадят! И не убил поэтому! Понимаете?

Грановский протестующе поднял руку, но Корнилов опять остановил его:

–  Понимаете, понимаете! Только согласиться не можете, потому что привыкли думать по-другому. Привычка вам мешает. И вот живет такой человечишка, вечно готовый к подлости, к преступлению. Ждет своего часа. И час этот может прийти. Такой час, когда наконец он увидит, почувствует: бери, никто никогда не увидит, убей - не дознаются! И украдет, и убьет, и предаст! Вот кого я боюсь больше всего. С таким человечишкой я, может быть, годы бок о бок живу, и он меня в любое время предаст, совершит какую-нибудь пакость. Когда почувствует, что останется безнаказанным.

–  Вы это все всерьез?
– удивленно спросил Грановский.
– Или на вас полемический стих нашел?

–  Всерьез, - Корнилов сел в кресло, устало откинулся на спинку.
– А вы, конечно, со мной не согласны?

–  Нет, я не могу утверждать, что не согласен, - растерялся режиссер и развел руками.
– Все, что вы говорите, очень занятно.

–  Занятно?

–  Простите, ради бога. Словцо не к случаю, - Грановский улыбнулся смущенно.
– А как же «души прекрасные порывы»? Ум, сердце, чувство долга, наконец! Уже не считаете ли вы, что чувство долга - подневольное чувство? Продиктовано страхом перед ответственностью.