Крутой поворот (Повести, рассказ)

–  Алексей Павлович!
– сказал Корнилов, удивленно глядя на всполошившегося хозяина.
– Чегой-то вы разбегались! Никто меня не заставлял к вам ехать, никто не жаловался на вас.

Леха моментально смолк и остановился около Корнилова:

–  Не жаловались? А Лампадка Маричева, тетка моя, не жаловалась?

–  Да не знаю я никакой Лампадки!
– пожал плечами Корнилов.
– Успокойтесь вы, ради бога. Чем вы ей досадили?

–  Ха! Чем?
– вздохнул Маричев и снова сел.
– Эта Олимпиада - трехнутая совсем. Вам в деревне каждый скажет. Вбила себе в голову, что я у ней осенью все яблоки в саду слямзил. На машине ночью приехал и снял. «Чужой бы кто крал, - говорит, - так Полкан бы залаял. А раз не лаял, значит, Леха. Боле некому!» А мне эти яблоки - тьфу! Оскомина от них, - он улыбнулся.

– Я их в детстве переел. Сейчас больше огурчики соленые уважаю. А что собака не лаяла - так откуда мне знать? Такая же старая, как тетка.
– Он совсем успокоился, махнул рукой, будто отогнал все эти неприятные воспоминания.
– Собаки-то меня и правда никогда не трогают. Даже незнакомые. Аж смешно… Вот выдумала Лампадка! Скоро новые яблоки вырастут, а она все грозится.
– И без перехода спросил: - Так вы-то по каковскому делу ко мне?

–  Алексей Павлович, вы Тельмана Зотова знали?

–  Ну а как же! Знал. Корешили с ним в детстве. Не разлей вода были.

–  А когда вы его видели в последний раз?

–  И-и! В последний-то раз?
– Алексей задумался.
– Да, пожалуй, сразу после войны. В конце сорок пятого.

–  Говорили с ним?

–  Да так… «Жив, здоров Иван Петров!» Все на ходу. Встретиться сговорились. Ну и концы в воду… Ведь он теперь художник известный. Знаменит! В деревню нашу не заглядывает. Чего ж я набиваться буду? Приедет - приму как родного.

«Значит, и он не знает, что произошло, - подумал Корнилов.
– Может быть, это и хорошо, расскажет все беспристрастно».

–  Алексей Павлович, я вас очень прошу подробно рассказать мне все, что вы знаете о Тельмане и о его отце. О том, что произошло между ними в первые месяцы войны. Это очень важно…

Маричев пожал плечами:

–  Столько времени прошло… - Потом вдруг забеспокоился: - А что случилось? Не секрет? Мужик-то он добрый. Мухи не обидит, не то что я…

Игорь Васильевич положил ему руку на колени и тихо, но настойчиво попросил:

–  Расскажите, Алексей Павлович. По порядку… Я вам все объясню.

–  Какой уж там порядок, - Леха как-то странно улыбнулся.
– Прямо не знаю, с чего и начать.
– Он встал со стула и заходил по комнате.

Корнилов не торопил. Сидел, приглядывался к Маричеву. Ему, видать, уже немало лет - много за сорок, а он подвижный, словно ртуть, энергичный. Удаль чувствуется во всех его движениях, в неспокойных глазах.

Леха вытащил из шкафа чекушку водки, два стакана. Поставил на стол. Виновато посмотрел на Корнилова:

–  Эх, товарищ начальник, как вспомню то время, аж вот тут жжет.
– Он стукнул себя кулаком в грудь.
– Не откажитесь! У меня такие огурчики…

Корнилов нерешительно пожал плечами.

Леха вихрем метнулся в кухню. Там загремели кастрюли, что-то упало, а через минуту он уже ставил на стол тарелку с огурцами, хлебом, толсто нарезанным салом.

–  Вы мне только самую малость, - попросил Корнилов, увидев, как решительно взялся за чекушку Маричев.

–  Понятно!
– весело сказал Алексей.
– Это мы понимаем. И что ломаться не стали, за то уважаем.

–  Все в общем-то из-за его имени тогда началось, - сказал Маричев после того, как они выпили.
– Назвали Тельманом. Отец и назвал-то. В честь Эрнста Тельмана. Ну, мы, мальчишки, его все Телем звали. Тель да Тель. Я ведь с Телем в одном классе учился. Корешки. Тель без матери рос. Умерла его матка еще до войны от какой-то болезни. Вот такие дела… А фрицы пришли, едри их в корень, тут и началось.
– Леха сморщился, будто от зубной боли, и начал со злостью тереть себе затылок.
– Да ведь мы и не ждали их так рано! Все думали - пока сквозь наши леса продерутся! А они туточки. Да еще не с той стороны, откуда должны были, - от Сиверской припылили. Я с Телем как раз на прогоне, на бревнах сидел: все советовались, куда податься. Мой батя служил, а Николка Зотов, Тельманов отец, - хромоножка, его в армию не взяли. Так он никуда уходить из деревни не хотел. Все баял: не задержатся фрицы до зимы. Ну а мы с Телем хотели в Питер рвануть. Одни…

Сидим. Вдруг на прогон мотоцикл с коляской вылетает. Как дал на тормоза, аж занесло, только пыль столбом. Я гляжу: какие-то странные солдаты, головы будто пришлепнутые, ну прямо вровень с плечами. Ничего понять не могу, а Тель мне как саданет в бок. «Немцы, - говорит, - тикаем». Брык с бревен. Я за ним, да в бузину и напролом. А фрицы чегой-то заорали и с пулемета садить!

Какой кросс мы выдали! Куда там Валерию Борзову!

Отсиделись в гумне за деревней. Все боялись домой возвращаться, думали: а вдруг приметили нас фрицы. А ведь дома и корзинки со жратвой были собраны в дорогу.

К вечеру потихоньку огородами пришли в дом к Телю, а там немцы. Ну, угодили! Дядя Коля в кухне стоял, а рядом офицер. Как сейчас помню, держал он в одной руке бутылку. С вином, наверное, а в другой - тарелку с горячей картошкой. Пар от нее шел. Мы, как немца увидели, с порога назад. А отец возьми и крикни: «Тельман, сынок!» - Маричев закурил папиросу, глубоко затянулся.
– Мы бы удрали, да наткнулись в сенях на солдата.

Привел он нас в горницу, поставил посередке. А офицер расхаживает по горенке. За половики чепляет. Лицом-то добрый, улыбается. И шпарит по-русски: «Вы, - говорит, - мальчики или зайчики?» Шкура! «Зачем, - говорит, - так быстро бегаете, боитесь немецкого офицера?»

Мы стоим сопим. Ну прямо как во сне! Свалился этот шпендрик на нашу голову! Хоть и ждали, а все же поверить было трудно.

Дядя Коля тут же стоит. Бледнющий - лица на нем нет. А немец говорит: «Кого это из вас Тельманом зовут? Или мне послышалось?» Дядя Коля тихо отвечает: «Послышалось, господин офицер. Сынка моего Тишей звать». Быстро он, однако, его в господа произвел.

Офицер как захохочет! Чего уж ему смешно стало? Пальцем показал на Теля: «Этот?
– И спрашивает: - Как зовут тебя, мальчик? Тишей?» А Тель как зыркнул на отца, ровно волчонок, и отрезал: «Тельман!» - Маричев вздохнул тяжело и задумчиво сказал: - Нас ведь, товарищ начальник, весной в комсомол приняли!

Ну и понесло офицера. Чего он только не говорил! И о том, что Тельман - имя плохое, не русское и не немецкое. Что это и не имя совсем. Да все с улыбочкой. Я стою, смотрю на стол, где картошка дымится, - жрать охота! Думаю, черт лысый, картошка остынет, отпустил бы поскорей. Шиша с два! Спрашивает он дядю Колю: «Поп у вас в деревне есть?» Тот кивает, есть, мол. Отец Никифор. «Вот, - говорит, - по русскому обычаю мы и перекрестим вашего сынка в Тишу. Нельзя, чтобы с таким именем мальчишка жил». Так, дескать, зовут врага всех немцев и русских.

А Тель возьми да брякни: «Я в церкви не крестился».

А я-то знаю, что в церкви крестили его родители. Нас, деревенских, почти всех в те годы крестили. Мне мать рассказывала. Офицер смеется пуще прежнего: «Ну вот и хорошо. Будешь крещеным». А Тель знай твердит: не буду да не буду, Тельман я.

Офицер посмотрел на свою остывшую картошку и уже зло говорит дяде Коле: «Не должно быть мальчика с таким именем. Это непорядок. Вас я накажу особо за то, что его так назвали, но вдвойне накажу, если вы сынка не перекрестите в Тишу, - и повторил, скосорылившись: - Мальчика с таким именем быть не должно!
– Отчеканил и посмотрел на дядю Колю так, что у того руки затряслись.
– Забирайте его и порите, пока не скажет: «Я - Тиша»».