Кружок друзей Автандила (Повести и рассказы)
Шрифт:
Так мы и стояли у парапета под скудным однообразным светом безразлично желтевших где-то под самым небом осенних московских фонарей. Далеко внизу прерывисто шлепала о каменные глыбы надежно укрепленного берега катившаяся с вершины растворенного в темном небе холма Неглинка, и шум ее странно соответствовал ритму вырывавшихся из перекошенного восторгом рта моего странного знакомца вместе с капельками экстатической слюны строчек неведомого мне до тогдашнего вечера Автандила.
Как это часто бывает, особенно в разговорах о прекрасном, именно в разговорах, которые возникают, если у вас есть желание не только говорить самому, но и слушать собеседника, а не в тех взаимно глухих перебранках, проистекающих из раздражительной привычки спорить просто из нечистой страсти к самому процессу спора, — чего там под одну гребенку разное сводить, когда Бог и пальцев не уравнял! — да, как это часто бывает среди тех, кто не чужд высоким материям, неукротимый энтузиазм одного, то есть, моего ночного собеседника, пусть даже и не полностью пока разделенный мною, не оставил меня равнодушным. Это было, как нечаянное, дошедшее еще только до кожи, а не до души, но уже состоявшееся прикосновение идеала. И я почувствовал, как холодное крыло восторга прошуршало у меня по спине, оставив за собой легкое покалывание вдоль позвоночника и бисер ознобного пота под лопатками. Мочевой пузырь мой мгновенно переполнился, как не раз бывало со мной при гармонических звуках рифмованной речи. Пробормотав еле слышное извинение, перебившее, все-таки, волнообразные подвывания
20
Тоже неплохо. Это он вспоминает стихи из бальмонтовского предисловия к изданному Сабашниковыми трехтомнику Кальдерона в переводах того же Бальмонта. Там как раз и вода, и брызги, и мост, и золото: «Между временем и вечностью, / Как над брызнувшей водой, / К нам заброшен бесконечностью / Мост воздушно-золотой...»
И вот уже новая картинка с бегущим через кадр титром «Через неделю на том же месте»...
Ну, что именно через неделю, так это больше для красного словца и гладкости изложения, да еще, чтобы насчет титров ввернуть, — красиво, по-моему, получилось, поскольку именно в кино все больше круглыми сроками оперируют, «через неделю» там, «через десять дней», «через месяц», «через год», ну и так далее, не хочу затягивать, а вот, к примеру, чтобы «через одиннадцать дней» или, скажем, «через два месяца и четыре дня» увидать уже не приходится — ведь временные промежутки в искусственном повествовании только обозначаются, дабы показать, что мгновенная темнота между кадрами покрывает вовсе не то самое реальное мгновение, в течение которого она длилась, а промежуток куда более значимый, и тут-то в многословной и некруглой точности проку все равно нет. Действительно, чего уж такого особенного в том, чтобы следующий кадр показывал ситуацию именно через два месяца и четыре дня? Что эти нелепые четыре дня добавляют к четким двум месяцам, за исключением того, что заставляют зрителя раздражающе сомневаться и спрашивать у себя самого, а чего, собственно, специфически особенного именно в этих четырех днях, что авторы пленки не поленились их ввести в титровую запись, и какая такая глубокая режиссерская задумка или находка в них заложена? И скажи им, что задумки никакой, а тем более и находки, и все сделано исключительно для фактической точности, поскольку именно через два месяца и четыре дня, а вовсе не ровно через два месяца, последующие события и имели место, то могут и деньги назад потребовать, а то и в морду. Не любит народ ненужной точности....
Но я не об этом... Хотя, конечно, занимательно бы, кстати — а хоть бы и некстати! — порассуждать о том, что такое киношное время и когда его с чем едят, — вот уж где простор для отточенных упражнений, но боюсь сбиться, так что прибережем такую возможность до той поры, когда фактологические истории выстраиваться и состыковываться перестанут намертво, а страсть к рассуждениям еще не отомрет, — вот тут попадутся мне на глаза эти строчки — надо будет красным карандашом на полях отчеркнуть... вот прямо сейчас и отчеркнул... — тут я такое эссе выдам, что я те дам! А пока назад, назад — туда, где вовсе не «через неделю», уж если честно, а просто через какое-то недолгое время, пока еще и случайная встреча на поэтическом вечере с моим тогдашним знакомцем была слишком свежа в моей голове, чтобы потесниться под напором новых встреч и впечатлений, — единственно, что и теперь точно помню, так это то, что день тот пришелся именно на четверг, а не, скажем, на понедельник или пятницу, а почему так хорошо запомнилось, из дальнейшего станет совершенно понятным — широким шагом топаю я от Лубянки по правой стороне улицы таинственно убиенного любимца ленинградского пролетариата Мироныча, чтобы заглянуть в знаменитый по тем временам сто двадцатый книжный магазин, где, как мне сказал один тогдашний коллега, только что появилась в продаже интересовавшая нас обоих какая-то модная на тот недолгий условный день книга то ли по истории философии, то ли по философии истории, — где теперь эта разница за давностью лет и за размытостью понятий! — и об этом пока еще мало кто знает, так что он сумел купить ее безо всяких проблем и очередей, да и у меня шансы на успех вполне еще высоки, если, конечно, потороплюсь. Вот я и тороплюсь. Тем более, что после работы, да и до закрытия магазина не так уж много времени остается. И, как оказывается, не зря торопился — и хотя в историческом (а может быть, и в философском) отделе наблюдается некоторая очередь, мгновенно и безошибочно отнесенная мной на предмет именно той книжки, за которой я пришел, но видна и сама книжка, и, естественно, не в единичном экземпляре, а в виде двух высоченных лежащих прямо перед продавщицей стопок, число томиков в которых даже на беглый взгляд заметно превышает число стоящих в очереди индивидуумов, а громогласно витающий над очередью охранительный лозунг «Больше одной книжки в одни руки не давать!» [21] вселяет надежду на то, что и в мои руки одна-то книжка точно попадет. Так оно и оказывается, так что после десяти минут в кассу и еще пятнадцати к продавщице книжка у меня, и даже не та, что первоначально была выдана мне стоявшей за прилавком исторического отдела дамой и оказалась с помятой в нижнем углу обложкой, почему и была предъявлена к замене, а ее безукоризненная соседка по левой от меня стопе. Дело сделано, и я решаю побродить по залу.
21
Насчет «не больше штуки в одни руки» — это больше ко временам тотального дефицита и бесконечных книжных очередей относится — 60-е, 70-е, 80-е. Хотя и в тридцатые с бумагой напряженно было. Непреходящая черта советского быта...
Ближайшим отделом, где я притормаживаю шаг, оказывается отдел поэтический, и как раз в тот момент, когда отклоняюсь от своего прямолинейного движения, чтобы подойти в прилавку, в глаза мне бросается сокрытая под черным пальто спина прилипшего к прилавку покупателя, по спине этой стекает бесконечной длины ослепительно белый и уже знакомый мне шарф, а столь же знакомый или, точнее, столь же пока еще не забытый голос настойчиво вопрошает невидимую за строем любителей поэзии продавщицу, не залежался где у нее в отделе сборничек стихов Автандила под выразительным названием «Безукоризненные строки». Я несколько придерживаю естественное желание постучать согнутым пальцем по несколько наклонившейся над прилавком спине своего недавнего знакомца — кто, кроме него, мог с давно забытой в наши не до конца промытые времена с элегантностью струить по черной спине белоснежный поток шарфа чуть что не под ноги окружавшему его народцу в мятых джинсах, заношенных псевдояпонских куртках, пошитых подпольным халтурщиком если не в Тбилиси, то в Ереване, и мокро-коричневых от уличной слякоти скороходовских кроссовок под Адидас — и прислушиваюсь. Продавщица
с торопливо-вежливым безразличием отвечает, что ни «Безукоризненных строк», ни чего бы то ни было другого, принадлежащего Автандилу, у них в продаже не было и нет. Автандилец просит ее посмотреть повнимательнее, она ответствует традиционным «Ну я же вам русским языком сказала!», он настаивает, напирая на то, что именно в их отделе он уже купил совсем недавно именно эту книжку и ему просто нужен еще один экземпляр для друга, та, естественно, уже почти кричит с возмущением, что раз ему сказано нет, то значит нет, и она не может каждой блажью по полчаса заниматься, и другие покупатели ждут, и если у него все, то пора бы уже уступить место у прилавка следующему любителю, ну и все остальное вполне понятное и даже, я бы сказал, привычное, что в те давние времена, что сейчас.Белошарфовый, чье имя я забыл, даже если он мне и называл его во время наших ночных хождений по берегам Неглинки, в свою очередь, начинает заводиться и повышать голос, чувствуя себя пораженным в своих покупательских правах, диалог начинает приобретать абсурдистскую закольцованностъ, и я решаю, что как раз и настал момент пустить в ход давно согнутый указательный палец. И стучу им по черной спине. Спина мгновенно исчезает, и передо мной возникает искаженное возмущением лицо, которое, однако, мгновенно озаряется узнаванием, и я без особого даже удивления слышу:
— Что, и вам тоже Автандила не досталось?
Немедленно зачислившая меня в одну компанию с надоевшим до жути покупателем продавщица начала громко блажить на нас обоих. Я сильно потянул своего давешнего знакомца за рукав, уводя его в направлении выхода и на ходу пресекая его попытки разоблачительных растолковываний горячащимся посетителям, как они, собственно, глухи к настоящему искусству и вообще, какие они плебеи и хамы, взращенные на скудоумной жвачке псевдокультуры. К счастью, обрывочные реплики влекомого мной белошарфового не сложились для рвущейся к прилавку публики в целостную в своей оскорбительности филиппику, и мы выбрались обратно на уже подернутую надвигающимся вечерним сумраком Мясницкую в целости и сохранности.
На улице он мгновенно начал с того, на чем остановился в своем обращении ко мне в магазине:
— Так что, и вам Автандила не досталось?
— Да нет, я, собственно, за другим заходил. Просто потом вас увидел, вот и подошел. А вам-то зачем Автандил, если он у вас уже есть?
— Не себе. У нас тут новенькие появились, вот их и надо было обеспечить. И вот такая запятая! Прямо черт знает что!
— Неужели так его спрашивают? Странно — я, вроде, за поэзией слежу довольно внимательно, хотя, может, и не с такой требовательностью, как вы, но вот именно про него слышать как-то не доводилось... Разве что так, нечто смутное помнится (тут уж я слегка прилгнул, чтобы не пасть окончательно в глазах юного автандилиста, знакомство с которым начинало казаться все более занимательным). Да, даже жаль, что мимо прошло. Ну, Бог даст, с вашей помощью попробую этот свой пробел восполнить. И что это за такие «новенькие» у вас, что их непременно надо книжкой снабдить? В чем они «новенькие»?
Он внимательно посмотрел на меня, словно прикидывая, стоит ли продолжать разговор и снабжать меня информацией, [22] до уровня которой я вполне мог бы и не дотянуть. Но выглядел я прилично, лицо носил, право слово, вполне интеллигентное — сейчас уж, конечно, придется мне поверить на слово, поскольку в нынешних складках и морщинах ничего, кроме длительности отпущенного мне времени, разглядеть уже не удастся даже самому опытному физиогномисту, но тогда-то, тогда-то... Стихами, опять же, интересовался. Да и был заметно старше своего юного собеседника, так что в каком-то смысле мой интерес не мог ему отчасти даже не льстить, хоть разница в возрасте и не была настолько велика, чтобы сразу и наверняка решить не тратить своего времени на старого перечника. Так что все работало на меня, и спутник мой заговорил, все более и более разгораясь по мере своего разъяснения.
22
Ощущение страха явно из 30-х, тогда как раз и брали за разговоры.
— «Новенькие» — это в смысле для нашего кружка новенькие. У нас тут некий кружок сложился из тех, кто на Автандиле сошелся. Видимся, беседуем... Сначала-то он, конечно, маленький был, но жизнь идет, а там сами знаете, как оно бывает, — тут я с одним разговорился, там еще кто-то с другим, глядишь, кому-то захотелось на встречу придти, а кто-то просто своего приятеля пригласил, ну и все в таком роде, так что пусть и понемногу, но людей все больше собирается. Нельзя же все время только с голоса воспринимать, многим хотелось бы в спокойной обстановке самим вчитаться дома под лампой, так сказать, а книжки только у нескольких из нас есть, да и то всего по той одной, что когда-то себе купили. Да, вот с этого «когда-то» все и началось. Я вообще случайно автандиловский сборник тогда купил. Просто так на развале копался, чего-нибудь новенького искал, а тут книжечка такая маленькая, аккуратненькая... Аппетитно так сделана... И название уж больно заинтриговало — «Безукоризненные строки»! А?! Звучит-то как! Особенно в наше время, когда каждый старается либо покорявей, либо позаумней излагать, если, конечно, не чистые агитки кропает. Когда мы потом вспоминали, то оказалось, что некоторые, да и сам я, каюсь, не без греха, поначалу подумали, что из чистого издевательства название такое придумано, но все равно полистать взяли, а уж когда по страницам полазили, то поняли, что и впрямь строки безукоризненней некуда. Но это потом. А тогда листаю я книжку, а один парень рядом и говорит, возьми, дескать, не пожалеешь! Глянул я на него — нашего круга человек, и речь хорошая, ну и взял. А он опять — если понравится, говорит, позвони, впечатлениями поделимся. Вот так и началось. Сначала понравилось, потом созвонились, потом опять в магазин пришли и еще кому-то порекомендовали, потом уже втроем, а потом и вчетвером собрались поговорить. Вот с тех пор и собираемся потихоньку, и людей все добавляется. А книжек больше нет — разошлись понемногу. И в других магазинах, где были, так еще раньше кончились, — тираж-то всего ничего. Поверите — пятьсот штук всего напечатали! [23] Так что первым еще перепало, а следующие уже на слух оценивали. Вот сегодня я с отчаяния последнюю попытку сделал хоть под прилавком в пыли покопаться, так сами видите, чем закончилось. Про библиотеки уж и не говорю. Хотели через издательство разыскать информацию, так и самого издательства нет, может, и вообще не московское, тем более, что адрес не указан. Сами знаете, как теперь с выходными данными, — поскольку переходный период и реконструкция на фоне частичной разрухи, то, естественно, никакого порядка, лепят что попало, как хотят, так и указывают, какие там ГОСТы... Но, в общем-то, и того, что есть, хватает, чтобы и подумать и поговорить. Хотя, конечно, и нечитанного разыскать хотелось бы. А то прямо загадка какая-то — книжка вот она, а про автора даже в Ленинке ничего не раскопали. Так что и про это тоже разговариваем — прикидываем, кто он мог быть и откуда...
23
Тираж 500 экземпляров. Это, конечно, из 20-х–30-х, когда такие тиражи были привычными. Хотя, впрочем, и настоящего читателя поменьше было. Это потом на десятки тысяч мерили. Однако все возвращается на круги своя — и сейчас для хороших книг маленькие тиражи — не редкость. Опять читатель повывелся?..
Я слушал с нескрываемым интересом, меж тем как мой случайный знакомый торопливо подбирался к концу своего разъяснения.
— А собираемся мы раз в неделю по четвергам. И обычно у меня, потому как в самом почти центре, так что всем удобно и до меня и обратно. Да и приглашаем кого интересного — про нас уже многие из настоящих ценителей знают — то и они тоже на центр охотнее идут...
— Скажите, — перебил его я, — а вот хоть одним глазком на вашу заветную книжку можно взглянуть на предмет почитать?