Крылатый воин

Я поднимаю самолет на высоту триста метров и с пикирования под углом градусов пятнадцать захожу на ближнюю зенитную батарею. Пушки находятся в углублениях, обложенных по краю мешками с песком. Как и предполагал, расчеты уже на местах, стволы направлены на юго-запад. Атака на малой высоте с юго-востока оказалась для них неприятным сюрпризом. Стреляя из пулеметов, чтобы лучше прицелиться и помещать вражеским артиллеристам, роняю две «трехсотки», которые на треть мощнее советской ФАБ-100, успеваю отскочить на безопасное расстояние и подвернуться на вторую батарею, где уже начали поворачивать длинные стволы пушек в мою сторону. Отпускаю еще две фугасные бомбы, после чего нарезаю крутой вираж. Опять захожу на боевой курс, только теперь начинаю со второй батареи и на высоте двести метров. Стреляя из пулеметов и заодно снимая кинуху для отчета, сбрасываю один контейнер с осколочными бомбами на те пушки, которые пострадали меньше, и повторяю над первой батареей, где остался торчать вверх только один ствол.

Тут же проседаю до пятидесяти метров и лечу над морем на юг. Так меня не достанут, если уцелели, зенитки, потому что, находясь в углублении, вниз ствол не направишь. Удалившись от берега, замечаю высоко в небе серебристые снизу силуэты самолетов, которые перестраиваются на боевой курс. Удачи вам, ребята! Помог, чем мог.

Прибыв на аэродром Кила-Кила, шутливо говорю механику:

— Чарли, сегодня ты остался без работы, ни одной дырки.

— Я как-нибудь переживу это! — улыбается он.

Мы ждем фотометриста, который заберет пленку, проявит, покажет командованию, после чего будет принято решение, считать ли вылет боевым. Мало ли, может, я бомбы в море скинул, ведь летел один?!

Потом сдаем парашюты медлительному рядовому, у которого подошвы ботинок словно бы прилипают к полу, и идем в штаб на опрос-допрос. После каждого вылета членам экипажа надо ответить на целый список вопросов. Поскольку слетали в одиночку, многие из них (видел ли поражение других самолетов? выпрыгнувших с парашютом?…) отпадают. Война у янки забюрократизирована основательно. Начинаю с тоской вспоминать советскую расхлябанность.

Потом сидим на скамейке в тени здания штаба, ждем возвращение остальных самолетов. Они садятся один за другим, катятся мимо нас к своим местам на стоянке. Не хватает одного «Б-25б», одного «А-20с» и двух «П-39». Во время бомбежки на них напал тридцать один японский истребитель, поднявшийся с аэродрома в Лаэ, мимо которого пролетали. Семь вражеских самолетов якобы были сбиты. Выяснение, кто сбил, займет несколько дней, в течение которых будут просмотрены километры кинопленок, потому что на каждый трофей претендует не меньше двух экипажей. Для меня и штурмана группы главное, что от зениток никто не пострадал. Несколько экипажей сообщили, что стреляла всего одна. Позже пленки подтвердят, что отработали мы славно.

Сбитый «Митчелл» рухнул на город в районе аэропорта, два члена экипажа из шести успели выпрыгнуть и, скорее всего, попали в плен. В этих самолетах всего один люк для покидания самолета в воздухе, не все успевают добраться до него. «Хэвок» и обе «Аэрокобры» упали в джунгли. Все члены экипажа покинули самолеты на парашютах и приземлились на вражеской территории. Может, выберутся, может, попадут в плен к японцам, а может, на вертел аборигенам, у которых проблемы с белковой пищей, поэтому с удовольствием употребляют приблудившихся чужаков.

65

Через день полетели помогать пехоте в районе поселения Бона. Я придумал для этого процесса название — стричь джунгли. Зениток там нет, поэтому мне назначают место в общем строю. Буду ведомым замыкающего «Хэвока». Нагрузились осколочными бомбами М81, которые называются двухсотшестидесятифунтовыми (сто четыре килограмма), но реально весят около ста двадцати пяти. Нас сопровождают десять истребителей, шесть из которых взлетают с Семимильного дрома и нагоняют минут через пять.

Я держу место в строю, посматривая вверх, в чистое безоблачное небо, или вниз, где сплошной зеленый ковер вспучивается горами или высокими холмами то тут, то там. Это по большому счеты и все ориентиры, потому что деревушки с домами между деревьями трудно разглядеть. На большой высоте лететь скучно, убаюкиваешься.

Ведущий майор Пинеда связывается с наземным корректировщиком. С земли взлетают красные ракеты, отмечая линию фронта. Мы ложимся на боевой курс, бомбим по команде. Я смотрю, как падают бомбы, сброшенные летящими впереди. Есть в их полете что-то завораживающее, становится жалко, когда пропадают из вида.

Мы разворачиваемся — и в эфире начинается истеричный ор: сразу несколько пилотов докладывают, что приближаются «зеро», причем у каждого свое количество, от двенадцати до двадцати пяти. Скорее всего, не врут все, просто видят больше или меньше. Японские истребители разделились. Одна половина связывает боем наши «Аэрокобры», а вторая несется на бомбардировщики. Моя «Тутси» у них первая в очереди.

Мы договорились со стрелком, что надо делать в случае атаки сзади сверху. Как только ведущий японский самолет выходит на дистанцию огня, Джонни предупреждает меня и направляет пулеметы вправо для него, потому что я отправляю самолет в скольжение вправо для меня. Вражеские истребители проскакивают мимо, получив свою порцию пуль. На деле оказывается не так красиво, как казалось в теории, потому что без потерь проскочить не удалось. Я услышал перестук пуль и снарядов по фюзеляжу и увидел в левой половине крыла отверстия, причем одно диаметром сантиметров двадцать. Решаю, что этого достаточно для выхода из боя, раскрываю тормозные щитки и бросаю «Бэнши» в почти вертикальное пике. Никто из японцев не преследует меня. Наверное, решили, что сбили. На высоте метров сто выхожу в горизонтальный полет, плавно снижаюсь до пятидесяти.

— Джонни, ты живой? — спрашиваю стрелка.

— Да, сэр, — докладывает он как-то не очень радостно. — Нам почти весь хвост разнесли.

— Бывает, — спокойно произношу я, потому что не вижу повреждения. — Если нипез будут атаковать, предупреди заранее, опущусь ниже.

На всякий случай вспоминаю, где в этом районе можно сесть на вынужденную. Разве что у обрывистого берега на мангровые заросли, которые в некоторых местах уходят в море километров на тридцать. Теоретически между ними можно добрести до суши, особенно, если прилив будет подгонять. Как будет выглядеть на практике, не знаю. Может быть, так же, как и с сегодняшним маневром по уклонению.

Мы все-таки дотянули до аэродрома Кила-Кила, хотя могли сесть и раньше на любой другой из американских. Приземлились последними, докатились до конца взлетной полосы, где встали, потому что самолет отказывался поворачивать в любую сторону, вперед и только вперед. Мне говорили, что «Бэнши» очень живучие. Убедился в этом, когда выбрался из кабины и увидел, что хвостовая часть напоминает скелет большой рыбины, на котором висят остатки шкуры.

Подъехала аварийная машина, зацепилась тросом за крюк на шасси, потащила к ремонтной мастерской. Механик Чарльз Пек плелся следом, подсчитывая, наверное, с грустью, сколько человеко-часов уйдет на ремонт.

— Вас в очередной раз похоронили, — поделился по секрету первый лейтенант Семпсон, проводивший опрос. — Почти все заявили, что видели, как ваш самолет врезался в землю.

— Немного не дотянул до земли, но в следующий раз постараюсь, — серьезно произнес я.

Первому лейтенанту Семпсону медведь на чувство юмора наступил, поэтому смотрит на меня, как на идиота.

66

Я был уверен, что теперь не скоро поднимусь в воздух. Как сказал механик Чарли, недели две минимум будут восстанавливать мою милашку. Это при условии, что быстро подвезут запасные части. После завтрака собирался отправиться на пляж, окунуться в Соломоново море. Мне не советовали делать это, потому что в воде и на дне много всякой экстремальной живности и растительности, включая ядовитые медузы, но в отеле не было бассейна, а уехать из этих краев, не погрузившись в водоем с библейским названием, было бы святотатством.