Крылья Агнессы

— Вы говорите страшные вещи, — укорил вдруг граф хмуро. — Так ли это?

— Именно так. Но в столице об этом говорить не принято, — бросил и собрался уже идти в дом сам, чтобы этого Мокрищева достать.

Завели меня на ровном месте.

А тут его на каталке на крыльцо дочь вывозит, как по заказу. И нет сомнений, что это тот самый двоюродный брат отца. Черты лица схожи.

Увидев заплаканную жену, граф сразу к ней и рванул. А гости все притихли.

Не понимая, что они себе надумали, двинулся к дяде и я, оставляя беседку с гостями и роднёй графа далеко позади.

Седой худощавый старик встретил меня с прищуром, криво сидя на стуле, будто ему на нём очень неудобно находиться или в тягость. Взгляд, будто дьявола увидел. Но не испугался, а встречает с отчаянной храбростью.

— Доброго вечера, — начинаю, поднимаясь.

— Ближе не подходи! — Выдаёт дядюшка сипло, перебивая. — Стой там!

Задышал часто, будто смерть к нему пришла. Взял за руку дочку, она вцепилась в него. Тут ещё граф подошёл.

— Я князь Сабуров Андрей Константинович. Мой покойный отец ваш брат.

— Я знаю, кто предо мной, — прорычал, брызжа слюной. — Явился…

— То есть вы знали, что я жив и всё равно требовали наследство? — Спрашиваю, всё же поднимаясь.

— Оно не может тебе принадлежать, ты приёмыш! — Взвизгнул.

ЧТО?!

Дочь его заплакала сразу, вцепившись в него, словно хочет от меня утащить волоком. Зять с другой стороны встал, не зная, куда и податься.

— Объяснитесь, Пётр Михайлович! — Навис я над стариком.

— Да не родной ты нам, — прошептал Мокрищев, втянув шею. — Не родной, чужой, подобранный не весь где. Все тебя страшились в семье, и только брат мой, как дурной души не чаял. Вот и поплатился.

— Врёшь ты всё! — Не выдержал я, едва сдержавшись от того, чтобы вцепиться.

— Отойди от отца! — Вскрикнула женщина и разрыдалась в голос.

— Ваше высочество, я попрошу, — обозначился и граф.

Отступил. А что делать? В душе смятение. Что он несёт?! У нас всегда была дружная семья. Заботливая мать и добрые братья с сёстрами.

— Я Сабуров есть и был всегда, — говорю ему не громко, ещё отступая.

— Врёшь, — оскалился Мокрищев и захихикал гадко. — Сам знаешь, что врёшь.

— Наш дворецкий подтвердит. Он живой и здоровой.

— Иван? Да сгинул твой Иван со всеми вместе. Всё вы, сволочи, и подстроили, — выдал какую–то ахинею, что волосы зашевелились.

— Вы что–то путаете, Пётр Михайлович, — прошипел я, чувствуя, что мне здесь больше не рады. — Дворецкий Фёдор жив и здравствует. Он много чего знает об отце и моей семье. А вы, похоже, только и ждали, когда я сгину в нищете вместе с ним.

— Фёдор? Не было у Сабурова никаких Фёдоров! Ха–ха! Вот ты и прокололся нечистый!

Закашлял старик вдруг сильно. Приступ начался целый. Женщина закричала о помощи, зазывая служанку.

— Ваше высочество, я вынужден попросить вас оставить этот дом, — взмолился граф, выходя вперёд ко мне. — Ради детей, прошу, не нужно сцен.

Махнул рукой. Правды не добиться от сумасшедшего, доживающего свой век. И дочь, услышав моё имя, ужаснулась не случайно. Понимает ведь, что рыльце у них в пушку.

Двинул прочь под гробовую тишину со стороны беседки и суету с непрекращающимся приступом моего дяди. Граф поспешил за мной.

— Андрей Константинович, простите нас, я понял, кто вы, — залепетал с придыханием. — Признаться честно, тесть давно уже дурит, изматывая и мою жену. Мы молимся, чтобы он дотянул этот год, он очень плох.

— Я всё прекрасно понимаю, — отвечаю, но всё ещё пребывая на взводе. — И больше не вернусь в этот дом.

— Послушайте, сударь, — остановил меня у калитки.

— Ну что ещё? — Обернулся.

— Не держите зла. Я не знаю всего. Но понял, что речь о судебной тяжбе, которая его и довела. Вы тот самый наследник, пускай. Не вините его. Он был любящим отцом и делал всё для семьи. Его дела пошли очень плохо, когда два транспортных парохода, коими он владел, затонули, а страховщики обанкротились.

— К чему вы ведёте?

— Наш род нищий, и никаких компенсаций мы вам дать уже не сможем. Побойтесь Бога, сударь, если решите подать на него в суд. Мы погрязли в огромных долгах, и через полгода придётся продавать дом. И знаете, нам некуда больше пойти. Мой старший сын — это моя единственная надежда. Если он вырвется, поможет и братьям. А мы как–нибудь.

— Я же сказал, что не смогу помочь вашему сыну со службой в столице.

— Я понял, прошу прощения, ваше высочество, — поник граф и отступил.

Взялся я уже за калитку. Но что–то меня остановило.

Совесть? Я пришёл требовать правду, а получил нечто другое. Я ожидал увидеть коварную улыбку, но встретил страх и отчаяние умирающего человека. А ещё я увидел светлое будущее. Столько красивых, невинных детей. Со своими мечтами и тем самым счастьем. Взять даже старшего. У него горели глаза. Я это увидел.

— Всё же, я кое–что могу сделать для вас, — произнёс, развернувшись.

— Ваше высочество?

— Мне нужен стол, поторопитесь. А впрочем, подойдёт и это.

Уселся на лавочку, стоящую неподалёку, вынул из сумки чековую книжку. Положил сумку на коленки вместо стола.

— Какая у вас задолженность? — Спросил в лоб, доставая чудо–ручку с чернилами внутри, которую мне подарили в банке. Какая–то новая разработка с Европы.

— Вы шутите? Зачем вам это, сударь? — Ахнул граф.

— Говорите сейчас же.

— Я не приму ваших денег.

— Уберите гордость подальше, сударь, у вас дети, — прошипел я, злой, как собака.

Посмотрел на него пристально.

— Если тесть узнает, — выдавил граф с перепуганным видом.

— От меня не узнает, — рычу. — Сколько?

— Две тысячи триста рублей в совокупности мы должны кредиторам. Я приму от вас небольшую сумму с условием, что это будет моим долгом перед вами.

Выписал ему сумму в десять тысяч, решив, что так будет справедливо.

— Это часть наследства моего отца, — произнёс вручая. — Распорядитесь с умом. Возвращать не утруждайтесь.

Увидев цифру, граф спешно зажал рот, его глаза заблестели. Постаравшись избавить себя от душещипательных благодарностей, я поспешил скорее на выход, где меня ожидала карета.