Крылья беркута

— А знаете, Петр Алексеевич, что я вам скажу? Ведь я не из-за хлеба ушла в монастырь. О хлебе тогда даже позабыла...

— Как? — удивился Кобзин. — Неужто решила в монахини? Не похоже на тебя.

— Мне было так горько, так обидно...

— Нет, вы только подумайте, ее обидел Козлов, а она рассердилась на весь отряд! Как же тебе не стыдно, Надежда Корнеева?

— Вот и не стыдно, — решительно сказала Надя.

— Надо было драться за себя! Честное слово, не ожидал... Ну, а дальше как собираешься жить? Мы все считаем тебя бойцом отряда. Да, кстати, — спохватился Кобзин, — тебе есть письмецо.

Он достал из ящика стола замызганный самодельный конверт из серой оберточной бумаги.

— Из Урмазыма... От тети! — обрадовалась Надя и торопливо пробежала глазами коротенькое письмо.

— Что там? — спросил Кобзин, заметив, как побелело ее лицо.

— Дядю убили... И Костя, братишка, тяжело болен.

Кобзин взял письмо, осмотрел. Оно было отправлено два месяца назад.

— Я поеду. Туда... — чуть слышно прошептала Надя.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава первая

Во время крестного хода Иван Никитич не выходил из своей комнаты. Спрятавшись за шторой, он напряженно следил за тем, что происходило на улице, а когда толпа ворвалась во двор, он перебежал к другому окну и, радостно потирая руки, зашептал:

— Жми, любезные, жми, православные!

Он не ожидал, что дело может дойти до большого, но его радовало и то, что толпа готова была расправиться с комиссарами и всякими там ревкомовцами; значит, таких, как он, в городе сотни, а может, тысячи; сидят они до поры до времени да помалкивают, а придет час, снова все вокруг закипит, забушует!

Хотя толпа и отступила перед пулеметом, настроение Ивана Никитича не ухудшилось. Само собой понятно, в крестном ходе почти одно бабье; а были бы мужики, тоже вряд ли поперли бы на верную смерть: любой человек спасует перед пулеметом.

Ничего, посидят еще малость с пустыми животами, полезут и на пулемет.

Появление Нади встревожило и обеспокоило Стрюкова. Почему она не вместе с монашками? Зачем сюда явилась из монастыря? Что ей нужно?

Вскоре двор опустел. Стрюков решил выйти на улицу, но его позвали к комиссару.

В кабинет Иван Никитич вошел степенно, стараясь не выдать своего волнения.

На краешке письменного стола примостился Кобзин и, горячо жестикулируя, что-то говорил сидевшей напротив Наде.

— Игра окончена, гражданин Стрюков, — резко сказал комиссар, едва купец перешагнул порог. — Нашли ваш хлеб.

— Нашли, так и слава богу...

— Прятали пшеницу в монастыре?

— Ежели нашли, то чего же вы меня спрашиваете? Исстари так ведется, нашел — бери.

Вопрос Кобзина показался Стрюкову подозрительным. Возможно, не только не нашли, но даже ничего определенного не знают, а пытаются выудить у него.

На всякий случай, он решил немного поводить Кобзина.

— Только я вам должен сказать, товарищ комиссар, что я ничего не терял, и, стало быть, никто не мог найти. Вот так.

— Я сама видела в монастырских амбарах ваше зерно, пшеницу, — сказала Надя.

— А как же ты узнала, что это мое? Печать там на каждом зернышке или еще что заметила? — издевательски спросил Стрюков и, обратившись к комиссару, решительно заявил: — Моего зерна в монастыре нет.

— Странно! — Кобзин подал Стрюкову исписанный чернилами лист. — Монастырские хозяева совсем другое показывают, читайте. Мне только что доставили.

Стрюков нерешительно взял бумажку. Это была расписка Евпраксии в том, что монастырский хлеб ссыпан в деревянном амбаре, а в каменных хранится зерно, принятое на хранение от купца Стрюкова.

— Ну, что еще скажете? — спросил Кобзин.

Стрюков молча положил на стол ненавистную расписку.

— Так что теперь говорить, — невольно вздохнул он и с горечью подумал: «Вас я понимаю, а вот монастырских, язви их в душу!»

— Так, значит, вы врали, когда я спрашивал о запасах продовольствия? Помните?

Стрюков угрюмо глянул на комиссара.

— Отнекиваться не стану, было! — нехотя сознался он, потом проговорил торопливо и сбивчиво: — Только вы и то поймите — купцу не пристало рассказывать про свои дела. Ну, есть у меня в городе... хлеб. Есть. Вот этот, в монастыре который.

— Сколько там всего вашего хлеба?

— Да так пудов... тысяч с двадцать.

— До возвращения атамана берегли?

— Зачем? — возразил Стрюков. — Торговые дела. Думал, цены могут подняться. Прикажете, велю открыть торговлю. В любой момент.

— Да нет уж, спасибо, — с иронией улыбнулся Кобзин. — Сейчас мы сами как-нибудь распорядимся.

— Или забрать хотите?

— Конфискуем... Нет! — возмущенно сказал Кобзин, обращаясь к Наде. — Хватило же совести скрывать, когда кругом стон стоит!

— Не я этот голод устроил, — буркнул Стрюков.

— А кто же? Кто? — набросился на него Кобзин. — И вы и такие, как вы. Я уверен, что хлеб припрятан и у других купцов. В общем довольно разговоров, — решительно встал он. — Даем вам двадцать четыре часа. Поговорите с кем надо. Если за сутки не укажут, где еще спрятано продовольствие, завтра утром вы будете расстреляны на городской площади как враг революции.

Эти слова, произнесенные жестко и непримиримо, прозвучали для Стрюкова как приговор.

— Так при чем же я? — взмолился Стрюков. — Каждый за себя отвечает.

— А при том при самом. И скажите своим дружкам: если будут саботировать, всех переберем! Ясно?

— Воля ваша, товарищ комиссар, только я не могу отвечать за других, поймите это.

— А вы понимали, когда к вам обращались по-человечески? Идите, не теряйте времени зря.

Стрюков, сгорбившись, вышел.

Глава вторая

— Неужто расстреляете? — спросила Надя, когда за купцом закрылась дверь.

— Без всякой жалости! Такие, как он, заслуживают самого жесткого наказания. Я не могу избавиться от мысли — сколько людей осталось бы в живых, если бы Стрюков и ему подобные не скрыли хлеб? Э, да что говорить!.. А ты растерялась? Смутилась?

— Нет, я просто спросила.

— Очень хорошо, — добрея, улыбнулся Кобзин. — Значит, вопросов больше нет?

— Нет.

— Тогда продолжим наш разговор. Как я понял, в тех краях ты никогда не бывала. А мне доводилось. Дорога очень трудная, в особенности сейчас. До станции Айдырля придется ехать поездом, а поезда нынче — одно наказание: в вагонах холодина, паровозы простаивают, топить нечем... Но и это не самое главное. Трудность и, скажу прямо, опасность в том, что по пути почти всюду беляки. Наши только в Заорье да на золотых приисках. Путь очень опасный. Я не к тому говорю, чтобы напугать тебя и отговорить от поездки, я хочу, чтоб ты знала, какие неожиданности могут тебе встретиться в пути. Конечно, возможно, все сойдет благополучно. И я уверен, так оно и будет, но все же надо быть готовым к худшему. Самое страшное — это, конечно, беляки. Они просто зверствуют. Да ты сама знаешь, как они обошлись с нашим продотрядом.