Крылья Феникса; Введение в квантовую мифофизику

Начиная с самого Н. Бора, идеи дополнительности широко используются в гуманитарных науках. В частности, их высказывает современная диалектическая теология, противопоставляя священную историю естественным наукам (впрочем, как мы видели, в отношении квантовой механики это противопоставление не совсем справедливо):

Отношение человека к истории не похоже на его отношение к природе. Человек отличает себя от природы, если он познает себя в своем подлинном бытии. Если он обращается к истории, то он вынужден сказать себе, что он есть часть истории и поэтому обращается к совокупности связей, в которую он сам вплетен своим бытием. Стало быть, человек не может рассматривать эту совокупность связей просто как нечто наличное, как природу, ибо в каждом высказывании об истории он некоторым образом высказывается и о самом себе. Потому не может быть объективного рассмотрения истории в том смысле, в каком существует объективное рассмотрение природы.

(Р. Бультман)

Эти аргументы современного теолога напоминают те, которые использовал Бор в дискуссии с Эйнштейном о полноте квантовой механики. По Бору, измерительный прибор должен рассматриваться как существенная часть системы (подробнее смотри обсуждение парадокса Эйнштейна-- Подольского-- Розена в главе 12). Конечно, уподобление человека прибору, измеряющему характеристики исторического процесса, может шокировать гуманистически настроенных читателей, но с функциональной точки зрения оно вполне оправдано. Говорить об исторических событиях вне человеческого восприятия попросту не имеет смысла. В наполеоновских войнах есть общие моменты с миграцией леммингов -- в обоих случаях происходит перемещение больших масс органического вещества практически того же химического состава (если не обращать внимание на пуговицы, пушки и другие металлические изделия, не используемые леммингами). Содержание истории как науки составляет как раз то, что отличает эти два явления. Истинный ход исторических событий скрыт для любого предвзятого наблюдателя, а наилучшее доступное нам научное (объективное) описание должно компоноваться из дополнительных, по Бору, картин (в простейшем случае -картин, построенных противоборствующими сторонами). Иначе речь идет не о науке истории, а об идеологии и пропаганде.

На более глубоком уровне можно обсуждать эти вопросы, если иметь в виду события священной истории. Наивное восприятие этих событий (скажем, трактовка Библии как одного из исторических источников в ряду других) столь же неоправдано, как и классическое однозначное описание электрона. Смысл событий священной истории словесно невыразим (о чем подробнее пойдет речь в следующей главе), и любая их интерпретация всегда личностна (так же как и интерпретация электрона как волны и частицы предполагает совершенно конкретный тип эксперимента и использование совершенно конкретных измерительных устройств). Сами же события бесконечно важнее любой их интерпретации (т. е. восприятия их как исторических фактов). Как пишет К. Барт, религия переживается во времени, откровение происходит в точке (отметим, что факт локальности взаимодействия весьма важен также и в физике микромира). По словам Бультмана, остается единственный точечный факт: Иисус некогда существовал в истории. Современный же человек встречается с Христом только в слове Евангелия:

Потому отныне мы никого не знаем по плоти; если же и знали Христа по плоти, то ныне уже не знаем.

(2 Коринфянам 5:16)

Я избегаю всякой встречи с историческими явлениями, в том числе и встречи с Христом во плоти, и обращаюсь к единственной встрече с возвещаемым Христом, а Он встречает меня в керигме, которая застает меня в моей исторической ситуации.

(Р. Бультман)

Историческое христианство -- галиматья и нехристианская путаница; ибо сколько бы ни было в каждом поколении настоящих христиан, они одновременны с Христом. Его жизнь на земле протекает параллельно с родом людским, протекает с каждым отдельным поколением людей, как вечная история, его жизнь на земле обладает вечной одновременностью.

(С. Кьеркегор)

Мы ничего не можем объективно знать ни о прошлом, ни о будущем. Каждый человек производит свое измерение высшей реальности и получает свой результат. В этом смысле любая формализованная религия подобна классической физике. Ни одна религия в своей конкретности не избежит суда (К. Барт).

Великий Путь ведет к согласию и покою,

но люди обычно предпочитают ходить

напрямик, чтобы было быстрее.

Они больше любят посещать святые места,

чем прокладывать собственный путь.

(Дао Дэ Цзин 53)

Я им говорю: дескать, так-то и так-то, мол,

Ну а что не так -- значит, ложь.

А они кричат мне: А факты, мол, факты, мол,

Аргумент им вынь да положь.

И хоть человек я совсем не воинственный,

Я вот погожу, погляжу,

А потом возьму аргумент свой единственный,

Выну и на них положу.

(Ю. Ким)

Важно еще раз подчеркнуть, что невозможность выразить знание о божественном средствами языка не означает полной непознаваемости Бога. Григорий Палама использовал такое толкование божественного мрака Дионисия Ареопагита: Бог выше не только знания, но и непознаваемости, хотя если виденье выше отрицанья, то слово, толкующее это виденье, остается ниже отрицательного восхождения (Григорий Палама. Триады). Применительно к обсуждавшейся выше аналогии между апофатическим богословием и принципом дополнительности это означает примерно следующее: постижение невидимого мира (в том числе микромира!), вероятно, в силах человека и все-таки возможно -- но только в рамках некоторого аналога мистического опыта.

Известный американский психиатр С. Гроф утверждает, что некоторые из его пациентов демонстрировали такую способность в особых холотропных состояниях сознания (см. его книги За пределами мозга, Психология будущего, и -- в форме беллетристики -- Зов ягуара). Воспроизводимое погружение человеческого сознания в микромир имело место и в традиции современного духовного учителя Шри Ауробиндо. К сожалению, результаты таких переживаний не могут быть формализованы и не представляют интереса для современной науки в ее западном понимании. Из боровского анализа следует, что качественное понимание уравнения Шредингера -- основного динамического закона квантовой физики -- может быть только невербальным. Эти, очень нетривиальные, вопросы более подробно рассматриваются ниже. Мы же сейчас обсудим другой, тоже весьма непростой, поворот нашего сюжета.

ГЛАВА 9.

Священный текст и мир

Прибегаю к совершенным словам Аллаха от зла того, что Он создал!

(Исламский хадис)

Принцип дополнительности впервые в истории западной науки поставил возможности научного познания в зависимость от возможностей языка. Это было, между прочим, очень в духе времени -- 20-- 30-х годов ХХ века; приблизительно тогда же похожий анализ возможностей философского познания предпринял Л. Витгенштейн (см., напр., эпиграф к главе 8). Язык кажется на первый взгляд слишком хрупким инструментом для того, чтобы задавать рамки познания -- в конце концов, он содержит ограниченное число слов, подчинен принципам грамматики, которые явно не выглядят столь же фундаментальными, как законы природы, и т. д. Достаточен ли язык, чтобы быть основным инструментом познания? В рамках нашей задачи сопоставления естественнонаучной и традиционной (религиозной) картин мира важно подчеркнуть и пояснить безусловно положительный ответ на этот вопрос, который дают все основные религии. Роль Текста (Священного Писания) в познании не только тварного мира, но и Бога, обычно считается решающей. С философской точки зрения роль текста можно проиллюстрировать следующим высказыванием М. Мамардашвили: Текст есть зеркало, коррегируя по которому мы проходим Путь. Не начав строить текст, то есть продуктивным воображением не начав собирать что-то... я ничего не пойму.

Прежде всего, отметим, что конечное (и даже небольшое) число единиц (символов) языка не противоречит утверждению, что текст может содержать потенциально бесконечное количество информации -- так же как любое иррациональное число может быть записано в виде бесконечной непериодической дроби с использованием только десяти цифр (или, в двоичной системе, даже двух). Здесь очень важно соотношение текста и контекста: истинно великое литературное произведение (а в пределе -- священный текст) способно продуцировать бесконечное богатство смыслов и связей с фактами внешней и в особенности внутренней жизни индивида.

Цитата не есть выписка. Цитата есть цикада. Неумолкаемость ей свойственна. Вцепившись в воздух, она его не отпускает. б...с Любое слово является пучком, и смысл торчит из него в разные стороны, а не устремляется в одну официальную точку.

(О. Мандельштам. Разговор о Данте)

Понятие контекста содержит много слоев и обязательно включает наблюдателя; подробнее об этом см., напр., Мифологические размышления А. М. Пятигорского, где дан анализ индийских мифов, а также мифа об Эдипе.

Контекстом слова является весь мир (Станислав Ежи Лец). Важнейшей задачей (если речь идет о серьезных текстах) является поэтому их толкование. Толкование священного текста позволяет развернуть целый мир и пройти по дереву (или по сети-графу) к райскому неиспорченному состоянию, вернуться к истокам творения. Через верное толкование текст становится нелокальным и вмещает всю полноту творения (плерому), все связи реального мира. Согласно еврейскому мидрашу, Всевышний приделал корону к каждой букве Закона (Торы), чтобы из каждого значка (йоты и черты) можно было вывести галаху (правило). Священный текст работает подобно голограмме, которая, будучи разбита, не теряет своих чудесных свойств: благодаря когерентности (сохранению информации о фазе светового луча) каждый осколок воспроизводит всю картину, если взглянуть внутрь него. Лишь один понятый (хотя бы на определенном уровне и под определенным углом) стих Библии способен обратить человека к вере или дать начало целому религиозному движению, новой конфессии, как это не раз происходило во времена Реформации.