Крылья огня

– Я вам верю, – ответил Смедли, и что-то в его голосе заставило Ратлиджа пристальнее вглядеться в священника. – Вы заинтересовались мальчиком, погибшим много лет назад. Пытаетесь найти его труп. Ищете доказательство, что он на самом деле умер. Не знаю почему, но мне не хочется верить, что Ричард не погиб на болоте, а остался жив и превратился в чудовище.

– Вам легче думать, что кто-то из его близких намеренно позволил ему умереть от холода и голода?

– Нет, – с грустью ответил Смедли. – Мне легче думать, что он покоится с миром, где бы он ни был. Живой. Или мертвый. Не хочется даже представлять себе, что ребенок страдал, мучился и нуждался в утешении, но так и не получил его… Тем более ребенок, которого я крестил. Ведь я в каком-то смысле в ответе за его душу. И уж конечно, мне не хочется думать такое о сыне Розамунды.

– Лондонский Потрошитель, скорее всего, душевнобольной. Его поступки свидетельствуют о поврежденном рассудке. А убийца, которого ищу я, – не сумасшедший. Какие бы ни были у него – или у нее – причины для убийства, причины были.

Смедли вздохнул:

– Одну из них я могу вам назвать. Зависть.

– Зависть? – удивленно повторил Ратлидж. Он бы не поставил зависть первой в списке смертных грехов. И по опыту знал, что убийства не так часто совершаются из зависти.

– Зависть лежит в основе многих мелких жестокостей. Если не верите, понаблюдайте как-нибудь за детской игрой. Для детей зависть естественна, и они еще недостаточно обтесались, чтобы подавлять ее.

Ребенок мог убить из зависти…

– Чему могла завидовать Оливия?

– Наверное, многому. Например, здоровым ногам.

– А Николас?

Священник прищурился и посмотрел на каменного ангела.

– Не знаю, завидовал ли кому-нибудь Николас. Он был человеком самодостаточным. Сам делал выбор и жил с ним.

– Тогда почему он не уехал из Тревельян-Холла, не поступил на флот, не начал жить в другом месте?

– Да, верно, Николаса всю жизнь тянуло к морю. В другое время он стал бы пиратом, как Фрэнсис Дрейк, или служил бы под началом Нельсона… или стал бы географом, как Хаклюйт. Живо представляю, как он водил бы чайный клипер в Китай и обратно.

Все, о чем говорил Смедли, требовало смелости, навыка и личной храбрости. Не говоря уже о склонности к уверенному лидерству. И тем не менее Николас позволил склонить себя к самоубийству…

Ратлидж покачал головой:

– Я не больше понимаю Николаса, чем в самом начале.

– Поверьте мне, Николаса вы и не поймете. Вы читали стихи?

Слегка замявшись, Ратлидж ответил:

– Нет. Еще нет.

– Позвольте мне как священнику дать вам совет.

Видя, что Ратлидж не отвечает, Смедли продолжал:

– Убедитесь, что ваши личные пристрастия и демоны не влияют на ваши выводы. Не сейте панику в Боркуме, ища себе отпущения грехов. Если вы не можете разгадать загадку, которая не дает вам покоя, найдите в себе мужество уйти, а мы, оставшиеся, продолжим жить как жили. Наша деревня очень маленькая, понимаете? У нас нет вашей лондонской искушенности. Вы уедете, а нам еще долго страдать.

Глядя вслед Смедли, который уходил по мокрой траве, Ратлидж терзался самыми разными чувствами. Хэмиш, наслаждаясь его тревогой, поспешил воспользоваться удобным случаем.

«Тебе и здесь никто не рад, и в Лондоне, – заметил он. – Не знаю, где твое место!»

«Отношение ко мне никак не связано с Тревельянами, – холодно ответил Ратлидж. – Священник прав. Надо разделять работу и жизнь».

«Тебе не удержаться вдали от Оливии Марлоу; она все равно проникнет тебе под кожу!»

«Она ничем не отличается от других подозреваемых! Во всяком случае, для меня!»

«Кроме того, что она умерла, – напомнил Хэмиш. – Ты поэтому не читаешь ее стихи? Раньше, когда ты думал, что она жива, ты перечитывал ее стихи довольно часто!»

Ратлидж выругался и направился к тропинке, которая вела от кладбища к дороге. Причины, по которым он не читал стихов, известны только ему; Хэмиша они не касаются.

День выдался долгим и утомительным. Его еще два раза вызывали на пустошь. Первый раз за ним прибежал мальчик. Дорога, по которой он ехал ночью, при свете дня казалась совсем другой: коричневой, зеленой, черной и желтой. Местность не слишком отличалась от йоркширских пустошей, которые Ратлидж так хорошо знал. Но и здесь земля была бесплодная; в сырых низинах росли камыши; то и дело попадались заболоченные участки и зыбучие пески.

Его юный проводник бодро брел по лабиринту дорожек и расспрашивал Ратлиджа о войне. Ему хотелось узнать, сколько бошей Ратлидж убил собственными руками и был ли он сам ранен. Потом перешли на самолеты; мальчик поинтересовался, летал ли Ратлидж (он очень разочаровался, узнав, что не летал) и сколько сбитых самолетов он видел. За холмом показались первые участники поискового отряда.

На то, чтобы найти Долиша, ушло пятнадцать минут; он находился на дальнем конце цепи. Констебль пребывал не в лучшем настроении. Инспектор Харви, успевший вернуться из Плимута, рано утром примчался на пустошь и потребовал от своего подчиненного объяснений. Своего подозреваемого Харви не поймал и сейчас был не в том настроении, чтобы участвовать в погоне неизвестно за чем.

– Где Харви сейчас? Я сам с ним поговорю.

– Вот уж не знаю, сэр. Он уехал на одну из ферм; там пес загрыз овцу.

– Ну а у вас что нового?

– Еще овечьи кости и труп собаки. Черепа сохранились, поэтому нетрудно было определить, что это такое. И еще, сэр, мы нашли человека; судя по всему, бродягу. Доктор Хокинз уже уехал; он сказал, что труп старый. Похоронить его можно позже.

– Где он?

– Вон у тех скал, примерно в миле отсюда. Один из наших присел там, чтобы закурить, и увидел, что из земли торчит что-то белое. Мы начали копать. Сначала достали руку, потом голову. Труп закопали не очень глубоко, но в тех местах никто не бывает.

Ратлидж подошел осмотреть кости; за ним по пятам следовал мальчик, чьи кровожадные наклонности получили новое подкрепление: человеческие останки, разложенные на земле под грудой камней, отмечавших границу пустоши.

– Это рука, сэр? А где тогда средний палец? А там что? Таз?! У меня тоже такие кости есть? – звенел мальчишка. – Как по-вашему, кто утащил его ребро? И почему челюсть отдельно от головы? Как вы думаете, его убили?! Ух ты!

На самом деле ничто не указывало на причину смерти. Ратлидж не увидел ни отверстий в черепе, ни переломов, ни трещин, ни следов от ножевых ранений. Не было сломанных позвонков, которые указывали бы на удушение. Кости длинные, хорошо сформированные. Покойник был высокого роста и сложен пропорционально; в детстве не голодал, не болел рахитом, от которого на костях появляются специфические утолщения. Не занимался тяжелой работой. По словам Хокинза, кости пролежали в земле не более семи лет.

– А может, он был солдатом? Погиб на поле боя, а потом о нем все забыли? – с надеждой спросил мальчик.

Ратлидж поковырял землю вокруг находки перочинным ножом, в поисках остатков одежды, пуговиц, монет и других обломков, которые могли бы более определенно рассказать о своем обладателе. Но если они и были, то давно пропали.

Скелет мужчины, а не ребенка…

* * *

Всю обратную дорогу до Боркума мальчик ни о чем другом не мог говорить, только о костях. Когда впереди показалась деревня, Ратлидж с облегчением дал своему проводнику шестипенсовик и попрощался с ним. Мальчишка убежал искать своих друзей. Вот позавидуют его везению – он видел скелет!