Крылья Севастополя

В начале ноября мы получили задание провести фоторазведку порта с высоты 5-6 тысяч метров, видимо, с целью выявления зенитной обороны врага. Климовский вызвал наш экипаж. В подражание Рождественскому очень похоже хмыкнул и басовитым голосом Христофора Александровича сказал:

–  По долгу службы этот полет поручается вам! (Он имел в виду, что я как начальник аэрофоторазведслужбы эскадрильи обязан выполнять наиболее ответственные задания по воздушному фотографированию.)

Ну что ж, нам так нам! Уточнили маршрут и отправились на аэродром. Полет самый что ни на есть обычный, если не считать высоты, которая является самой выгодной для зенитчиков: и угловое перемещение самолета небольшое, и рассеивание снарядов еще не достигает критического.

Набрали около семи тысяч метров, зашли со стороны Балаклавы, чтобы развернуться над Инкерманом. Погода стояла ясная, солнечная. Даже с такой высоты горы выглядели [191] удивительно красивыми. На огненно-золотом ковре лиственных деревьев отчетливо выделялись ярко-зеленые пятна крымской сосны.

Миня Уткин склонил голову набок, глянул вниз, протянул: «Уж небо осенью дышало…»

–  Смотри за небом, а то как бы осколками не дохнуло, - оборвал я его.

–  Добро!
– беззаботно откликнулся Миня и умолк. Я уже внимательно следил за землей: главное - точно уловить момент разворота, чтобы не проскочить боевой курс.

–  Снижайся, - говорю Уткину.

Свист за бортом нарастает, а земля под самолетом ползет очень медленно. Но вот нос самолета накрыл тонкую ленточку реки Черной. Пора!

–  Разворот!
– говорю Мине.

Машина закладывает такой крутой вираж, что я в боковое окошко вижу бухту прямо под собой. Она стремительно передвигается вправо.

–  Курс!

Уткин выхватывает самолет в горизонтальный полет. Темная линия, прочерченная на плексигласе, точно легла на Северную бухту.

–  Отлично! Включаю фотоаппарат! Лампочка мигает!
– говорю.

Глянул на альтиметр: 6000 метров.

–  Снижайся!

Свист моторов переходит в вой. До чего же медленно проплывает бухта!

–  Разрывы сзади, чуть выше нас!
– сообщает радист Виктор Бондарев.

Так и должно быть: скорость растет, высота падает, вот разрывы и отстают. Но следующий залп зенитчики сделают с упреждением, а самолет на боевом курсе идет «по ниточке»… Вслух считаю суда, а в голове бьется одна мысль: «Скорей бы пройти Южную бухту!…»

Тревожный голос стрелка Вани Лаврентьева:

–  Разрывы под хвостом, есть пробоины!

Все: следующий залп угодит прямо в самолет! Южная бухта подо мной.

–  Отворот!

Еще короткое слово не отзвенело в наушниках, а Уткин уже бросил самолет влево, еще больше отжал штурвал вниз. И тотчас справа и чуть выше вспыхнули черно-серые облачка - как раз в этой точке должен был находиться [192] самолет, если бы на полсекунды раньше мы не отвернули…

За бортом свист. Высота уже меньше 4000 метров. Проскочили берег Херсонеса. Вижу, как курится земля на взлетной полосе: взлетают истребители. Берег уплывает, под крылом - море.

«Вовремя отвернули», - подумал я, а Миню спросил:

–  Так чем, говоришь, небо дышало?

–  Ладно тебе, язва, - беззлобно огрызнулся Уткин.

Когда впереди показался кавказский берег и отчетливо вырисовались невысокая гора Абрау-Дюрсо и знакомое очертание Цемесской бухты, я переключил бортовую радиостанцию на Москву. И тотчас в наушниках раздался торжественный голос Левитана: «6 ноября наши войска освободили столицу Советской Украины - город Киев!»

Диктор говорил еще что-то, но мы уже не слушали. В самолете загремело такое «Ура!», что даже гул моторов заглушило. Кричал Виктор Бондарев, кричал стрелок Иван Лаврентьев, кричали и мы с Уткиным.

Да, прекрасный подарок преподнесли наши войска к празднику Великого Октября!

После посадки мы насчитали в хвостовой части фюзеляжа более десятка осколочных пробоин. Но главное: все мы остались целы и невредимы. И снимки Севастополя привезли отменные.

…А через несколько дней с боевого задания не вернулось сразу два наших экипажа.

На рассвете ушел на разведку Павел Хохлов - отличный летчик и прекрасный товарищ. Через несколько часов по другому маршруту вылетели Евгений Сазонов с Сашей Емельяновым. Общим в заданиях этих экипажей было одно: фоторазведка Севастополя в конце полета.

Первым подал сигнал бедствия Павел Хохлов - на аэродроме получили его радиограмму: «Хвоя. Крым». Это означало: «Иду на вынужденную посадку в районе Крымских гор». А через несколько часов прилетела «хвоя» и от Сазонова, с той лишь разницей, что не был указан район вынужденной посадки.

Что произошло на дальних маршрутах разведки? Что заставило экипажи Хохлова и Сазонова подавать сигнал бедствия - встреча с истребителями врага, точный огонь зениток или отказ моторов? Чем завершились вынужденные посадки тяжелых двухмоторных самолетов в горных лесах или на воде, какова судьба экипажей?

Ответы на эти вопросы мы получили не скоро. [193]

Расскажи, баян…

Неустроенность нашего быта на Мысхако все больше давала о себе знать. Летом мы жили в землянках - и тем довольны были: хоть и тесновато, зато тепло. Но поздней осенью начала донимать холодная сырость.

Рядом с землянками торчала стена разрушенного домика. Тут же валялся ракушечник.

–  А что, братцы, - сказал как-то штурман Сергей Чернов, - не соорудить ли нам свои хоромы? Одна стенка уже есть, камня тоже достаточно.

–  Дельное предложение, - откликнулся другой штурман - Павел Круглов.
– Обмозговать надо.

Обмозговали. И дружно решили: строиться!

В первый же погожий день замесили глину (цемента не было) - и работа закипела. Не успели оглянуться - стены готовы. Даже для окон проемы оставили.

–  А крышу?
– спросил кто-то.

Для крыши материала не было. Нашли разбитую землянку, разрыли, вытянули оттуда несколько бревен и досок, кое-как прикрыли верх, но все равно в просветы нахально проглядывало небо.

–  Толя бы или железа - славная крыша получилась бы, - сокрушался «главный прораб» Николай Прокофьев.

Он у нас человек новый: только недавно прилетел с Дальнего Востока. Но для меня он - давний товарищ: вместе учились в училище, даже койки рядом стояли. Среди курсантов Прокофьев слыл лучшим баскетболистом. Еще раньше он, Толя Титов и Кирилл Высотин вместе играли в юношеской сборной Ленинграда, затем вместе приехали в училище и создали команду, которая неизменно побеждала на всех состязаниях. Даже московские мастера, прослышав о нашей команде, приехали в Ейск и… проиграли. После училища - опять же втроем - поехали ребята на Дальний Восток. Толя Титов вскоре погиб в ночном полете, осталось двое - Прокофьев и Высотин. Недавно они прилетели на Черное море, но их направили в разные части. Не до баскетбола теперь! Прокофьев попал в наш полк. Высокий, худой, очень веселый, он сразу всем понравился.