Крымские истории
Шрифт:
Множество иных, спешно достраиваемых объектов, которые всё укоряют нас, что и жили не так, и не к тем целям стремились, и что народ мы не единый, и Крым – исконно украинский, и что Россия – только и норовила, то голодомор какой-то устроить, прочие непристойности создавать для украинского народа…
Господи, как же вам не стыдно, святые отцы, как не боитесь Бога?
А что – белые гладили по головке?
Озверели две стороны – до такой степени, что брат шёл на брата, отец – на сына, а друг – на друга.
И когда мы уже на гражданскую войну будем смотреть
Недостроем скоро станет и то, что построено 40–50 лет назад Советским Союзом. Всё уже начинает рушиться, приходить в негодность, а мер, упредительных, никаких нет.
Контрасты в этой области поражают – в ста метрах от «Бристоля» – фешенебельной гостиницы и ресторана, сараюха завалившийся, разбомбленный и грязный, так не гармонирующий с красотой.
А место – очень хорошее и почему его не прибрали к рукам – не знаю.
Ни одного километра дороги, ни одного моста, ни галереи, ничего, кроме доходной и уродливой стекляшки на набережной, не построено новой властью.
А всё, что строится – частные владения, гостиницы, рестораны, приносящие живые деньги новым хозяевам Крыма.
Страсти рассказывают о строительстве жилья для простого народа. Не учитывается ни сейсмоопасность, ни просто здравый рассудок, сдаётся лишь коробка и всё. Да и та почти из песка.
За что ты её будешь до ума доводить – это никого не интересует.
И тут же – дворцы, мама моя родная! Не верится даже, что человеку это необходимо, что ему столько надо.
В этой связи ещё две заметки: дворец Юсупова и музей Пушкина стали уже частной собственностью. Выше этого – распутство ещё не поднималось.
Всенародное достояние перешло в руки загребущие и захотят ли они нас пустить – просто посмотреть музей и дворец – зависит от их воли и каприза.
А дальше – больше: ретивые депутаты Рады предлагают продать тридцать из шестидесяти санаториев, так как на их содержание нет средств. Вот вам и всенародная здравница.
Ничего не учтено, никакой ревизии, контроля – поэтому, кто что хочет, то и творит. По полномочиям и возможностям – если близко к власти притулился, то больше достанется, как Медведчуку, который и Масандру застраивает очередным новым замком для новой молодой жены и отпрыска ею рождённого.
А Крым всё больше и больше зарастает грязью. По крайней мере – на городском пляже находиться уже нельзя, в Ялте. Смрад, вонь такая, что хочется бежать оттуда.
А есть деньги – всё можно купить. Всё, хоть пол-Крыма. И всё будет законно.
В связи с недостроем – не могу не сказать двух слов об Александровском парке.
Если Никитский – ещё худо-бедно держится, то Александровский представляет зрелище более, нежели грустное.
* Всё запаскужено, всё, что в былые лета было ухоженным, красивым – пришло в крайнюю степень запустения.
Везде кучи мусора, следы пьянок-гулянок…
Грустно и больно, сколько же труда положено на то, чтобы эту красоту вырастить, дать ей жизнь.
Зато шумит ресторан героя Украины Софии Михайловны Ротару, (не с одной же «Червоной
рути» ей кормиться), куда заходить с нашими деньгами – просто нельзя. Не про нашу честь построен… Для шляхетного паньства новой Украины, да зарубежных гостей…А мы – русские, из России, какое же это зарубежье? Это даже не Западная Украина…
***
КУКУРУЗА
Как же остро повеяло знакомым запахом. И я даже ещё не поняв, что так встревожило меня, ускорил шаги в направлении этого, до боли знакомого, запаха.
Кукуруза! Да, варёные початки кукурузы, прямо кружили мне голову. Я уже тысячу лет не чувствовал ничего подобного.
И ассоциации, вызванные этим запахом, имели для меня, я это точно знал, как радостный, так и трагический смысл.
Последний меня и тревожил всегда так, с тех памятных дней Афганистана.
На краю кукурузного поля в Джелалабаде, маленького, в несколько квадратных метров, меня и настигла автоматная очередь, которая крест-накрест пересекла моё тело.
Не знаю, как выжил. Кто выходил. Но был на краю бездны, из которой выбирался более полугода.
С той поры – меня болезненно тревожит сухой шелест кукурузных листьев и я, зная даже, что нахожусь у матушки, в родном Крыму, не любил этот шелест и с радостью вырезал все стебли – мать велела, которые она, затем, размолола на специальном барабане и скормила свинье.
Но сегодня эти воспоминания лишь мелькнули в моём сознании, да и погасли.
А вспомнилось босоногое детство и то, как бабушка, в выходной день, варила нам, пятерым внукам, целый чугунок золотых початков; в плошке ставила на стол конопляное масло и соль; да наливала по большой кружке холодного молока. И больше ничего для полного счастья не надо было.
Это был настоящий пир.
Кукуруза – горячая, сочная, быстро поддавалась молодым зубам, а молоко так с ней сочеталось, что очень скоро наступала блаженная и желанная сытость.
Оставшиеся початки в чугунке, которые мы не съедали за столом, бабушка ставила с краю прогретой печи, так как знала, что уже через минуту – мы вбежим в хату и будем вновь просить по варёному, с солью, початку.
Как она умудрялась, не знаю, наверное, считала, но всегда, каждый раз, початков было всем поровну.
И вот я, услышав этот запах на набережной в Ялте, заспешил на него, будто воротился в детство.
Подойдя ближе – увидел красивую, но уже давно отцветшую женщину, очень аккуратную, вежливую, с прекрасной и чистой русской речью и милым голосом:
– Кукурузу хотите? Вспомнилось детство? – и она посмотрела мне в глаза уже не голубыми, а выцветшими, красивыми в былом, очами.
– Да, если можно, парочку, с солью.
Она, не касаясь початков руками, была в специальных полиэтиленовых перчатках, вручила мне два початка в мешочке и два крохотных пакетика соли:
– Ешьте, на здоровье. Только не покупайте, если захотите ещё кукурузы, у цыган. Она кормовая, с полей воруют, а поэтому – очень невкусная, да к тому же – и не безопасно это, химии много.