Крымские истории

Святое дитя, не польстился. Не взял. Запламенел алой краской и только глухо произнёс: «Не всё покупается, пан Ярощук. А следующий раз – получишь по морде».

– И Вы знаете, кума, что тут началось? Меня к директору гимназии вызвали, а там – битюг, отец этого мерзавца, потрясая у моего лица пальцами с перстнями, орал: «Закончилось вам москальское время. Ещё немного – и мы везде сверху будем. И ты мне сапоги лизать будешь, а не русский язык и литературу преподавать. Выучи ридну мову, москальская подстилка, а то мы запретим ведь вообще к нашим детям подходить даже, а не то, что преподавать. С голоду ведь подохнешь».

– Ой, кума, лышенько нам, яки времена грядуть, – ответила ей торговка.

– Да, кума, на своей земле, политой кровью и потом нашим, отцов наших – а мы уже не хозяева, – ответила ей учительница.

– И директор, как слизняк себя повёл, всё принуждал меня извиниться, не знаю только, за что. Поднялась я и ушла, к Вам, не знаю даже, чем ещё завершится эта история.

Торговка, после минутной паузы, не зная, чем утешить свою родственницу, вдруг громко, звонко и как-то весело перескочила на тему, которой я никак не ожидал здесь услышать:

– Знаете, кума, уже раза три–четыре, на той неделе, фрукты у меня покупал русский. Видный, статный, седой только весь. А тут пропал и я думала, что он уехал, по завершению отпуска.

А сегодня вижу – батюшки мои, его одного и он руки целует Любе Гуценко, помните, всегда рядом со мной торгует, красивая такая. И на пиджаке его – звезда та, геройская. Уже и забыли, что такая была. Уж не знаю, за что Любке такая честь, но дурного не скажу, хороший человек, только почему-то сегодня один был.

А так – всегда рядом с ним – жена, небольшенькая, ладненькая. Видать, душа в душу живут, глаз с него не сводит и его руки, из своей, не выпускает.

Рыженькая такая, крашеная в вишню. Тоже в летах уже. Вот где душа моя отдыхает, кума.

Тяжело вздохнула и продолжила:

– И ничего необычного вроде, а души родные. Понравился ему коньяк мой, а Вы знаете, кума, мне аж на душе светлее, как побудут они у меня. Словно с роднёй встречусь. Если, Любка, змея, не отобьёт такого клиента. Вишь, мне руки не целовал, а ей, вражине.

И тут же, противореча себе самой, опровергла предыдущее утверждение:

– Не, кума, это я просто так, от ревности к Любке, Так она баба хорошая, только счастья Бог не даёт. И красивая, и добрая, а судьбы нет и нет. Так и промучилась всю жизнь со своим. Уже десять лет одна. На ночь желающих много, а вот на жизнь – не встретит. А уж красавица, я Вам скажу, первая, во всей Ялте.

И тут же продолжила:

– Я уж ему, кума, всегда норовила долить свои пятьдесят грамм в стакан. Обходимый человек. Никогда не ушёл, чтобы десять гривен, сверху не положить.

И всё к ней, жене своей: «Галочка, не кори меня, но такого коньяку я не пивал никогда в жизни».

– И она, голубка ясная, пригубит, самую капельку из его рук, да и скажет: «Да, коньяк чудесный».

– Так вот и скажите, кума, что за жизнь начнётся, когда не будет этих людей? Жить-то с чего будем?

– Но даже не это главное, – перебила её собеседница, – с уходом, исходом России из Крыма, чувствую, начнутся лихие времена.

Видите, как разыгрывается Киевом татарская карта? Как татары голову поднимают – наша, де, земля, всё здесь – наше, а вы, пришлые, убирайтесь в свою Россию.

Её нетерпеливая собеседница, громко и певуче, продолжила:

– И не говорите, кума. Не дай Бог, как до резни дойдёт. А до неё, с такой властью, дойдёт. Вы же видите, что в Белогорске происходит, Бахчисарае. Наши – и на рынок туда ездить перестали. Страшно.

Я, как смотрю ту Чечню, то всё думаю, чтобы и у нас такую Чечню не учинили. Моя там одноклассница жила, вышла замуж в Грозном, за чеченца, трое деток было, а где сейчас – и родители не знают.

Так и у нас может быть. Сохрани нас Господь и заступи.

Знаю одно, кума, покуда жива Россия – и мы побудем. А там – не знаю, кума, куда и деваться… Кому мы нужны в этом мире?

И, когда их разговор перешёл на чисто бытовые темы, я тихонечко поднялся и, стараясь быть незамеченным, ушёл от этих искренних и светлых людей.

Шёл по дороге и всё шептал, не будучи уж таким истово верующим:

«Господи! Сохрани, люди Твоя! Не допусти неправды великой! Не дай пролиться крови православной и праведной.

Единый ведь народ, светлый и добрый, и только по милости властителей ввергается в пучину злобы, прерывания родственных связей, даже Веры единой, и связующих нас нитей.

А там – и до крови совсем близко. И не надо её желать. Она, мне кажется, и так прольётся. Прольётся, по вине безответственных политиков, которые в самом слове «Россия» - видят врага, недруга, которые только для того, чтобы оправдать своё существование перед подлинными их хозяевами, все свои силы направляют не на устройство судьбы своего народа, который они завели в дебри непонимания и подозрительности, и, будучи не способными к созидательной деятельности – всё сильнее раздувают огонь взаимной вражды, необоснованных претензий и упрёков.

Сохрани, Господи, Россию, в величии и славе, ибо ослабнет она – и тогда уже не сдержать дурных сил, некому будет.

Не позволь пролиться праведной крови».

А на заборе, по дороге к гостинице, где я проживал, красовалась огромная вывеска: «Историческая драма. МАЗЕПА. Правда истории».

И подумалось мне, какую правду уготовили, своим очумелым гражданам, ярые националисты. Откуда они и взялись в Крыму?

Тут уж, уверен, Пётр I предстанет исчадием ада, а Мазепа – святым, пред лицом изверга и каина, станет искать новых господ и покровителей, спасая Украину от мерзких москалей.

Правда, не скажут авторы, убеждён, о том, что перед этим получил этот гетман из рук Государя Руси Великой орден Андрея Первозванного за номером два «За великие заслуги в деле укрепления государства Российского».

Слава Господу, велик он и вездесущ – задохнулся изменник, от сердечного недуга на чужбине, буквально через несколько месяцев после своего святотатства великого и не осталось от него даже и следа в истории. А если он и есть, то только в воспалённом сознании «Виктора Окаянного», как мне назвала правящего демиурга сегодняшней Украины, старая казачка из Запорожья.