Крымское ханство XIII—XV вв.

Выступление Мухаммед-хана на политическое поприще имело место как раз в тот момент, когда Идики окончательно сошел со сцены, будучи тяжко ранен в битве с Кадир-бирды, и потом умерщвлен одним из эмиров Токтамыша. Старейшая из монет Мухаммеда выбита в 822 = 1418— 1420 году в Астрахани. Из многих его противников, оспаривавших у него власть, особенно выдавался какой-то Даулет-бирды. По вышеприведенным сведениям арабских писателей, он владел в 830 = 1427 году Крымом и прилегающим к нему краем, Мухаммед же властвовал тогда в Сарае. Эти сведения идут от одного современника и очевидца тогдашних событий, посла Даулет-бирды ко двору египетскому, которому, конечно, не было надобности умалять размер владений своего господина.

Шильтбергер свидетельствует, что Даулет-бирды царствовал всего только три дня: он будто бы был убит врагом своим Мухаммедом, которого он незадолго перед тем низверг с престола и выгнал [546] . Но еще наш знаменитый историк заметил, что вообще известия Шильтбергера «неясны, бестолковы»; в данном случае тоже, кажется, не следует слишком полагаться на них: что-то не совсем вероятен такой краткий срок, отводимый властвованию Даулет-бирды. Как, в самом деле, этот последний мог успеть в течение трех дней и отчеканить монету своего имени, и повести дипломатические сношения с Египтом, снарядив и отправив туда гонца с письмами? На посольство Даулет-бирды отвечали из Египта установленным порядком, потому что в заметке, сделанной неизвестным автором в одной арабской рукописи, касательно форм официальной корреспонденции говорится между прочим: «Так писано было при Эльмелик-Эль-ашрефе Барсбае — да оросит Аллах век его! — хану Даулет-бирды».В той же заметке поименованы еще другие главнейшие претенденты на господство в Дешти-Кыпчаке, и в числе их видим Даулет-бирды, «который, — как сказано там, — принял (власть) от Мухаммеда; Мухаммед принял от Идики; а Идики от Токтамыша, сына ханского, Токтамыш же от Мамая, который был (сперва) заурядным эмиром, но усилился и, благодаря своему могуществу, сделался ханом» [548] .

546

Карамзин, Ист. Гос. Рос, V, ор. 215.

548

Ibidem. Означенная заметка переведена там несколько иначе, а именно: «...Даулет-бирды, который предшествовал Мухаммеду; Мухаммед же предшествовал Идике (Едигею), Идики-Токтамышу, сыну ханскому, а Токтамыш — Мамаю»... Но арабскую фразу подлинника, кажется, лучше переводить не «предшествовал», а «принял (власть) от», т.е. «наследовал», тем более что такой перевод более отвечает и фактической действительности: Токтамыш никак не может считаться предшественником Мамая, или Идики — предшественником Токтамыша.

Для достопримечательности Даулет-бирды и то много значит, что арабские писатели ставят его наравне с такими крупными историческими личностями, как Мамай, Токтамыш и Идики, и тем страннее, что русские летописи вовсе не упоминают о нем. Но исторический интерес Даулет-бирды заключается еще в том, что с его именем, между прочим, связывается очень трудный и вместе весьма любопытный вопрос о происхождении, достоинстве и значении крымских так называемых двуязычных (bilingvi) монет. Эти монеты давно занимали ученых характерностью своего типа и труднообъяснимостью своего происхождения. Признано однако же за несомненное, что эти монеты биты в Крыму и не кем иным, как генуэзцами. В.В. Григорьев, обстоятельно рассмотрев все соображения относительно легенд на этих монетах и причин появления самых монет, мимоходом делает сопоставление их с подобными же двуязычными русско-татарскими монетами, высказывая при этом одно «очень неприятное», по его словам, «предположение», которое побудило его поставить такой вопрос: точно ли эти двуязычные монеты принадлежат ко времени тех ханов, имена которых носят на себе? [549] С именем Даулет-бирды еще известны монеты, битые в Астрахани в 831 = 1427— 1428 году, а также в Новом-Сарае и в Орде, около того же, вероятно, времени [550] . Между тем еще г. Соре полагал, что означенные двуязычные монеты, по некоторым признакам, не могли получить существования до поступления генуэзских владений в Крыму под управление банка Св. Георгия, т.е. ранее 1453 года. Г. Григорьев отверг справку г. Соре, выставив на вид невозможность объяснить в таком случае существование монет с именем Даулет-бирды; но при этом оговорился: «Прибегнуть разве к предположению, высказанному выше», т.е., что не кроется ли в легендах этих монет анахронизма [551] .

549

Зап. Од. Обш., I: 306.

550

Ibid., 304.

551

Ibid., 307.

Другой исследователь истории и древностей Крыма, почтенный В.Н. Юргевич, уже с большей решительностью повторяет робкое подозрение г. Григорьева касательно подлинности рассматриваемых монет. Г. Григорьев имел в виду лишь монеты с именем Даулет-бирдыи Хаджи-хана,а В.Н. Юргевич присовокупляет к одной с ними категории еще монеты, на лицевой стороне которых находится изображение всадника, а на оборотной арабская легенда с именем хана Пулада,а также и монеты вовсе безымянныес изображением всадника на лицевой стороне и с татарской тамгой на оборотной [553] . Соображения почтеннейшего ученого следующие: нахождение на этих монетах деталей герба города Кафы с несомненностью убеждает в том, что эти монеты принадлежат Кафе,а всадник, представляющей св. Георгия и тамга Гераев, говорит он, доказывают, что они чеканены после уступки колоний, сделанной республикой банку Св. Георгия,которая состоялась в 1453 году. Ввиду этих соображений нельзя было не удивиться, встретив монеты с именами ханов Пулада и Даулет-бирды, которые, сколько известно из других источников, ханствовали раньше означенного года, особенно последний из них. Удивление это усугубляется еще тем, что с точностью не известно, когда кафские генуэзцы получили привилегию чеканить монету во время своей зависимости от генуэзской республики [555] , так как о монетном дворе в Кафе говорится в первый раз в письме консула Дамокульта, писанном в августе 1454 года к протекторам банка Св. Георгия [556] . В частности монеты с именем Даулет-бирды возбуждают сомнение В.Н. Юргевича в их подлинности тем, что этот хан «царствовал только три дня между 1427 и 1428 г., во время величайшей неурядицы в Кипчакской орде», а также и «по поводу двух начальных букв М. D. латинской легенды, которых нельзя приложить к именам консулов 1426 и 1428 года». «Как могло случиться, — спрашивает В.Н. Юргевич, — чтобы в столь краткий промежуток времени, между известием о вступлении на престол хана Девлет-Бирди и его низложением, был в Кафе, кроме Франческо Вивальди и Габриеле Джюстиниани еще один консул?» «Чтобы выпутаться из этих противоречий, — заключает уважаемый исследователь, — нам остается прибегнуть к предположению, что упомянутые монеты не принадлежат ни 1427 ни 1428 годам, но, подобно прочим, времени Хаджи-Гирея, и что на них находится имя Девлет-Бирди потому, что они были выбиты по образцу случайно попавшихся монет этого хана».

553

Ibid., 149 и 457: II, III, IV.

555

Ibid., 153.

556

Ibid., 154.

Это последнее заключение в сущности есть применение того, что раньше было высказано г. Савельевым насчет двуязычных русско-татарских монет, контрафакция которых, говорит он, практиковалась в очень широких размерах, не одними только русскими, но и поволжскими инородцами. Чтобы вышеприведенное предположение получило однако же силу бесспорной истины относительно рассматриваемых монет крымского чекана, необходимо устранить следующие сомнения, невольно возникающие по поводу аргументов против подлинности этих монет [558] .

558

Монеты джучидские и проч., 149—150.

Город Кафа, говорят, не пользовался привилегией чеканить монету во время своей зависимости от генуэзской республики; мало того: прежними уставами 1290 и 1316 годов это строго запрещалось под угрозой большого денежного штрафа. Но иное дело писанные законы, и иное дело практические, жизненные условия: часто между ними происходит упорный антагонизм. Кафинцы, считаясь подвластными далеко от них находившейся генуэзской республики, в то же время испытывали еще большее тяготение над собой власти татарской, которая постоянно была возле них сперва в лице наместников ханов Золотой Орды, а потом и независимых владетелей Крыма, стремившихся образовать особое татарское ханство. Едва ли генуэзской республике очень могло нравиться изображение ханской тамги на публичных надписях Кафы в качестве герба этого города, и однако же обстоятельства вынуждали кафинцев выставлять это изображение [559] . Могло быть, что они производили чеканку монеты известного смешанного типа как повинность, налагавшуюся на них теми татарскими ханами, имена которых встречаем на монетах, и с которыми кафинцы, должно быть, состояли в каких-нибудь особых обязательных отношениях. Самое повторение запрещения Кафе чеканить монету в вышеупомянутых уставах скорее указывает на стремление республики уничтожить существовавшее уже зло, если это было зло, нежели предупредить зло предполагаемое. Когда же оно признано было неизбежным, то в уставе 1449 года, изданном республикой для города Кафы и обращающем внимание на самые малейшие подробности колониального управления, уже ни одним словом не намекается на какую-либо регламентацию касательно чеканки монеты: она этим уставом вовсе игнорирована [560] . Упоминание в уставе об Aspri argenti de Caffa является в некотором роде легализацией колониальной монеты со стороны республиканского правительства, и нам недостаточно очевидно, почему тут следует непременно разуметь греческие серебряные аспры, имевшие обращение в Кафе, как на этом настаивает почтеннейший В.Н. Юргенич [561] , а никак не аспры из кафского серебра. Известно, что татарские ханы династии Герайской сами не занимались выделкой монеты, а всегда сдавали ее на аренду караимам. Нет ничего мудреного, что и в прежние времена монетные операции татарских властей в Крыму составляли доходную арендную статью кафских коммерсантов, и не в этом ли следует искать разгадки того довольно странного условия в договоре 1380 года, по которому ханский наместник в Солхате обязывалсячеканить хорошую монету, да еще в достаточном, т.е. в большом, количестве [562] . Беря в свои руки выделку татарской монеты, кафинцы имели двоякую выгоду: получая барыш от самого производства, они в то же время могли быть уверены в доброкачественности и настоящей стоимости монеты, с которой им приходилось иметь дело по торговым операциям. Как давно они взялись за это дело, с достоверностью нельзя указать. Сам же г. Юргевич сознается, что «определение начала крымско-генуэзской монеты представляет некоторые затруднения». Несмотря на умолчание устава 1449 года о чеканке монеты, которому он придает большое значение, он все же допускает, что монетный двор был учрежден до уступки колоний банку республикой, и притом вскоре после издания означенного устава. Основанием для такого предположения ему послужило нахождение на монетах букв J. J., в которых он видит инициалы имени Джиованни Джюстиниани, консула в 1449—1450 гг. [563] . И тем не менее однако ж для монет Пулада и Даулет-бирды делается исключение: они безусловно признаются позднейшей фальсификацией. Сколько можно судить по ходу аргументации противников подлинности крымских монет Даулет-бирды, главная сила их доводов заключается в подозрительных свойствах монет Пулад-хана. Имя Пулада какое-то злополучное в истории Золотой Орды и Крыма: выше мы видели [564] , что с именем другого Пулада соединяется ряд ученых соображений касательно не только происхождения монет, но и самой личности этого хана.

559

Зап. Од. Общ. VIII: 151.

560

Ibid., 153.

561

Ibidem.

562

См. выше, стр. 412.

563

Зап. Од. Общ., VIII: 155.

564

См. стр. 139—140.

Оспариваемые монеты позднейшего Пулад-хана носят на лицевой стороне изображение всадника, а на оборотной арабскую легенду. Сравнение экземпляров этих монет, описанных академиком Френом, с одесскими экземплярами, на которых с лицевой стороны находится тот же самый всадник, а на обороте тамга Гераев или же генуэзский портал, привело В.Н. Юргевича к убеждению, что «они принадлежат Кафе, и что чеканены, как доказывает всадник, представляющий св. Георгия, и тамга Гераев, после уступки колоний, сделанной республикой банку Св. Георгия» [565] . На наш же взгляд, только нахождение на этих монетах генуэзского портала может служить неоспоримым признаком принадлежности их Кафе, что же касается до изображения всадника, то значение его в этом вопросе нам кажется преувеличенным и может быть еще оспариваемо. Мы нимало не удивляемся тому, что «знаменитый ориенталист (т.е. академик Френ), — по замечанию почтеннейшего В.Н. Юргевича, — не догадывался,что это генуэзские монеты, хотя и выразил сомнение, были ли они чеканены монголами» [566] : как было ему догадаться, имея в руках только свои два экземпляра монет и не видевши тех, которые были в распоряжении В.Н. Юргевича? Одного же изображения всадника ему недостаточно было для того, чтобы прийти к этой догадке, потому что подобное изображение не безусловно надежный признак генуэзского чекана монеты, ибо оно встречается и на монетах иного происхождения. Мы его, например, видим на монетах русско-татарских с именем Токта-мыша [567] , а также на подражаниях византийским монетам, обращавшихся в Золотой Орде [568] . Сам почтеннейший В.Н. Юргевич, по поводу подобного типа монет, описанных Щербатовым в его «Опыте объяснения древних русских монет», очень нерешительно замечает, что «может быть они скорее генуэзские, чем русские» [569] . Но особенно веский аргумент против воззрения почтенного исследователя представляет, на наш взгляд, любопытный экземпляр медной монеты, описанный г. Савельевым. На одной стороне этой монеты также изображен всадник, а на другой тамга с арабской надписью по сторонам ее [570] . Г. Савельев отнес эту монету к разряду так названных у него «безымянных монет Золотой Орды».

565

Зав. Од. Общ. VIII; 156.

566

Ibidem.

567

Савельев, Op. cit., стр. 9, табл. IV. № 59.

568

Ibid., стр. 451.

569

Зап. Од. Общ., VIII: 157.

570

Op. cit., 325, №671.

Грубость чекана обеих монет не оставляет сомнения в том, что они татарская самодельщина крымского происхождения. Отсутствие на них тамги Гераев указывает на то, что хотя они биты и в Крыму, но еще до утверждения там этой династии. Всадник на этих монетах представлен стреляющим из лука, следовательно, это не есть позднейшее грубое воспроизведение всадника, изображающего св. Георгия монет генуэзской работы, а совершенно самостоятельный тип, не подходящий к категории тех безымянных монет с тамгой Гераев [571] , которые по этому последнему признаку могут быть приписаны Хаджи-Гераю, не говоря уже о позднейших монетах его преемников, на которых не встречается никакой всаднической фигуры. Всего чаще, по наблюдению г. Савельева, монеты с изображением на них всадника попадаются вместе с монетами эпохи Токтамыша [572] : значит, эта форма чекана была модной в то время, была в ходу в Золотой Орде. К этой же приблизительно эпохе относится и царствование хана Пулада (1407—1410).

571

Зап. Од. Общ., VIII: 457: IV.

572

Op. sit. 151.

Соображая теперь все вышеизложенные данные, мы приходим к следующим выводам. Подвергаемые спору монеты Пулад-хана не представляют собой никакого нумизматического анахронизма: они выбиты в царствование этого хана и по его, вероятно, воле. Чистота работы этих монет и изображение на них всадника в виде св. Георгия, действительно, заставляет думать, что эти монеты чеканились в Кафе генуэзскими мастерами, которым, без сомнения, было известно изображение св. Георгия, и как вообще христианского святого, и как покровителя общины города Генуи, а не одного только банка его имени, на что указывает и почтеннейший В.Н. Юргевич [573] . Прототипом же им, можно с уверенностью сказать, служили вышеупомянутые татарские монеты с всаднической фигурой. Употребительность этой фигуры на прежних татарских монетах была им ручательством в том, что появление св. Георгия на монетах татарских ханов не должно было показаться какой-то новизной чуждого изобретения неверных гяуров, которая бы шокировала непривычный к этому глаз правоверных татар-мусульман, а было лишь новым вариантом давно знакомого им образца, подвергшегося лишь более чистой и изящной обработке под штемпелем генуэзских монетчиков. Чеканилась же монета Пулада в Кафе, надо полагать, по его заказу: так как этот хан был из числа авантюристов тогдашнего смутного времени, то у него могли быть какие-нибудь особые расчеты поручить чеканку своей монеты кафинцам; или же его могло принудить к этому простое неимение под руками средств и приспособлений для денежной фабрикации. С другой стороны, и генуэзцы города Кафы, вероятно, имели свои виды преобразить стрельца-всадника прежних татарских монет в своего св. Георгия: может быть, они этим смешанным типом пытались положить начало собственной монете, как первому акту готовившегося перехода их колоний от республики в ведение банка Св. Георгия, о чем у них могла быть даже какая-нибудь особая сделка с Пулад-ханом.

573

Зап. Од. Общ., VIII: 157.

Отвергнув таким образом сомнения против подлинности монет Пулад-хана, мы считаем себя обязанными настаивать на неподдельности и монет с именем Даулет-бирды: они также могли явиться, не дожидаясь уступки генуэзской республикой своих колоний в Крыму банку Св. Георгия. Прежде всего нельзя не обратить внимания на то, что монеты Даулет-бирды представляют необыкновенное сходство чекана с монетами имени Хаджи-хана: это показывает, что те и другие были продуктом одной и той же фабрикации. А если так, то спрашивается: для чего же чеканившим настоящую монету одного из этих ханов понадобилось в то же время чеканить еще и фальшивую, с именем другого, «по образцу случайно попавшихся монет этого хана»? Отчего могла произойти такая случайная небрежность в столь важном деле, или кому могла быть нужна и выгодна заведомая подделка монеты? Простой неразборчивостью каф-ских монетчиков, не знавших арабского языка и письма, в выборе штемпеля трудно объяснить анахронизм легенды на монетах: мы никак не можем согласиться с мнением почтеннейшего В.Н. Юргевича, что будто бы «подобный анахронизм нисколько ее мешал выпуску их (монет) в обращение» [574] , если принять в соображение, что обращение фальшивой монеты должно было происходить почти что на глазах самого властвовавшего в Крыму Хаджи-хана, политические интересы которого в ту смутную пору едва ли могли позволить ему равнодушно относиться к предмету такой государственной важности. Равным образом и факт существования самых грубых анахронизмов в легендах русских двуименных монет не представляет такой очевидной аналогии с анахронизмами монет крымских, какую усматривает В.Н. Юргевич: небрежность русских денежников происходила оттого, что они смотрели на арабскую легенду как на простой орнамент, ничем не важнее всяких других украшений, а не как на выражение подданнических отношений русских князей к Орде, уже давно утратившей престиж свой. Цель при этом была, по правдоподобному предположению г. Савельева, коммерческая — доставить монете более свободное обращение в Орде [575] . С таким же расчетом одно время тульские оружейники, говорят, выбивали легенды монет последнего Крымского хана Шагин-Герая, и притом в крайне искаженном виде, на своих изделиях, когда у нас в России еще славились турецкие ружейные стволы и стальные клинки азиатской работы.

574

Ibid., 155.

575

Op. cit., 149.

Ссылка на кратковременность властвования Даулет-бирды тоже не может служить достаточным основанием для признания крымской монеты с его именем фальшивой. Имел же он время выбить свою монету в Хаджи-Тархане и в Новом Сарае, которая, однако же, не заподозривается в своей подлинности и, судя по форме чекана, никак не могла послужить случайным образцом для так называемой фальшивой монеты, битой в Крыму. Вопрос о том, «как пришло в голову генуэзцам бить монету с его именем», нам представляется вовсе излишним, как возникающий из чрезмерной доверчивости к свидетельству Шильтбер-гера. Напротив того: существование монет Даулет-бирды, битых в столь отдаленных друг от друга местах, каковы Астрахань и Крым, приводит к тому заключению, что трехдневный срок, отчисляемый властвованию Даулет-бирды Шильтбергером, не должен быть принимаем в чересчур буквальном смысле. Шильтбергер или риторически преувеличивает краткосрочность царствования этого хана, или просто ошибается.