Крымское ханство XIII—XV вв.
Шрифт:
Нет также ничего невероятного и в том, что Хаджи-Герай в угоду полякам обнаруживал расположение действовать, в случае надобности, заодно с ними против русских; но чтобы он заключил формальный договор с Польшей, по которому предоставлял ей право на завладение русской землей, это похоже на фабулу, несмотря на то что польские историки определенно указывают даже год, 867 = 1461, когда будто бы дана была Хаджи-Гераем грамота за золотой печатью, содержащая вышеозначенное уполномочие [675] . Сомнительность существования подобной грамоты явствует из того, что она выставляется лишь как подтверждение обещания, данного будто бы еще Токтамышем. Печальный конец Токта-мыша, без сомнения, достаточно должен был показать всю ненадежность подобного рода договоров с лицами, не представлявшими гарантии к их выполнению. Положение Хаджи-Герая, правда, было лучше, нежели Токтамыша, но все же оно не настолько было прочно и могущественно, чтобы он мог предъявлять какие-либо претензии на Русь, как на подданную ему страну, и предоставлять пользование своими на нее правами кому-нибудь другому, хоть бы, например, Польше.
675
Ист. о Таврии, И: 246—47.
Любопытно, что в русском переводе сочинения Сестренцевича-Богуша относительно вышеупомянутой грамоты в выносках сделано такое примечание: «Сей диплом я видел в Варшаве в 1772, в библиотеке Залуского» [676] . Между тем во французском подлиннике его «Histoire de la Tauride» этой заметки не находится ни в первом издании, предшествовавшем русскому переводу [677] , ни во втором, пересмотренном и явившемся много лет спустя после этого перевода [678] .
676
Ibidem. II: 247, пр. 1.
677
Brunswick. 1800. Т. И: 207.
678
St. Petersburg. 1824.
Наконец с духом подобной грамоты, если бы только она дана была Хаджи-Гераем, как-то не совсем согласуется последующее поведение его относительно русских. Сам же Сестренцевич-Богуш приводит тот факт, что в 1465 году Хаджи-Герай «оказал россиянам услугу, воспрепятствовав Кипчакскому хану перейти через Дон» [679] , но только он этот поступок приписывает какому-то сантиментальному чувству миролюбия Хаджи-Герая и его рыцарской готовности «защищать своих соседей против турок (sic)» [680] . Без сомнения, Сестренцевич разумеет тут известный факт татарского нашествия, который записан и в наших летописях под тем же 1465 годом. Беда только в том, что наши летописные памятники, едва ли не впервые занесши на свои страницы имя Хаджи-Герая, названного тут Азигиреем, расходятся между собою касательно имени его противника, хана Большой Орды. Карамзин, на основании имевшихся у него источников, говорит, что к Москве тогда хотел идти царь Ахмат,повелитель Волжских Улусов [681] . А в Воскресенской летописи мы под 1465 годом читаем: «Того же лета поиде безбожный царь Махмутна Рускую землю с своею ордою и бысть на Дону; Божиею же милостию и его пречистые Матери прииде на него царь Азигирей,и би его, и орду взя, и начата воеватися промежь себе, и тако Бог избави Рускую землю от поганых» [682] . Равным образом в изложении событий татарской истории Малиновского, основывавшегося на документах Главного Архива в Москве, противник Хаджи-Герая также назван «новым Ордынским царем Магмутом,преемником Седи-Ахметовым» [683] . Точно такого имени мы не находим между тогдашними татарскими ханами, исключая имени сына Улу-Мухаммеда, царя Казанского, да и то в уменьшительной форме «Махмудек». При склонности наших летописцев к искажению чужестранных собственных имен можно бы было предполагать тут хана Ахмеда, сына Кючук-Мухаммеда, который незадолго перед стычкой 1465 года тщетно приступал к Переяславлю Рязанскому в 1460 году [684] и потом опять вскоре делал приступ к городу Алексину, в 1472 году: он является в наших летописях под именем Охмута Кичиахметевича,или Ахмата Кочиахметовича,или Ахмута Кочи Яхмутовича,или, наконец, просто Ахмута —в форме, самой близкой к имени Махмут.Но несколько позже, а именно под 1485 годом, мы опять встречаемся в летописи с Махмудом: «Того же лета, — читаем мы, — Ординской царь Махмут,Ахматов сын, с князем с Темирем иде изгоном на Мингирея… Той же Махмутприведе Муртазу и посади на царстве» [687] . Это был один из сыновей вышеупомянутого хана Ахмеда, подвизавшийся на поприще смут и междоусобий в союзе с братом своим, ханом Сейид-Ахмедом II. [688] Равным образом в договоре короля Сигизмунда с Менглы-Гераем, заключенном в 1513 году, король польский подтверждает свое обещание быть заодно против неприятелей хана, детей Ахметовых и Махмутовых,говоря: «A czto Bratu Naszomu Mendigireiu Саш пергуiateli Achmatevy a (sic) Machmutowy detito i nam Nepryiateli byli, nam z Carem Mendigiryem na nich za odin» [689] . Если тут разумеются дети Махмуда, сгонявшего Менглы-Герая с престола, и если он не одно и то же лицо с Махмудом, с которым вел распрю Хаджи-Герай, то не слишком ли были молоды его дети, чтобы Менглы-Герай считал их опасными для себя противниками?
679
Ист. о Таврии, II: 248.
680
Ibidem.
681
Ист. Гос. Рос, VI: 8, пр. 6.
682
П. С. Р. Л., VIII: 151.
683
Зап. Од. Общ., V: 183.
684
П. С. Р. Л., VIII: 149.
687
Ibidem, 216.
688
Ист. Госуд. Рос, VI: 107, пр. 271; В.-Зернов. Op cit., I: 114, 117—118.
689
Рукопись Императорской Публ. Библ. Отд. рукоп. Разноязычные. F. IV. № 143, л. 71 verso.
Во всяком случае столкновение Хаджи-Герая с Махмудом, кто бы он ни был — самостоятельный ли хан Большой Орды, или только ханский царевич, предводительствовавший ханскими полчищами, произошло в 1465 году, в тот момент, когда Махмуд угрожал вторжением в русские пределы, и когда не видно было, чтобы это нашествие татар Большой Орды направлено было так или иначе против Хаджи-Герая или затрагивало его территориальные владения. Но он все-таки перерезал дорогу своим соплеменникам, нанеся им поражение, и явился чрез это благодетелем русских, независимо от того, питал ли он внутренние симпатии или антипатии к ним. Ему надо было так действовать по естественным политическим соображениям — не дать усилиться хану Большой Орды, Ахмеду, хотя бы и насчет русских: это было не выгодно самому Хаджи-Гераю, стремившемуся в обеспечению своего сепаратизма. Оно так выходит и из слов летописи: «начата воеватися промежь себе». Начавшаяся татарская междоусобица, конечно, была ко благу русских; но Хаджи-Гераю выгоднее было щадить русских, лишь бы не давать оправиться Золотой Орде, с которой у него еще не были совсем покончены счеты.
Осторожность политики Хаджи-Герая под конец замечается и в его поведении относительно генуэзцев и турок. Взятие Константинополя последними произвело переполох во всем тогдашнем христианском мире, хотя само по себе это событие вовсе не имело такого грандиозного характера ни по исторической подготовке его, ни по размеру материальных сил и средств, употребленных тогда в дело обеими воевавшими сторонами. Папы стали проповедовать крестовый поход против турок. Любопытно, что один папский посланец явился с предложением участия в этом походе и к Хаджи-Гераю в 1466 году. Умный татарин, понимавший всю нелепость подобного предложения, сослался однако же в своем отказе на то, что он в своей политике сообразовался с намерениями друга своего, короля польского, а этот последний состоял тогда в дружественных отношениях с завоевателем Константинополя, султаном Мухаммедом II. [690]
690
Kronika Slryjkowskiego, II: 267.
Если принять во внимание не особенную отдаленность от Крыма турецких владений в Европе и удобство сообщения с ними морским путем, то Хаджи-Гераю, без сомнения, было известно все, что творилось тогда турками османскими. Ему, вероятно, небезызвестны были далеко не любезные отношения султана Мухаммеда II к генуэзцам, как приютившимся в Галате, у Константинополя, так и плававшим через проливы в свои черноморские фактории. Автор «Краткой Истории» положительно утверждает, что Хаджи-Герай даже будто бы входил в переговоры с покорителем Константинополя насчет оказания ему материальной помощи к завоеванию генуэзских укрепленных поселений присылкой стенобитных орудий и войска [691] . Но необыкновенные успехи османского оружия должны были заставить Хаджи-Герая приостановить до поры до времени натиск на неверных соседей и занять выжидательное положение. Кафские колонисты, или, как их называют польские историки, кафинские мещанеуже достаточно приучены были им в покорности и не были ему опасны, а в особенности когда им пришлось сосредоточивать все свои силы на самообороне в случае возможного нападения на них турок — с моря. Так как, по всей вероятности, дальновидный Хаджи-Герай сам зарился на владения колонистов в Крыму, рассчитывая рано или поздно воспользоваться ими, прямо ли путем военного захвата, или же посредством фискальной их эксплуатации, то едва ли ему желательно было видеть эти колонии в полной власти турков, хотя единоплеменного и единоверного, но все-таки чуждого, пришлого народа. Поэтому Хаджи-Герай под конец своей жизни, должно быть, уже не трогал кафинцев, ибо они в 1463 году произвели вербовку наемных солдат в Польше с королевского дозволения, прямо мотивировав это свое предприятие опасением нападения со стороны турок [692] , и мы не видим достаточных оснований для сомнения Сестренцевича-Богуша, который считает вышеприведенный мотив только предлогом, которым будто бы генуэзцы хотели замаскировать свои стратегические планы против Хаджи-Герая, поведение которого им казалось подозрительным и ненадежным [693] . При дружественных отношениях Хаджи-Герая с королем польским едва ли такие планы кафских генуэзцев могли остаться для него тайной; а потому и вышеупомянутая затея их, если бы она устроилась без ведома Хаджи-Герая, была бы и нецелесообразна и рискованна для них. Впрочем, набор во всяком случае не удался как следует: ватага в 500 человек волонтеров, направленных было в Кафу, дорогой сожгла одно имение князя Чарторыйского и совершила какое-то убийство, за что и подверглась истреблению, не достигнув места своего назначения [694] .
691
Кр. Ист. л. 27 v.; Зап. Од. Общ., I: 383.
692
Kron. Sir., II: 266;
Зап. Од. Общ., I: 513; Брунь, Черноморье, I: 235.693
История о Таврии, II: 247.
694
Зап. Од. Общ., I: 513; Черноморье, I: 235.
Занятый установлением наивыгоднейших отношений с соседними странами и обеспечением своих владений от завоевательных посягательств извне, Хаджи-Герай, конечно, не имел еще возможности приступить к какой-либо внутренней организации созданного им ханства и обходился традиционными правительственными средствами и порядками, унаследованными от прежних татарских ханов. Поэтому рассказы некоторых позднейших историков о заботах и предприятиях Хаджи-Герая, направленных на развитие у татар потребностей комфорта оседлой жизни и на водворение среди них ремесел и других мирных, ведущих к благосостоянию, занятий [695] , преувеличены и не основаны ни на каких несомненных данных. Сами татарские бытописатели довольно правдоподобно ограничивают его государственную деятельность чисто внешней политикой. «Так как Хаджи-Герай, — говорит сочинитель "Краткой Истории", — умел привлекать сердца, то он во время своего правления собрал в Крым значительное количество народа с Волги. Поелику же от этого у него было много войска, и он мог делать походы в московские и польские страны, всегда оставаясь победителем, то он стал знаменитым ханом» [696] . Такие переселенческие передвижения народных масс в Крым вполне согласовались с видами Хаджи-Герая, служа ему средством в увеличению числа жителей своих владений и созданию необходимой для него могущественной военной силы, которая бы служила оплотом вновь основанного ханства. Они производились и преемниками Хаджи-Герая, как об этом свидетельствуется историками, которые говорят про Менглы-Герая, что он, одолев и погубив Сейид-Ахмед-хана, переселил жителей Тахт-Иля (т.е. некоторую часть их, конечно) в Крым [697] . Эти переселения не раз совершались и при последующих ханах, например при Сахыб-Герае I [698] и других. По таким же соображениям, разумеется, Крымские ханы издавна привлекали в свое подданство и распоряжение и воинственных черкесов, как это видно из одного кабардинского народного предания, которое сообщает турецкий историк Джевдет, говоря о русских завоеваниях на Кубани в конце прошлого столетия.
695
Ист. о Таврии, II: 254; Хартахай, Loco oil., 199.
696
Кр. Ист., л. 27 г.; Зао. Од. Общ., I: 381.
697
Кр. Ист., л. 30.
698
Семь планет, 106.
«Занятие Кабарды русскими, — пишет он, — привело в ужас находящиеся по сю сторону (р. Кубани?) черкесские племена, и они принуждены были искать прибежища и покровительства Высокой Державы. Тогда к Высокой Двери прибыл человек от бека племени бесленей, Кызыл-бека, по имени Хаджи-Исмаиль, да человек от бека племени тимуркой, Арслан-бека, по имени Хаджи-Мухаммед, и заявили они следующее: "Кабарда, — сказали они, — и другие черкесские племена суть старинные слуги Высокой Державы: они вплоть до времен султана Баязида Вэли состояли на службе в военное и мирное время под именем конницы. Потом, когда Коджа-Хаджи-Герай-хан, при свидании с Баязид-ханом, попросил его, чтобы означенные племена находились на службе у него, то последовало соизволение на его просьбу, и с тех пор упомянутые племена стали находиться на службе Крымских ханов"» [699] . Время царствования султана Баязида II (1480—1512), с которым имел свидание Крымский хан, показывает, что в вышеприведенном предании ошибка в имени хана: свидание могло произойти у Баязида с Менглы-Гераем I, а не с отцом его, Хаджи-Гераем, которого при Баязиде уже не было в живых. Но самый факт свидания не подлежит сомнению, как это мы увидим впоследствии, и если он сохранился в народной памяти кабардинцев, то, без сомнения, потому, что с ним связано было возникновение тех самых отношений к хану Крымскому, которые также увековечены преданием.
699
Тарихи Джевдет, I: 156—157.
Что же касается до внутренних организаторских попыток, начиная с приучения татар к оседлой жизни, то таковые приписываются татарскими историками одному из преемников Хаджи-Герая, а именно Сахыб-Гераю [700] . Даже самое перенесение резиденции, по-нашему столицы, из Крыма, т.е. прежнего Солхата, в Бахчэ-Сарай, также приписываемое Хаджи-Гераю, тогда далеко не имело того важного политического значения, как в наши времена. Что такое столица для тогдашнего татарина, хоть бы и самого хана, более кочевника по роду жизни, нежели оседлого человека? Простота государственной организации и несложность делопроизводства по всем отраслям управления избавляли от необходимости заводить какие-либо постоянные, неподвижные правительственные учреждения, прикрепленные к известному месту, где бы всегда обязательно находился сам носитель власти и глава этих учреждений, хан. У татар было наоборот: где останавливался своим станом хан, там действовала и правительственная машина: писались и издавались указы, организовалась армия, творился суд и расправа, давались иностранным послам аудиенции, и даже иногда чеканилась монета. Оттого-то на протяжении всей истории Крымского ханства, даже в то время когда Бахчэ-Сарай сделался действительным центральным пунктом этого ханства, мы видим самих ханов беспрестанно странствующими с одного места на другое, и притом не налегке, а со всеми принадлежностями обыденного комфорта, благо они также не отличались у них особенной изысканностью и разнообразием.
700
Кр. Ист., л. 31 г.; Зап. Од. Общ., 1: 384; Хартахай, Loco cit., 206.
Гораздо важнее, по нашему мнению, было то, что в Бахчэ-Сарае Хаджи-Герай сложил свои кости, сам, как гласит предание, устроив себе могилу в Салачике, на границе между Бахчэ-Сарайской долиной и подъемом на скалу Чуфут-Калэ. Этот факт мог иметь чисто нравственное значение для крымских татар, которые в отношении почитания гробниц знаменитых предков вполне сходствуют с своими соплеменниками турками. У этих последних до сих пор чтутся, как священные, те места, где османская орда, в своем движении из Азии, оставляла по пути тех или других своих важных покойников. Так, например, доселе существует курган, носящий название «Турецкой могилы», где, по преданию, схоронен Ала-эд-Дин, брат Эр-Тогруля, отца Османа I. Зогуд почитается как гробохранилище самого Эр-Тогруля и Османа. Город Бруса очень долгое время был пантеоном членов Османской династии, куда царственные ее покойники были отправляемы даже с европейской территории турецких владений. То же самое было в обычае и у татарских ханов Герайской династии. Один из ближайших преемников Менглы-Герая, Сахыб-Герай, и ханский княжич Шегбаз-Герай, погибшие насильственной смертью в пределах черкесских, были перенесены в Бахчэ-Сарай и погребены возле своих предков [701] . Менглы-Герай усердно просил кого следовало прислать ему в Крым костьбрата его Нур-Дуалета, умершего в России [702] . Менглы-Герай почтил память отца своего сооружением мечети и медресэ, этого неизбежного спутника всякого мусульманского молитвенного дома, как об этом свидетельствуют надписи, оставшиеся на этих зданиях [703] . Надпись на мечети сохранилась не вся, и в ней возле имени Менглы-Герай читается еще арабское слово. Последнее дало г. Кондараки повод признать эту надпись будто бы «свидетельствующею о посещенииее (мечети) этим ханом и о сооружении ее в 1500 г.» [704] .
701
Семь планет. 97 и 265.
702
Сборн. Импер. Рус. Истор. Общ. т. XLI: 544.
703
Зап. Од. Общ. I: 526.
704
Универс. опис. Крыма, ч. XV. стр. 193.
Но, по духу подобных надписей, здесь слово «посещение» надо относить не к самому строителю богоугодных зданий, а к другим людям, которые из чувства уважения к святости места должны посещать оное. Точное же определение времени построения мечети, сделанное г. Кондараки на основании вышеозначенного отрывка надписи, представляется пока произвольным.
Таким образом, Хаджи-Герай своей личной энергией и опытностью определил и установил путь, которым можно было достигнуть утверждения основанного им нового татарского царства под властью его рода. Победы его над ханом Большой Орды сообщили его подданным и приверженцам, крымцам, уверенность в своих силах отстаивать свою независимость с этой стороны. Его уменье ладить с Польшей гарантировало безопасность его владений от этого могучего соседа. Сила же русская отделена была большими пространствами, да пока и не внушала еще особенных опасений. Одно, что должно было составлять неразрешенную задачу в его политике — это отношение его государства к державе Оттоманской, неминуемость столкновения с которой он не мог не понимать и не предвидеть. На этом-то интересном историческом моменте смерть застала престарелого Хаджи-Герая. По несомненным данным, он умер в 1466 году. Все разноречия по этому вопросу обстоятельно проверены и приведены в согласие г. Вельяминовым-Зерновым [705] , и потому мы не будем опять останавливаться на рассмотрении их [706] .
705
Op. cit, I. 93—95.
706
Разве следует тут упомянуть об одной хронологической ошибке, которой не мог иметь в виду г. Вельяминов-Зернов, чтобы исправить ее. Г.М. Волков в статье своей «Четыре года города Кафы», основанной на подлинных актах, изданных в Генуе Лигурийским Обществом Отечественной Истории под заглавием «Codice diplomatico delle colonie Tauro-Liguri durante lasignoria dell' ufflcio di S-n Giorgio, MCCCCLIII— MCCCCLXXV», относит смерть Хаджи-Герая к 1456 году (Зап. Од. Общ., VIII: 143). Между тем г. Гейд, на основании тех же документов, прямо говорит о смерти Хаджи-Герая, что она «im Spatsommer 1466 erfolgte». (W. Heyd, Op. cit., II: 398). Ошибка эта повторена и покойным Ф.К. Бруном в статье «О поселениях итальянских в Газарии» (Записки Императорского Новоросс. Унив., т. XXVIII, ч. П., стр. 312, и Черноморье, I: 286), хотя г. Брун цитирует в своей статье означенный труд Гейда (например на стр. 278) и, следовательно, если он был иного мнения относительно рассматриваемой нами даты, то должен бы был привести основания, почему он не согласен с мнением другого ученого.