Крысиный Вор

Ему она все это говорила – или кому-то другому? Вроде бы ему. Теперь уже ему.

С того мгновения он всегда был с ней, потому что держал малую нить: только выпусти, и конец. Витавшие вокруг местные ругали «этого пролазу» на чем свет стоит, но чувствовали, что такой фокус им не по зубам – хоть в прямом, хоть в переносном смысле. Аннабель часто с ним разговаривала. А потом наступил момент, когда что-то начало происходить – с ней, с ним, со всем окружающим миром. Стало больно, невыносимо больно, но он понял, что это Аннабель открывает для него Врата Жизни, и тогда мир, словно взорвавшись, развернулся громадным ослепительно-ярким цветком, наконец-то принимая его по-настоящему…

Дальше как отрезало. Неизвестно, что было дальше. Хантре несколько раз моргнул в темноте, провел ладонью по мокрому от испарины лицу. Звякнули цепи.

Это воспоминание стало для него событием неоценимой важности, однако ничего не могло поменять в его настоящем, ограниченном стенами тесной и грязной тюремной камеры.

У Шныря поджилки тряслись от страха, пока он полз в темноте по извилистым норам. Если шершавый глиняный шар, спрятанный за пазухой, разобьется или хотя бы треснет – даже горстки пепла от сиротинушки не останется, и никто о нем не вспомнит, слезинки не прольет, и подлый рыжий крысокрад будет радостно хохотать на его поминках…

Последняя мысль придала сил: нет уж, ворюга, назло тебе не сгину! Как и всякий гнупи, Шнырь любил делать назло. Он насупился и с удвоенной энергией заработал локтями и коленями, одолевая пологий подъем. Это не помешало ему всплакнуть о том, что его славная зеленая курточка порвалась на локтях. На коленках тоже прорехи, но штанов не жалко – что такое для гнупи штаны? Шнырь спасет господина и будет самым первым героем, назло Крысиному Вору, который как пить дать считает, что это он лучше всех!

Наконец посланец добрался до цели и свою ужасную ношу доставил в целости и сохранности. Поскребся в камень, которым задвинули лаз. Господин отозвался не сразу, и Шнырь почуял, что ему совсем худо, но когда выложил гостинец от Лиса, тот мигом воспрянул.

– Давай сюда, – говорил он тихо и слегка шепелявил. – Зелье принес? Сейчас забейся подальше в нору, если на тебя хоть искра попадет – не будет больше никакого Шныря.

Гнупи и сам об этом знал. Пламень Анхады, зачерпнутый Лисом из огненной реки Нижнего мира, сжигает любые заклятья, вплетенные в материальные предметы, уничтожает волшебные и зачарованные вещи – и заодно с этим смертельно опасен для волшебного народца. Человеку – не важно, магу или нет – ничего не сделается, кроме ожогов, а какой-нибудь Шнырь попросту исчезнет, не успев и глазом моргнуть.

Тейзург неловко свинтил израненными пальцами пробку и припал к флакону с обезболивающим зельем – это было последнее, что увидел посланец, проворно отползая в нору задом наперед.

Через некоторое время до него донесся глухой стон, потом тихое звяканье.

– Где ты там? – позвал господин. – Иди сюда, живо!

Шнырь вернулся в камеру и деловито вытащил из-за пазухи еще два тряпичных свертка. В одном был все тот же зачарованный напильник, теперь маг с его помощью в два счета расправился с оковами, которые превратились в обыкновенные железяки. Там, где они соприкасались с кожей – на шее, на запястьях и на лодыжках, – остались сочащиеся сукровицей воспаленные ссадины.

Гнупи тем временем развернул вторую тряпицу.

– А это вам, господин, жертвенное мяско от господина Лиса, вкусная печеночка, подкрепиться перед побегом!

– Спасибо. – Тейзург, не размыкая губ, саркастически ухмыльнулся. – А смолоть это мяско в фарш вы с Лисом, такие заботливые, не догадались?

– Зачем же вкуснятину – в фарш? – всплеснул руками Шнырь.

– Затем, что целых зубов у меня осталось меньше половины.

– Ох, беда-то какая, господин, ох, они злыдни-изверги… Но вы же маг, вы же себе новые зубы вырастите, а им отомстите, хе-хе, из ихних зубов сделаете цацки! А давайте, я вам разжую печеночку в кашицу, и вам ее только проглотить останется? Чего-нибудь надо – зовите Шныря, он на все мастак!

Господин страдальчески скривился, но вздохнул:

– Разжевывай. Быстро. Время дорого.

– Вы не бойтесь, у меня слюни чистые, – невнятно, с набитым ртом, заверил помощник. – Не то, что у какого-нибудь помойного кота-ворюги, который жрет всякую гадость и заразу в дом приносит…

Жертвенная печенка была страсть какая вкусная и полезная – он и сам чуть-чуть проглотил, усталость как рукой сняло.

Господин тоже почувствовал себя лучше, раз – и перекинулся в большую черную змею. Шнырь полез в нору, а змея за ним. На поверхность они выбрались за травяными зарослями, где их дожидался Серебряный Лис. Демон был в тюрбане и потрепанном долгополом балахоне – издали ни дать ни взять местный, а вблизи видно, что кожа чересчур белая и глаза отливают серебром.

Редкие посреди травяного раздолья деревья, темные на фоне оранжево-розового вечернего неба, отбрасывали длинные тени. Слишком много сияния, гнупи зажмурился, но все равно разглядел, какой господин исхудалый и грязный, сколько у него синяков, порезов и запекшихся багровых ожогов. Неровно откромсанные волосы не доходили даже до середины шеи. Вряд ли его сейчас признал бы кто-нибудь из тех, с кем он водил знакомство в Аленде.

– Что они с тобой сделали… – с угрозой произнес Лис, который подхватил его и обнял, едва тот принял человеческий облик. – Они за это поплатятся. Отдашь их мне?

– О чем разговор! Всех, кроме главаря, насчет него у меня другие планы, тебе понравится. Хотел бы я первым делом принять ванну и привести себя в порядок, но атаковать надо сейчас, пока они не заметили, что меня там уже нет, и не ждут неприятностей. Твои ребята готовы?

– Спрашиваешь, – ухмыльнулся князь Хиалы. – Они всегда не прочь совершить увеселительную прогулку в мир живых и устроить тут кавардак. Ты, главное, людскую защиту сними, а дальше мы все сделаем сами. И ванна тебе будет, если в этом гадючнике найдется ванна.

– Предупреди их, чтобы моего Шныря не зашибли.

На радостях, что два таких могущественных существа о нем не забыли, гнупи чуть в ладоши не захлопал.

Кемурт не был силен в лицемерии, а сейчас это для него единственная спасительная тропинка. Две другие ведут к смерти.

Если не поддашься, тебя или казнят, или сгноят в тюрьме. Если начнешь поддаваться и примешь их учение – чтобы выжить, потому что нет иного выхода, только этот узкий коридор, – тебя либо сделают смертником, либо решат, что способный амулетчик и для других поручений сгодится, но тогда все равно перестанешь быть собой. От твоей прежней личности мало что останется, тебя ждет участь послушного безликого существа, которое зауважало и полюбило своих мучителей, чтобы уцелеть.

Кем чувствовал, что эти процессы уже пошли, и наедине с собой цепенел от ужаса и обреченности. Наверное, что-то в этом роде испытывает прокаженный, который понимает, что гниет заживо, но ничего не может с этим поделать.

В приключенческих книгах для юношества, которыми он зачитывался, пока жил дома, восхвалялось чистосердечие и осуждалось подлое притворство. А между тем в иных ситуациях – как сейчас – расчетливое двуличие было бы самой правильной линией поведения. Боги, ведь хочется выжить и не хочется меняться в ту сторону, куда тебя толкают, однако что-то в нем уже начинало мало-помалу поддаваться. Он находился в угнетенном состоянии, и это, похоже, устраивало тех, кто его обрабатывал: все шло по плану.