КС. Дневник одиночества

– У папы есть родной брат! – произнесла я с вызовом, борясь с волнением. – Я помню, он рассказывал мне про скрещенный барабан с бульдогом – про барабульку!

– Брат твоего отца рассказывал? Барабан с бульдогом – оригинально. Видимо больные фантазии – это все же наследственность.

– Историю рассказывал папа! – воскликнула я.

Мерзк ий ст ари к аш ка в белом х а лат е улыба лся мне снисход ител ьно. Мне хо т елось вцеп и т ься в его дрябл у ю кож у и вы рв ат ь к ус ок, ч т обы он орал от боли!

– Я могу ему позвонить, – продолжила я провокацию.

Павел Иванович задрал голову и захохотал, демонстрируя пожелтевшие, местами залеченные зубы.

– Хорошо! Я досмотрю комедию до конца! Звони!

Старикашка поднял две руки вверх, как бы сдаваясь. Я подошла к телефону.

«Дорогой Боженька! Пожалуйста, сделай так, чтобы он взял трубку», – воспользовалась я бабушкиным методом. Плечи чудо-доктора вздрагивали в конвульсиях: он сдерживал смех, наблюдая за мной. Я справилась с дрожью в пальцах и набрала номер Макса – благо, он был короток. Длинные гудки, казалось, кричали о вечности… «Алло!» – услышала я родной голос Максима.

– Дядя Витя? – спросила я весело. – Здравствуйте! Это Алена, ваша племянница. Дело в том, что…

Я сдела ла паузу и пронзи тельно посмо т рела на Пав ла Ив а нови ча. Он кивнул, злорадно улыбаясь и подбадривая мой спектакль междометиями.

– Мой папа умер. А добрый доктор Павел Иванович, похоже, решил запереть меня в психушке и завладеть моей квартирой. Помоги мне! – сказала я отчетливо. Макс что-то кричал в трубку, но я не разобрала.

Человек в белом халате, несмотря на преклонный возраст, быстро подскочил ко мне, выбил из моих рук телефон и повалил меня на пол, накрыв собой. На шум вбежали санитары. В воздухе мелькнул шприц, и сознание мое уплыло в дурман-страну.

Последняя глава

В общей сложности я провела в клинике полгода. Лекарства повредили мои внутренности. Я, кажется, говорила, что во мне будто боролись две части: светлая и темная… Я буду всегда существовать в пограничном состоянии. Это мой крест – приспосабливаться и двигаться по жизненному пути к той последней двери, за которой спасение… и прощение… Мои демоны улетучиваются, когда я выпиваю маленькую красненькую капсулу. Я научилась справляться и теперь не слышу их зловещих голосов.

В квартире нашей все по-прежнему: скрипучий диван и уже тридцатилетняя стенка с антресолями, портрет деда над кроватью родителей, соленья в холодильнике от уже еле ходящей соседки. Моя комната тоже не изменилась, она грустила в ожидании возвращения своей блудной хозяйки под присмотром безголового мишки…

Я брожу по комнатам, словно привидение… И листаю мысли-воспоминания, перечитываю на страницах прошлого все, что помню. И радуюсь своим сокровищам, которые хранятся в замшелых сундуках моей памяти. Я ощущаю важность присутствия в моей жизни людей, которые относились ко мне по-разному. Они рядом. Всегда. Приходят по очереди, и мы беседуем. Я продолжаю прятать в плюшевом туловище моего боевого товарища записки. Я не прекращала их писать и в клинике. Я обещала читать медсестрам, все, что пишу в блокноте. Я сочиняла стихи и демонстрировала им свое творчество, но однажды поняла, что это обман и притворство. Эти тупоголовые курицы не интересовались моей поэзией, а выполняли свою работу. Комплименты моему стихосложению – всего лишь пустышка. Восхищение – часть работы, за которую начисляют зарплату. Меня это задело и обидело. Я презираю лицемерие. Я продолжала читать им идиотские стишошки, которые выплевывал мой мозг, а втайне писала огрызки дневника.

Я терплю.

Я делаю вид, будто выздоравливаю.

Играю роль для тех, кто играет роли.

У каждого персонажа свое место в пьесе-жизни.

Они думают, что лечат.

Я даю им возможность так думать.

Но я ведь не больна.

Они уверены, что разгадали мои секреты.

Наивные!

Я обыграю вас.

ВЫ – останетесь в дураках.

Предательство.

Люди нечестны. Многие.

Я болею оттого, что нет правды.

Хочется закупориться в бутылку, как джин, и покоиться

на дне океана, слушая его убаюкивающие песни.

Здесь в клинике мир в мире.

Он более лжив, более лукав.

Бумажки из блокнота бережно сложены. Я хранила их за плинтусом в клинике. При выписке забрала с собой дань моему единственному другу – плюшевому мишке, хранящемумои самые сокровенные мысли.

Я сижу в комнате за столом и смотрю на аккуратно выведенные буквы. И думаю, думаю, думаю… вспоминаю, вспоминаю, вспоминаю…

Про МАТЬ…

Мать… я так и не смогла ее простить! Это моя идея про таблетки, я ей подсказала! В тот день, когда я пришла в сознание после долгого забытья… Голоса призывали мстить… Голоса были настойчивы, но я боролась. А потом я увидела ее в гостинице коленопреклоненной у ширинки гостя города. Это была грань. Моя грань. Голоса убедили – я должна была расставить все по местам. Мы сидели с ней на кухне. Пришлось долго и убедительно рассказывать истории про папиных любовниц, которые якобы чередой возникали в нашем доме и согревали его дряхлеющее тело пока мама тлела в объятиях молодого ловеласа… Я ее убедила, и она сделала все, как я хотела… Сознаюсь, у меня были сомнения: я боялась, что она не решится. Все-таки не зря я писала сказку! Шишка сделала свое дело: упала на Пчелку и размазала ее по поверхности Пня.

Записка, которую я написала специально для мамы:

Надо было тебе сделать аборт, ты была права, мама!

Чудовища порождают чудовищ.

Ты погрузила мой мир во тьму.

Я буду блуждать в темноте до конца…

До самого конца…

Про ПАПУ И ГОЛУБЕВУ…

Что касается моего папочки – он не женился на Голубевой. Его ангел улетел. Я позвонила ей. Трубку взяла ее бабушка, я взволнованным голосом попросила бывшую одноклассницу к телефону. Затем назначила встречу в дешевом кафе. Долго мы говорили с Маринкой: пили водку, а я все плакала и рассказывала о грязных домогательствах моего отца, как он лишил меня невинности и мы с ним жили как муж и жена во время отсутствия Майи. Эта дура даже не догадалась поговорить с ним! Она поверила в мои страшные истории и исчезла навсегда из нашего дома! Разве это любовь? Если бы любила, была бы рядом!

Я спасла отца от жадной Голубевой!

Мои мысли кричали на обрывке бумажки:

Не надо было тебе лезть в наше гнездо, Мариша! Любовь – драгоценный камень. Бижутерия – это стекляшки. Твои чувства – дешевые подделки! Бедный Эдик…

Когда она сбежала, папа, конечно, тут же понял: это его вина и решил испить вина. Да так увлекся, что у него расщепилась печень. Он болел и страдал. Он сгорел быстро. Бедный! Он приходил ко мне в больницу еще пару раз. Мы почти не разговаривали. Молча сидели и улыбались друг другу, будто просили за все прощения. Я видела, что он угасает, но гнала мысли о его смерти. Когда стопы угасающего человека направлены в ворота смерти, мы уже не в состоянии что-то изменить. Приходится мириться. И молиться.

Для папы я вывела следующее:

А ведь мы могли жить вместе, папа, как в старые времена, помнишь?

И смотрел бы ты потихоньку в своей комнате порнокассеты,

и завел бы интрижки на работе, пару-тройку

Ты был моим лучшим другом.

Жаль, что ты меня не понимал.

Моя душа плачет.

Про МАКСА и дочь его АНЖЕЛИКУ…

И все-таки я подписала бумагу, принесенную дочерью Максима, и согласилась на содержание! Наверное, тот поцелуй подействовал, она вместе со слюной впрыснула в меня вакцину совести. Да и в деньгах я нуждалась – пришлось уйти с работы. Коллеги откуда-то узнали о том, что я любовница руководителя. Они и раньше понимали – в фирму я попала не просто так, но предполагали, будто я родственница начальника. Меня игнорировали. Я стала для них пустым местом, словно вернулась в чудесные школьные годы. Только в те далекие времена у меня была поддержка – Фродя. И папа…