Ксанкина бригантинка

Жила она в комнатке с оконцем на север, и ни: когда к ней не заглядывало солнце. Но весной луч света прорвался и в ее комнатушку.

Однажды ушла она в школу, как всегда, оставив форточку открытой, чтоб проветрилась комната. А вернувшись, увидела на подоконнике огромный букет красных, словно пылающий костер, воронцов, какие растут только на высокогорьях.

На второй день она пыталась выспросить у ребят, кто это сделал. Но дети ничего об этом не знали. А некоторые краснели от стыда, что додумались до этого не они.

Через несколько дней появились тюльпаны. Потом другие цветы. И так все лето, даже когда детей распустили на каникулы.

Кто приносил эти цветы, Евгения Карповна так и не знала. И однажды, уже в сентябре, когда она заболела и осталась дома, в открытой форточке появилась чья-то рука в защитной гимнастерке. Только на этот раз она просунула в окно кроме цветов еще и сетку с арбузом и яблоками.

Евгения Карповна быстро подошла к окну, но тут же отошла: за окном был отец ее ученицы Лоры Кубанской, командир воинской части, стоявшей за селом. Он приходил на все родительские собрания сам, потому что жена его умерла, когда Лорочке было два года. Но вел он себя так, что Евгения Карповна даже мысли не допускала, что это он носит ей цветы.

Через открытую форточку Евгения Карповна услышала голос Кубанского:

— Простите, что я так по-мальчишески появляюсь у вашего окна. Только в это время я свободен: у солдат мертвый час. А вечером, когда вы дома, с Лорочкой занимаюсь.

Она не успела ничего ответить Кубанскому — в дверь постучал учитель, неожиданно пришедший навестить больную.

Это был милейший старикашка. Но как в эту минуту ненавидела его Евгения Карповна!

Кубанский, простившись, тут же ушел.

Появился он нескоро и удивил, поразил ее своим вниманием. Возвратясь однажды из школы, Евгения Карповна не узнала своего домика. Старый, почерневший деревянный дом этот принадлежал школе и был разделен на две квартиры. А комнатушка, где жила учительница, была когда-то терраской, которую перестроили в комнату для одиночек. Дверь в ней прорубили прямо на улицу, а крыльца сделать не успели. И снег и дождь — все врывалось в комнату, как только откроешь дверь.

И вот на фоне серых потрескавшихся бревен появилось свежестроганое крыльцо. Стучали молотки, шуршала ножовка.

Евгения Карповна остановилась перед желтовато-белыми, пахнущими смолой ступеньками. Их было две. Невысокие, широкие. Кубанский сам пилил доску, а два красноармейца, раскрасневшиеся, взмокшие от спешки, большими гвоздями приколачивали пол.

Увидев раньше обычного вернувшуюся учительницу, Кубанский растерялся. Выпрямился, оправил гимнастерку и, напустив на себя строгость, спросил, почему это школа так рано отпустила ребят.

Учительница ответила на его вопрос и, в свою очередь, спросила.

— А вы рассчитывали все сделать до моего прихода и опять скрыться? Отдохните, товарищи, — кивнула она красноармейцам.

Кубанский дал команду, и бойцы отошли покурить. А Евгения Карповна, укоризненно глядя на смутившегося командира, спросила:

— Чем же я вам отплачу?

— Примите это как шефство воинской части, — ответил Кубанский.

— И цветы — шефство? — спросила Евгения Карповна.

Опустив глаза, Кубанский ответил совсем тихо, чтоб не слышали бойцы:

— Мне больше некому их дарить.

Говорить дальше в присутствии красноармейцев было неудобно, и Евгения Карповна вошла в дом. А Кубанский тотчас ушел в часть, оставив солдат доделывать крылечко.

Вскоре Лора позвала учительницу на день своего рождения. Это было в воскресенье, и Евгения Карповна пошла не в семь часов вечера, как ее приглашали, а в девять утра и взяла на себя все хлопоты. Лора оказалась не по возрасту хорошей хозяйкой. Вдвоем они навели в доме такой порядок, что возвратившийся только к шести часам вечера хозяин остановился у порога, не решаясь идти дальше в запыленных сапогах.

Виновато кивнув дочке и учительнице, Степан Матвеевич сказал:

— Ясно!

Отступив за порог, он начал чиститься и прихорашиваться.

С этого дня эти три человека больше уже не разлучались. Но цветы Кубанский носить не перестал. Он всегда возвращался домой с букетом и отдавал его жене. А один цветочек обязательно вкалывал дочке в косичку.

Вскоре его перевели в Карпаты. Здесь он все собирался отыскать эдельвейс, цветок счастья и долголетия. Да не сбылась его мечта о долголетии. И для него и для Лорочки это лето оказалось последним. Началась война.

Случайно оставшаяся в живых во время первой фашистской бомбежки, Евгения Карповна тут же пристала к беженцам, которые бесконечным потоком шли на восток. Вечером она догнала конный обоз — эвакуирующийся детский дом. Здесь она добровольно взяла на себя обязанности тяжело заболевшего директора детдома. Но на второй день фашистские самолеты уничтожили весь обоз. В живых осталось только пятеро старших мальчиков, успевших во время налета убежать в лес. С этими подростками Евгения Карповна стала лесными тропами пробираться на восток. Покоя для нее не стало ни днем ни ночью. Днем боялась напороться на фашистов и ни на шаг не отпускала от себя детей. А ночью тоже боялась всякой неожиданности и дрожала над ними, как наседка над цыплятами. Один раз, только единственный раз согласилась, чтобы Федя, который был самым старшим и сообразительным мальчиком, вышел на лесную поляну к ручью за водой, и до сих пор не может себе этого простить. Только скрылся Федя в зарослях ольшаника, сразу оттуда послышалось: «Хальт!» И тут же тревожный, предупреждающий крик Феди: «Фашисты!» Потом раздался выстрел, за которым последовала такая ураганная стрельба, что Евгения Карповна скорей увела остальных мальчишек в глубь леса. Гибель Феди сделала ее настолько осторожной, что дальше она вела своих мальчишек буквально за руку.

Наконец наткнулись на партизанский отряд. Командир рассказал учительнице о положении на фронте и посоветовал раздать детей в ближайшей деревне крестьянам.

Евгения Карповна так и сделала, а сама вернулась в отряд.

Партизанкой Евгения Карповна была бесстрашной и неутомимой.

И все время, пока партизанский отряд находился в этом районе, она не выпускала из поля зрения своих мальчишек.

А после войны, когда все демобилизованные возвращались к себе домой, Евгения Карповна поехала в Сорочицы, к «сынкам». Целый месяц моталась по областным учреждениям, пока всех не устроила на учебу с полным обеспечением.

И только после этого поехала она, совсем одинокая, в Подмосковье, искать единственную свою родственницу. Но той не оказалось в живых. Ехать больше было некуда и незачем. И Евгения Карповна тут же пошла в только что открывшийся, первый в районе пионерский лагерь воспитательницей. Однако после всего пережитого здесь она работать не смогла. Ей казалось, что вожатые да и педагоги слишком большую волю дают детям, слишком доверяют их самостоятельности.

Да, война кончилась, теперь в лесу не встретишь фашиста. Но мало ли что может случиться с ребенком, предоставленным самому себе!

И Евгения Карповна ушла работать в трудовую колонию для малолетних преступников. Здесь все дети были на виду.

Шла на эту работу с твердым убеждением, что в ребенке обязательно побеждает доброе начало. Но вскоре убедилась, что не всегда это так.

В трудовой колонии она поняла, что хулиганство и воровство калечат детей не меньше, чем их калечили бомбы фашистов.

«Хулиганов надо уничтожать так же, как и фашистов». Этих слов Максима Горького она раньше не понимала. А теперь убедилась, как он был бесконечно прав!