Кто хоть раз хлебнул тюремной баланды

— Здравствуй, Бацке, — сказал человек у стойки и прикоснулся пальцами к шляпе.

Бацке посмотрел на человека, шевельнул губами. Потом медленно поднял громадную ручищу…

— Бесполезно, — бросил человек, но его голос немного дрожал. — Пушка!

Рука в кармане приподнялась, и ствол оттопырил ткань пальто, Бацке рассмеялся.

— Малец и с пушкой! Прежде чем выстрелишь, я тебя прихлопну. — Его рука снова поднялась.

— У меня есть для тебя четыре сотни, — быстро произнес человек.

Лицо Бацке изменилось, он опустил руку и еще раз посмотрел на человека. Потом, не говоря ни слова, пошел в свой угол, плотно засунув руки в карманы пиджака.

Человек проводил его взглядом. Затем вытер рукой лоб, мокрый от пота, и сказал хозяину:

— Еще один коньяк, а?

Он чувствовал на себе взгляды всех сидевших в передней части пивной, но их выражение было другим. Он лил свой коньяк, вопросительно поглядывая на хозяина. Тот отрицательно покачал головой.

— Не теперь, — прошептал он. — Он здесь не один.

Человек допил коньяк, расплатился и, прикоснувшись пальцами к своей черной шляпе, сказал:

— До свидания.

— До свидания, Хайдеприм, — ответил хозяин, и человек удалился.

4

На улице стояла девушка.

— Он там? — спросила она.

— Вот твои три марки, — сказал человек. — Дождись, пока он выйдет. Не называя моего имени, скажи, что «четырехсотенный» его ждет. Поняла?

— Да, — сказала девушка. — «Четырехсотенный» ждет тебя.

— Потом приведи его ко мне.

— А что я буду иметь? — спросила девушка. — Холодно, а у меня подметки дырявые.

— Еще три марки, — сказал человек. — Не хочешь, не надо.

— Договорились, — сказала девушка.

Человек быстро вышел на Вексштрассе, осмотрелся по сторонам (встреча с полицейскими была бы для него теперь некстати) и быстро зашагал вниз по Вексштрассе к Фулентвите.

Пройдя немного, он снова внимательно осмотрелся: улица была пуста, он быстро открыл дверь и вошел в дом. Потом тщательно запер за собой дверь. Без света, ощупью поднялся по лестнице, открыл дверь на этаж, включил свет и вполголоса сказал:

— Все в порядке, госпожа пасторша. Спите спокойно.

Он слышал, как зашуршала постель и женский старческий голос произнес:

— Хорошо, господин Ледерер, а как там в театре?

— Отлично, отлично, — сказал человек и повесил пальто и шляпу в шкаф. — Между прочим, возможно, ко мне еще придет мой коллега с женой. Вы не беспокойтесь, я сам вскипячу воду для грога.

— Большое спасибо, — сказала старушка. — Спокойной ночи. Завтрак — как обычно?

— Завтрак — как обычно, — сказал человек. — Спокойной ночи.

Он выключил свет в прихожей и прошел в свою комнату. В темноте он постоял минутку в раздумье.

Ветер бушевал вокруг дома, завывал за окнами, затем ударил в стекла, словно кто-то швырнул горсть колючего снега.

— Скверная ночь. Скверная погода. Скверное место, — повторил он и вздохнул.

Некоторое время он стоит в темноте, слушает шум ветра и снега. «Может, он вообще не придет, — думает он. — Тоже хорошо. Придет завтра. Прийти-то он придет. У него двадцать марок — четыреста его наверняка приманят».

Он включает свет.

Чистая, приличная комната, темный дуб, большие темные кабинетные кресла, настоящий шкаф для ружей, люстра из оленьих рогов со светильником в виде женской фигурки. За большой ширмой зеленого шелка — кровать.

Человек берет из книжного шкафа пачку сигарет, ящичек с сигарами и ставит их на курительный столик. Потом достает бутылку коньяка и бутылку рома из буфета, ставит их рядом. Затем три рюмки, три чайных стакана, сахарницу.

Стоит минуту в задумчивости, прислушивается. «Эти старые дома слишком тихие», — думает он. Потом достает три чайных ложки.

Он снова задумывается и медленно идет к двери. Затем возвращается, достает бумажник из пиджака и отсчитывает восемь купюр по пятьдесят марок. Он складывает их, кладет на курительный столик и ставит на них большую, тяжелую мраморную пепельницу. Внимательно проверяет, не выглядывают ли купюры из-под пепельницы. Потом опять задумывается.

Он заходит за ширму и появляется оттуда в домашних туфлях и куртке. В руке у него пистолет.

Он оглядывает оба клубных кресла и, не удовлетворившись, придвигает к столу еще стул из плетеного камыша. Стул с подлокотниками и с подушками на спинке и сиденье. На сиденье сбоку он кладет пистолет и прикрывает его носовым платком.

Потом отходит на два шага и смотрит на стул. Все хорошо: пистолета не видно, а платок лежит как будто его забыли.

Он слегка вздыхает, смотрит на часы (час пятнадцать) и идет на кухню, где ставит на совсем слабый огонь кастрюлю с водой. Вернувшись в комнату, берет книгу и начинает читать.

Проходит очень много времени, в доме мертвая тишина, но ветер, кажется, усиливается. Он сидит и читает, его бледное напряженное лицо с безвольным подбородком и чувственным ртом выглядит усталым, но он продолжает читать.

Потом он снова смотрит на часы (два часа пятьдесят семь), в нерешительности рассматривает приготовленное на курительном столике, встает, прислушивается. Ничего.

Он осторожно проходит через прихожую, заглядывает на кухню, доливает воды в наполовину выкипевшую кастрюлю, открывает входную дверь и прислушивается, что происходит в подъезде. Ничего.

Продрогший, он возвращается в комнату, наливает себе рюмку коньяка, потом вторую, третью…

Поверх пистолета ложится еще и книга, человек принимается ходить взад и вперед. Он ходит неслышно, безостановочно, одна половица скрипит под его ногой, и, хотя он весь погружен в свои мысли, после третьего раза нога сама уже не наступает на нее.

Снаружи в прихожей слышится тихий шорох, он открывает дверь своей комнаты и говорит вполголоса:

— Сюда. Пожалуйста, тише.

Бацке входит первым, за ним девушка, он кажется развязнее, чем раньше.

— Ну, старина Куфальт…

— Нет, никаких имен! — быстро говорит человек. — Ильза, принеси воды для грога, она наверняка давно вскипела. — И когда она вышла: — Между прочим, меня зовут Эрнст Ледерер…

— Ерунда, — говорит Бацке, — налей-ка мне коньяку, Ледерер. Или мне можно прямо из бутылки?