Кто хоть раз хлебнул тюремной баланды

Они стоят под аркой ворот. Петров отодвигает одну задвижку за другой. Потом достает ключ.

— Дуй и не оглядывайся. На тюрьму не след оглядываться. Я плюну тебе в спину три раза, а ты не вытирай, — это такая примета, чтоб сюда не вернуться. Ну, сынок, с богом!

Ворота распахиваются. Перед Куфальтом расстилается большая, залитая солнцем площадь. Газоны покрыты сочной зеленью. Каштаны в цвету. Снуют прохожие, женщины в светлых платьях. Куфальт медленно и робко выходит на свет божий. Нет, он не оглядывается.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ Приют «Мирная обитель»

1

Во-первых. Петров слишком рьяно исплевал ему сзади пальто; Куфальту все время мерещилось, что прохожие ухмыляются за его спиной. Поэтому он снял пальто и перекинул его через руку, стерев таким образом плевки, но это ничего не значило: он все равно не вернется в тюрьму!

Во-вторых, уже сидя в поезде, он оглянулся на город, и вдруг между домами еще раз вынырнула высокая серая бетонная громадина, усеянная множеством зарешеченных отверстий, — это тоже ничего не значило, потому что в этот миг он удалялся от нее: он все равно не вернется в тюрьму!

Однако уже в поезде, обдумав каждый свой шаг, он понял, что наделал массу глупостей. Прежде всего: поехал к вокзалу на такси только из-за того, что люди как-то не так на него смотрят, а он не может вынести этих взглядов. Потом: пообедал на вокзале, потому что в тюрьме к своей порции баланды так и не смог притронуться. Затем: купил десяток сигарет по шесть пфеннигов штука — того же сорта, что курит директор. К тому же еще и газету. Но что всего хуже — за обедом выпил кружку пива, хотя поклялся ничего крепкого в рот не брать. В итоге пять марок девяносто пфеннигов пустил по ветру, то есть свой тюремный заработок за шестьдесят три дневных нормы. За эти деньги ему пришлось шестьдесят три дня вкалывать, не разгибаясь, — ведь поначалу он справлялся с дневной нормой только за двенадцать — тринадцать часов. И теперь за два часа профукал то, что заработал за шестьдесят три дня, — хорошенькое начало!

Если по-честному, он совсем иначе представлял себе свою первую поездку на поезде.

Правда, за окном мелькали залитые солнцем сельские пейзажи, и смотреть на них было приятно, но разве он мог себе это позволить? Нужно подумать о том, о другом, выходит, опять заботы, как и в тюрьме. И как еще сложатся его дела в приюте?..

— Господа, не может ли кто-нибудь сказать, на какой остановке мне нужно выйти в Гамбурге, чтобы попасть на Апфельштрассе?

Молчание. И Куфальт уже боится, что никто не ответит на его вопрос, уже сомневается, достаточно ли громко спросил. Но тут господин, сидящий в углу, опускает газету и говорит:

— Апфельштрассе? На Центральном вокзале сойдете и пересядете. Вам надо доехать до Берлинер Тор.

— Позвольте, позвольте! — возражает ему сидящий рядом с Куфальтом. — Вы ошибаетесь! Нет там никакой Апфельштрассе. Да и откуда бы ей там взяться?

— Конечно, есть. Это улица возле водолечебницы…

— Господин путает и только сбивает вас с толку, — замечает сосед Куфальта. — Вам надо сойти на остановке Гольштенштрассе. Апфельштрассе там рядом…

В разговор вмешивается низенький толстячок:

— Этот господин прав. Но и тот господин тоже. Дело в том, что есть две улицы с этим названием: одна Апфельштрассе в Альтоне, другая — в Гамбурге. Вам-то какую нужно?

— Мне сказали — в Гамбурге.

— Значит, вам надо ехать до Берлинер Тор, то есть пересесть на вокзале.

Снова молчание.

Вдруг сосед Куфальта возобновляет разговор:

— А куда конкретно вам нужно на Апфельштрассе? Потому что часто скажут «Гамбург», а потом оказывается, что имели в виду Альтону.

— Простите, но господин сказал, что ему нужно в Гамбург, значит, ему ехать до Берлинер Тор.

— А что, вам точно сказали — Гамбург? Или так, вообще?

— Да не знаю уж. Я еду к родственникам.

— А куда вы адресовали письма к ним — в Гамбург или в Альтону?

— Видите ли, я… Я никогда сам с ними не переписывался. Это всегда делал кто-нибудь за меня… Моя матушка.

У соседа Куфальта прыщеватое лицо и подслеповатые глазки. К тому же изо рта у него скверно пахнет, — Куфальт это почувствовал, когда тот доверительно шепнул ему на ухо:

— Ты ведь едешь — туда?

— Куда — «туда»? — изображает недоумение Куфальт.

— Брось, парень. Что я, не вижу. Потому и говорю: сходи у Гольштенштрассе, там это. А то придется топать с сундуком через весь город.

— Спасибо, спасибо. Право, не знаю, что вам и сказать. Я еду к родственникам в Гамбург.

— Если у тебя такие родственнички…

Куфальт уже проклинает себя за то, что затеял этот разговор. И хватается за газету.

— На твоем месте, парень, я бы лучше навострил лыжи к аллилуйщикам на Штайнштрассе.

Куфальт разворачивает газету.

— Там тоже берут всего четыре гроша за ночлег.

Куфальт делает вид, что читает.

— Хочешь, поднесу твой сундук.

Куфальт не слышит.

— Да не сбегу я с ним, не сбегу. Понесу хоть до Бланкенезе, если тебе туда надо. Понял?

Куфальт молча встает и идет в уборную.

2

— Апфельштрассе? — переспрашивает полицейский и пристально смотрит на Куфальта. — Ах, ну да. Прямо, вторая улица направо.

— Спасибо, — бормочет Куфальт и поспешно удаляется. Этот тоже сразу догадался. Наверное, из-за землистого цвета лица. Хоть бы поскорее это прошло, а то людям в глаза смотреть стыдно…

Вот и Апфельштрассе. Дом номер двадцать восемь. «Городской клуб миссионеров. Спальни во дворе. Ночлег пятьдесят пфеннигов».

«Неужели это и есть то самое?»

Под аркой ворот стоит толстяк с мрачноватой физиономией.

Куфальт нерешительно направляется к нему. Фуражка у толстяка какая-то особенная, вроде бы форменная. Но тот еще издали начинает орать;

— Чего надо в такую рань? Ночлежка работает с семи!

«В чем тут дело? — в ужасе думает Куфальт. — Я и одет прилично, не хуже, чем раньше, однако все, как один, сразу смекают, что к чему».

А вслух говорит:

— Я не собираюсь тут ночевать. Я хотел только спросить, здесь ли приют «Мирная обитель»?

— «Мирная обитель»? Что ж, можно и так назвать, мне без разницы. Вечером так. А утром небось иначе его обзовете.

— «Мирная обитель» — приют для торговых служащих, оставшихся без работы. Это здесь?

— Нет, здесь такого нет.

— Не скажете ли, где он находится?

— Не скажу. Почем мне знать, где обретается ваша братия.

Толстяк исчезает в воротах, и Куфальт возвращается на тротуар. Нет смысла пытаться здесь еще кого-то расспрашивать. Номер дома правильный — двадцать восемь. Значит, приют все-таки в Гамбурге. Он крепче сжимает ручку чемодана и шагает обратно к вокзалу.