Кто хоть раз хлебнул тюремной баланды

Сквозь замочную скважину все еще слышится:

— Отец Зайденцопф, отец Зайденцопф…

Но они переходят из прихожей в другую комнату; там еще довольно светло.

Коротышка в черном опускается в огромное кресло с подголовником, стоящее за письменным столом, — половинки подголовника торчат над ним, словно крылья. Куфальту милостиво разрешают сесть по другую сторону стола.

— Мой юный друг, — сразу же начинает разговор коротышка, — вопрос моей супруги попал в самую точку. Откуда вы пожаловали к нам так поздно?

— Из Центральной тюрьмы.

— Но в Центральной тюрьме выпускают на свободу в семь утра. Вы могли бы попасть сюда к двенадцати. Где же вы провели это время?

— Меня… — начинает Куфальт.

Тут коротышку словно подбрасывает:

— Стоп! Стоп! Молчите, дорогой! Не говорите, не подумав! Ложь так легко слетает с наших уст! Лучше ответьте: «Мне стыдно сказать вам правду, отец!» Тогда мы оба помолчим и поразмыслим над тем, как мы все слабы.

— Но меня выпустили только в час двадцать, господин Зайденцопф.

— Отец Зайденцопф, — поправляет тот. — Запомните: отец. Я вам верю, друг мой, но будет лучше, если вы покажете мне выданную вам в тюрьме справку.

Куфальт достает бумажник, роется в нем, вынимает справку и протягивает ее через стол.

Зайденцопф сведущ в этих бумагах, ему достаточно одного взгляда.

— Хорошо. Вы сказали правду. И все-таки… Нет, оставьте бумажник на столе, пусть полежит. Мы еще вернемся к нему. А сейчас я только…

Коротышка рывком поворачивается к окну и начинает сильно барабанить пальцами по стеклу:

— Ты уйдешь или нет? Уйдешь или нет? Что мне — полицию вызвать? Убирайся сейчас же!

Куфальт едва успевает заметить за стеклами бледное длинноносое лицо Бертольда, тут же отпрянувшего от окна.

А Зайденцопф весь сияет:

— Боится меня, как видите! Еще как боится! Да, мы шутить не любим. Мы предпочитаем строгость. С заблудшими душами надо обращаться строго. Строго и в то же время милосердно. Однако вернемся к нашему разговору. Но даже если вы вышли на волю в час двадцать, вы могли бы быть здесь на час раньше!

— Сперва я попал на другую Апфельштрассе, — ту, что в Альтоне. Так что битый час тащился с тяжелым чемоданом через весь город.

— Обойдите стол! — вдруг кричит Зайденцопф. — Подойдите ко мне! Поглядите-ка в ваш бумажник!

Он успел его открыть и изумленно уставился в одно из пустых отделений.

Куфальт ничего не видит, кроме того, что там пусто, не понимает, чего от него хотят, и молча ждет, что за этим последует.

— Подуйте-ка в него, приятель. Разве вы не видите, что там сидит паук?

Куфальт ничего не видит, но добросовестно дует.

Зайденцопф принюхивается.

— А вы все же выпили, мой юный друг! Правда, совсем немного. Всего лишь рюмочку, не так ли? Вроде бы ничего страшного, но лучше совсем бросить. Посмотрите на Бертольда, он и умен, и не лишен нравственных и религиозных принципов, однако пьет. В «Синем кресте» уже трижды давал обет бросить — я руковожу этим обществом и именно по поручению «Синего креста» возглавил этот приют — и каждый раз нарушал! Каждый раз!

— Я бы и так дохнул на вас, не стоило ломать комедию.

— Охотно верю. Охотно. Вы человек порядочный. Сразу видно. Вы нас еще порадуете, вот увидите, вы у нас далеко пойдете. Ну вот, а деньги свои вы сдадите мне на хранение…

— Нет. Деньги я хочу держать при себе.

— Спокойно, спокойно. Вы ведь не хотите, чтобы они пропали? Знаете ведь, что у нас тут за народ! Мы не отвечаем за деньги, которые не сданы. И само собой вы получите расписку, а когда вам понадобится, я вам выдам столько, сколько нужно. Итак: четыреста девять марок семьдесят семь пфеннигов. Сейчас дам вам расписку.

Куфальт злобно смотрит на свои деньги и начинает закипать.

— Но деньги мне нужны немедленно. Надо купить подвязки для носков и домашние туфли. Я отвык от кожаной обуви, ноги очень болят.

— Скоро привыкнете. Оставляю вам три марки. Но вы не потратите их на пустяки, верно? Три марки не так-то легко заработать.

— Мне нужно минимум десять, — совсем мрачнеет Куфальт.

— Что вы! Господь с вами! Мы что — миллионеры? Когда израсходуете эти три марки, попросите еще. И вы их получите. Но, вспомнив, что за деньгами надо обращаться к отцу Зайденцопфу, вы сразу одумаетесь. Вот денежки и останутся целы.

Коротышка уже у шкафа; бумажника как не было.

«Что бы мне раньше догадаться, — думает вконец растерявшийся Куфальт. — Припрятал бы сколько-нибудь. Вечно попадаюсь на удочку этим святошам».

— А теперь быстренько распишемся под уставом приюта и под распорядком работы машинописного бюро, затем вы подниметесь наверх, распакуете свои вещи и приготовите себе постель.

— Нельзя ли зажечь свет? — спрашивает Куфальт, тупо глядя на два листка, заполненных убористым типографским шрифтом. — Неплохо бы знать, под чем ставишь свою подпись.

— Неужто вы хотите все это прочесть? Дорогой друг, это же бессмысленно! Тысячи до вас подписали, значит, и вы подпишете.

— Но мне хотелось бы знать, что здесь и как. Лучше дайте мне спокойно все это прочесть.

— Зря вы волнуетесь, дорогой друг. Пожалуйста, читайте, если вам угодно. Возле окна еще достаточно светло.

Но и у окна уже ничего не видно. Куфальт ищет глазами выключатель, взгляд его ненароком падает за окно и в сгущающихся сумерках различает фигуру человека, скорчившегося на плитах палисадника. Заметив его, человек поднимает к окну испитое лицо с длинным носом и мимикой изображает полное отчаяние.

— А Бертольд-то здесь! — вырывается у Куфальта.

— Где? О, несчастный! Опять придется выдворять его с помощью полиции. Дорогой господин Куфальт, сделайте одолжение, подпишите скорее. Мне нужно уладить дело с этим бедолагой. Наш приют не должен нарушать покой жителей, он должен быть воистину мирной обителью. Ну, вот вы и подписались. Жму вашу руку. Отныне вы мой сын. Да благословит Господь ваше прибытие под этот кров!

— Надеюсь, на вероисповедание вы тут внимания не обращаете?