Кто ищет, тот всегда найдёт

— Со стороны, — соглашаюсь, — виднее. Вы не подскажете, — спрашиваю прилежно, — что определяют «белогвардейские замашки»? — и возвращаю обстоятельную кляузу дорогих товарищей.

— Рассказывай по порядку, — приказывает начальник, — чем ты им так насолил, что они вынуждены, — поднимает донос, трусливо свернувшийся вдвое, — писать такие заявления?

Быстренько пытаюсь собрать разбежавшиеся в обиде и недоумении мыслишки. Чем? Да ничем! Разве, вот, только:

— Я категорически против, — начинаю перечислять и свои весомые претензии нижеподписавшимся, — бесполезных зимних топоработ, фактически превращённых Хитровым в охоту на пушного зверя, — Ефимов крякнул и что-то пометил у себя в блокноте. — Сухотина, — разгоняюсь в клёпе, — слишком много времени и сил уделяет партийной работе, в том числе, райкомовской. Я вообще считаю, что общественная работа должна производиться в нерабочее время или с разрешения руководителя, — Ефимов хмыкнул, но ничего не записал. — Сарнячка, — продолжаю…

— Кто? — переспрашивает начальник.

— Ну, Зальцманович, — расшифровываю кличку, — претенциозно считает, что ей вообще начисто противопоказана полевая жизнь и полевые работы, а я думаю, что каждый инженер обязан отмолотить с прибором хотя бы по месячишку в сезон. Кравчуку я, извиняюсь, — совсем распоясываюсь, — набил морду за оскорбление «врага народа» Горюнова. Можно и ещё при желании что-нибудь припомнить…

— Достаточно, — останавливает нахмурившийся шеф. — До этого заявления я склонялся назначить техруком тебя…

— Избави бог! — с ужасом картинно отшатываюсь на спинку стула. — Я присоединяюсь к мнению товарищей.

— Не юродствуй! — прикрикивает Сергей Иванович. — Восстановил против себя половину партии, а туда же… Тебя послушать, так ты у вас в партии один святой.

— Так и есть, — подтверждаю скромно.

— С таким отношением к людям выше начальника отряда не прыгнешь.

— Меня это устраивает, — заклинило меня.

— Плох тот солдат… — начинает шеф.

— …который не хочет быть начальником партии, — заканчиваю я.

— Ты? — опешил большой начальник. — Хочешь стать начальником партии? Хозяйственником? — отклонил голову и издали оценивающе посмотрел на абитуриента. — А я-то считал, что тебя увлекает геофизика, и способности есть, — польстил мне и зря, потому что я начинаю наглеть.

— Я и не отрицаю своих способностей, — улыбаюсь снисходительно, — и хозяйственником, Шпацерманом, вовсе не хочу быть. В обозримом будущем, — объясняю начальнику экспедиции, — начальники партий должны будут для ради дела совмещать функции техруков и организаторов, а хозяйство спихнут на заместителей. Таким начальником я и стану… если вы меня назначите. — Ефимов ухмыляется, качая головой из стороны в сторону, наверное, удивляясь моим претензиям и наглости.

— Ну, парень, а ты, оказывается, ещё тот орешек! — Помолчал немного и сообщает прискорбную новость: — Но начальником тебе в ближайшее обозримое время не быть, — и опять смотрит на меня исподлобья и строго. — Кроме той, что ты читал, есть на тебя ещё одна бумага… — помолчал и грохнул: — …из КГБ. — От кого, от кого, но от них я доноса никак не ожидал и даже варежку раззявил от переполненных чувств. — Женишься? — ни с того, ни с сего интересуется моим семейным положением Сергей Иванович.

— Да не так, чтобы уж очень, — мямлю, застигнутый врасплох.

— А то, что у невесты отец — враг народа, знаешь?

Вот оно что! Мелко! Подло! Несолидно для такой организации.

— Да, — сознаюсь, — знаю, что он расстрелян в 42-м году, когда с товарищами бежал из плена, выбрался из окружения и вернулся к своим. Маше тогда было всего два годика, она и не видела отца ни разу, за что же её-то? Я, например, не считаю его виновным в том, что часто на войне случается и чаще всего не по вине солдат.

Ефимов нахмурился.

— Своё личное мнение держи при себе и не трепли языком понапрасну, ясно? — Я молчу: ясно-то ясно, а как промолчать, когда подозревают зря? Стать бессловесным гадом? Шипящим от бессилия гадёнышем? — В их представлении, — делится содержанием секретного документа Сергей Иванович из исключительного доверия ко мне, внушённого Радомиром Викентьевичем, и я это понимаю и ценю, — у тебя враждебная тяга к предателям и врагам народа, она является следствием твоего антисоветского мышления, развившегося, в том числе, и… в белогвардейские замашки, — начальник ухмыляется, радуясь совпадению ярлыков в заявлении нижеподписавшихся и в документе КГБ, — и поэтому выдвижение тебя на ответственные руководящие посты опасно. Вот так! На комсомольский учёт до сих пор не встал?

— Да какой из меня комсомолец? — досадую, защищаясь. — Дядя с бородой, стыдно с пацанами рядом…

— Скрытно приютил у себя в общежитии, — продолжает пересказывать содержание КГБэшного представления Ефимов, — настоящего, нераскаявшегося врага народа, постоянно встречался с ним наедине, по донесениям информатора, в полевых лагерях и о чём-то подолгу и скрытно беседовал, и не исключено, что вы готовили заговор против советской власти.

— Сарнячка! — произношу брезгливо.

— Что Сарнячка? — недоумевающее спрашивает Ефимов.

— Информатор. Горюнов предупреждал, что она осведомитель КГБ, а он в таких делах не ошибался. — У Сергея Ивановича треснул карандаш в стиснутых пальцах. Он встал, подошёл к окну, пряча от меня лицо. — Они его укокошили, — дополняю глухо.

— Кто они? О чём ты? — поворачивается начальник и опять садится за стол.

— КГБэшники, — утверждаю, не сомневаясь, особенно после скоропалительных похорон профессора. — Марат! — У Ефимова брови полезли на лоб от такого заявления, и я ему рассказал, как нашли Радомира Викентьевича с огнестрельной дыркой в виске, как тайно схоронили и какие заставили подписать бумаги. Сергей Иванович молча выслушал, насупясь, молча посидел, переваривая двойную неприятную информацию и, приняв решение, сказал:

— Ты, вот что, Василий. Прибереги при себе выдумки. Мало ли кто мог убить Горюнова, ты не видел. И Зальцманович не тревожь, Горюнов мог и ошибиться. Лучше скажи, что будем делать с этим? — поднимает заготовленный Дрыботием приказ. — Что ты там и кому напередавал без разрешения? — Рассказываю, как на духу, короткую историю быстрой передачи материалов по Угловому, не утаив и косвенного участия Шпацермана и нейтрального участия Сарнячки.

— Если бы я знал, — жалуюсь, — что такая передача не разрешена даже соседям-геологам, с которыми работаем бок о бок и постоянно обмениваемся неофициальной информацией, я бы ничего им не показал даже издали, — это я, конечно, крупно привираю.

Недолго размышляя, Ефимов зовёт звонком секретаршу:

— Дрыботия и Антушевича ко мне. — Те приходят, смотрят на меня подозрительно и враждебно и усаживаются против меня единым сплочённым фронтом. — У вас, что, — спрашивает шеф, — начальники отрядов запрашивают разрешения на передачу материалов геологам?

— Нет, — нехотя отвечает Дрыботий, почуяв, куда дует шефский ветер, — приказом передача материалов разрешена только техруком и только с разрешения экспедиции.

— Начальники отрядов поставлены об этом в известность? — настырно допрашивает Ефимов. Дрыботий пожимает плечами, смотрит на Антушевича, ища поддержки, но тот отводит глаза.

— Это входит в обязанности техруков.

— Проверили, — гнёт своё Сергей Иванович, — прежде, чем наказывать Лопухова? — Те молчат: отвечать нечего. — Игнат, — обращается начальник к Антушевичу, — принеси приказ, — а сам куда-то звонит. Из разговора становится ясным, что Шпацерману, просит найти приказ Когана по партии о передаче материалов. Тот ищет, а у нас все сидят в напряжённом молчании. — Нет? — переспрашивает в трубку Сергей Иванович. — Дай мне Зальцманович. — Гнетущая молчаливая атмосфера в кабинете накаляется. — Здравствуй, — говорит опять в трубку начальник, — ты знала о передаче материалов по участку Угловому Лопуховым? Так! А знала, что на это необходимо разрешение экспедиции? Нет? Ладно, — и кладёт трубку. Вошёл Антушевич и подаёт приказ по экспедиции. Ефимов внимательно читает и обращается к Дрыботию: — Почему здесь нет приписки, чтобы техруки довели приказ до сведения всех ИТР? — Дрыбодан кисло кривится, не желая признавать собственной недоработки.