Кто косит травы по ночам

– Ты будешь моей женой? Это правда? Ты не шутишь?

– Правда! – с достоинством невесты кивала любимая.

– И тебя ничто-ничто не остановит?

– А что нас может остановить? – прильнула девушка к вожделенному телу.

Они опять закружились в вихре страсти, а потом, когда она уже засыпала и не интересовалась деталями их будущего, а просто ровно дышала в забытьи, жених с отчаянием признался, что он ее недостоин.

Во Франции он – безработный, а здесь – хаус-кипинг, домработница то есть у богатых русских. С перспективой подняться до воспитателя их ребенка, который пока еще слишком маленький, чтоб начать изучать французский. Хозяева его сейчас на отдыхе, но через неделю вернутся. Он будет очень занят. Но каждая свободная минутка станет принадлежать ей. Как и весь он, со всей своей безграничной любовью и верой в нее, ненаглядную Ирочку.

Сон рассыпался вдребезги. Любовь потускнела вмиг. Ничего себе! Дождалась! Хаускипинга – домработника с гувернантскими перспективами!

– Мьсе л’Абе, француз убогой, /Чтоб не измучилось дитя, /Учил его всему шутя, /Не докучал моралью строгой… – полез по мозгам незабвенный «Евгений Онегин».

Ее обдавало изнутри холодом. Чтобы забыться, она привычно прильнула к теплому трепещущему торсу «жениха». Объятие состоялось лютое, страдальческое – «на посошок».

Француз, конечно, был не настолько тонок, чтоб понять извилины и глубины решительного и сильного русского женского характера. Он воспринял вспышку страсти как принятие его таким, какой уж есть.

Ирка постановила для себя: встречи продолжать, просто не в силах была от человека оторваться, но вот замуж? Хотя уж замуж было и вполне невтерпеж, но такой мезальянс – вся Москва обсмеется, в приличные дома приглашать перестанут.

Само собой разумеется, за советом Иришка прискакала к Наде.

– Знаешь, я, как хирурги, – своих не режу, – попробовала отказаться Надежда от вынесения судьбоносного решения.

Но подруга настаивала, просто с ножом к горлу подступила: советуй, и все, как скажешь, так и сделаю.

– Тогда выходи за него – и точка, – велела Надя.

– Сама-то за Андрея вышла, а мне уборщика советуешь, – попрекнула Ирка.

– Если тебя это успокоит, я вышла за Андрея, когда он был простым, можно сказать, лимитчиком из глухой провинции. Зарабатывал ерунду. От его манер мама в ужас пришла. Секса такого волшебного, как у тебя с французом твоим, не было у нас и не будет, наверное. Семья у него – проще некуда, меня не привечают.

Ирка вытаращилась:

– А что ж ты тогда?..

– А то я тогда, что семью хотела создать, детей родить, плечо родное рядом чувствовать. И общественное положение добрачное моего будущего мужа мне не особо было важно. Я была уверена, что все у нас образуется, если будем вместе и станем поддерживать друг друга.

Надя и впрямь была уверена, что ничего трагического в Иркиной ситуации нет. Есть даже масса плюсов: пара красивая, гарантированное улучшение породы, возможность получения французского гражданства, наконец.

А Ирка почему-то обиделась. Посчитала, что Надя судит со своей колокольни. Высокомерно с ней общается и всякое такое прочее. Разревелась даже и неделю целую не звонила потом.

Вот и советуй ей! И что она такого плохого сказала, непонятно.

Но что если Ирку переклинило и теперь она так свою непруху в личной жизни на Наде срывает? Нет, это полнейшая мурня.

Конечно, всякое бывает, но как-то с образом Ирки не вяжется. Это же не некое абстрактное существо, а ее Иришка, и если уж ее подозревать, то в чем тогда смысл дружбы, в конце концов?

Давно забытое. Владик

Но раз уж взялась самую близкую подругу подозревать, надо и к себе отнестись построже, пообъективнее.

Может, эти злодейства из ее забытого прошлого растут?

Вот же встретился ей не так давно Владик и неоправданно настойчиво на их случайную встречу отреагировал. Не хочется вспоминать, а придется.

Познакомились они в метро, на выходе со станции «Парк культуры» к бассейну «Чайка».

Наде было восемнадцать. С инструкцией, запрещающей знакомство на улицах, она была полностью согласна и действовала подобающим образом: в ответ на все заигрывания незнакомцев была «как камень холодна».

Но в тот раз не устояла: что-то в молодом человеке было такое, что расстаться с ним просто не хватило сил. Он тоже шел в бассейн. Разница была в том, что Надя весь свой сеанс по-щенячьи култыхалась у бортика, а Владик совершал невероятные чемпионские заплывы, время от времени делая контрольный маршрут к месту Надиного пребывания. Он даже немножко поучил ее плавать стилем кроль: заставлял ложиться на его вытянутые руки для подстраховки и загребать, как положено правилами.

Его прикосновения были как ожоги, даже прохладная вода не остужала. Ему уже исполнилось двадцать четыре, он учился на юридическом и работал на стройке. Опять же – не москвич, везет ей на это. Разница в возрасте ее, конечно, смущала – целых шесть лет! Что он за это время повидал и испытал – даже представить страшно.

Они встречались каждый день (Надя – тайно от своих), тянуло их друг к другу неумолимо, но поцеловаться с ним Надя осмелилась только недели через три.

Они ехали из Загорска в поздней электричке, ее голова на его плече, и он наклонился и коснулся губами ее губ. Этот необыкновенный поцелуй Надя помнит и сейчас и не забудет, пока жива.

Они оба решили, что это любовь. Пообещали друг другу пожениться.

Наде спешить было некуда:

– Конечно, поженимся, но давай года через два, на третьем курсе хотя бы.

Владик настаивал, торопил.

Надя привела его домой, знакомиться с родными.

Встреча прошла в теплой дружественной атмосфере, но, выпроводив претендента, и бабушка и, главное, дед обрушились на только что ушедшего жениха с такой яростной критикой, которую она даже вообразить себе не могла.

– Проходимец, – заклеймил дед.

– Наглец, – постановила бабушка.

Да нет, не был он ни проходимцем, ни наглецом, просто держал себя слишком независимо, петушился по-мальчишески. Ну, что тут поделаешь? Надя полагалась на время, притерпятся дорогие ей люди и поймут, что все не так плохо.

Владик же почему-то стал невыносимо ревновать. Потерять ее боялся и придумывал варинты измен и разлук, такие абсурдные, что ничего, кроме смеха, они не вызывали. Он встречал ее рано утром неподалеку от дома, с черными кругами под глазами, со спекшимися губами:

– Я вчера ночью стоял под твоими окнами – у тебя в комнате был мужчина!!!

Что на этот полный бред полагалось возразить?

«Нет, я тебе отдана и буду век тебе верна»?

Надя легкомысленно смеялась – ее ничем не запятнанная совесть позволяла ей веселиться. Он подкарауливал ее у института, и если она случайно оказывалась на выходе с сокурсником, следовало трагическое представление в пяти действиях.