Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже

а у тебя была подруга — женщина, зубной врач.

Совсем по Зощенко.

С ужасом перед дантистами мы покончили. Был

еще один, куда более иррациональный. Змеи. Их ты

боялся панически. Говорил, что в детстве в тебя кинули

дохлую змею. Ты не мог видеть рептилий на картинках, не мог смотреть на них на экране. Если ты знал, что

в фильме появится змея, ты на него не ходил. С показа

247

“Индианы Джонса” в Доме кино ты выскочил пулей —

змея там появлялась в первых же эпизодах. Эту фобию

ты разделил с героем Харрисона Форда — Индиана

тоже патологически боится змей.

Недавно я прочитала, что страх змей — довольно

распространенное явление, называется офидиофобией

и легко лечится гипнозом. На гипноз ты никогда не

согласился бы: “Не должен чужой человек копаться

у тебя в голове!”

Оказалось, что людей, которые боятся змей, —

миллионы, куда больше, чем тех, кто боится, например, хищников. Что это? Первобытный ужас перед библей-

ским змеем или перед змееподобными сказочными

драконами? Страх каждого ленинградского ребенка

перед гигантским “Медным змием” в Русском музее?

(“Последний день Помпеи”, висящий в том же зале, был, конечно, страшнее, но “Медный змий” уверенно

занимал второе место.) Обыкновенное омерзение?

Может быть, эта офидиофобия (ну и словечко!) была

признаком твоей постоянной внутренней тревоги, которая всегда оживляет архаические страхи и питается

ими? Как будто ты чувствовал угрозу, которую несет

с собой жизнь, скрытый в ней яд. “В «Истории кино»

он [Годар] нарезал любимые фильмы на микроскопиче-

ские отрезки. Они дразнят, но не отвлекают от

собственного годаровского страха по поводу того, что

все мы рано или поздно умрем, а эта — обольститель-

ная и фальшивая — змея срастется вновь и вновь будет

жалить своим сладким и смертоносным ядом...” Может

быть, этот страх спровоцировал твое увлечение филь-

мами ужасов, твои попытки вскрыть механизмы их

воздействия. Понять эту твою фобию я не могла, мне

она казалась распущенностью, проявлением инфантиль-

ности. Неужели нельзя научиться собой управлять?

Но жить этот твой страх нам не мешал. Просто нельзя

было рисовать змей, говорить о них, оставлять на полу

ремни. Наверное, тебе было бы страшновато жить

со мной летом в Черногории, здесь иногда ползают змеи.

Кстати, у Тарханова в “Коммерсанте” была кличка

“Удав в сиропе”. В другой версии — “Змея в шоколаде”

(мне всегда казалось, ты суеверно вздрагиваешь, когда

ее слышишь). Так что я от тебя ушла именно к змее —

пусть и в шоколаде.

У Сережи тоже есть иррациональный страх —

перед антибиотиками. Я таблетки глотаю легко, как

конфеты (если честно, конфеты я ем куда реже).

Следую совету Леши Тарханова: “Не так долго нам

осталось жить, так лучше провести это время без боли”.

Но Сережа испытывает ужас перед ядовитым вторжени-

ем, как будто таблетка разрушит что-то в его внутреннем

устройстве. Мне это даже нравится — как будто он

совсем девствен изнутри, неиспорчен, не тронут никакой

отравой. Я чувствую эту чистоту, когда целую его.

Однажды, измученный бессонницей, он проглотил мою

таблетку мелатонина (всего-то одну!) — и долго

вслушивался в то, как она хозяйничает в его организме.

Сама я по-настоящему боялась — и боюсь —

только людей.

69.

19

249

октября 2013

Кто, когда, как первым заказал тебе текст для московского

“Коммерсанта”? Тарханов, руководивший там отделом

культуры? Тимофеевский, главный идеолог газеты?

Плахов, отвечавший за кино? Но заказывать стали

регулярно. Со временем придумали рубрику “Теле-

кино”, чтобы ты мог постоянно рассказывать о клас-

сических фильмах, которые показывали по телевизору.

А потом и мне предложили писать статьи — главным

образом о театральных спектаклях. В питерском

“Коммерсанте” культурой руководила Инна Ткаченко —

веселая, красивая, басовитая, разбитная. А главным

московским начальником был Леша Тарханов

(его называли Лешечка) — с ним я иногда говорила

по телефону, удивляясь его тихому вкрадчивому голосу

и патологически старомодной вежливости.

Ты гордился работой в “Коммерсанте” —

и не только потому, что это были приличные деньги, стабильность, престиж, репутация, вменяемые началь-

ники. Ты гордился работой в газете, которая тогда

и в самом деле была блестящей и новаторской. Гордил-

ся тем, что попал в число ее экспертов — новости

подавались в формате персональной экспертизы, пусть

и в ироническом тоне.

По отношению к московским коммерсантовским

коллегам ты испытывал сложные чувства. Иногда дер-

жался с ними почти высокомерно. Ты ценил Тимофе-

евского, но общаться вам было непросто, вы были

слишком разными в своих культурных пристрастиях.

Шура боготворил классическую культуру и киноклас-

сику, ты был яростным авангардистом и постмодерни-

стом, хотя знал и любил классиков ничуть не меньше.

250

Ты уважал Плахова — за способность мгновенно

обрисовать мировой киноландшафт и поместить

любой фильм в его контекст. Андрей очень помогал

тебе, восхищался твоим талантом, рекомендовал тебя

фестивалям, пристраивал твои тексты в разные изда-

ния. Людей, столь щедрых к коллегам и столь неревни-

вых, я знаю не так много.

Еще целый год ты работал в “Коммерсанте” после

того, как я ушла от тебя к твоему начальнику Леше