Кто следующий?
Шрифт:
— Эндрю Би, — выдохнул Крейли. — Господи Иисусе, Билл, мне кажется, вы дьявольски искусно продумали это.
9:45, восточное стандартное время.
Большой реактивный самолет приземлился в Эндрюз, и, когда он начал останавливаться у конца тормозного пути, Лайм расстегнул ремни. Он вышел из него слабо отдохнувшим после шести часов сна над Атлантикой. Вызов Саттертвайта по скремблеру застал его в Гибралтаре, и он подчинился инструкциям, прибыв впереди остальных в практически пустом самолете
Солнце не показывалось. Взлетная полоса была мокрой, асфальт — скользким. Весь день казался наполненным серым унынием. Аэродромный джип с надписью «Следуй за мной» с шипением подкатил к самолету. На пассажирском месте сидел Саттертвайт.
Они прибыли в Белый дом в десять-тридцать. Агенты секретной службы кивнули Саттертвайту и мрачно поприветствовали Лайма. За их продвижением в сторону рабочего кабинета президента следило множество настороженных глаз. Тут и там стояли упаковочные ящики: Брюстер уложил вещи несколько недель назад и было заметно, что их начали распаковывать.
Маргарет почти двадцать минут продержала их в приемной, прежде чем пропустить в кабинет. Тот, кто разделял общество президента, в это время скрылся чёрез боковую дверь.
Брюстер встретил их с плохо сдерживаемым гневом. Лайм, закрывавший дверь за Саттертвайтом, взглянул на президента и был снова поражен внушительностью роста этого человека, несмотря на то что уже пережил это ощущение. Брюстер нависал над ними, он заполнял собой весь кабинет, который казался так же тесен ему, как пойманному тигру клетка.
— В чем дело, Билл?
— Мы должны поговорить с вами, господин президент.
— О делах Энди Би, не так ли?
Саттертвайту не удалось скрыть легкую улыбку.
— Вы давно узнали?
— Несколько часов назад. У меня везде есть свои уши — вам, как никому другому следовало знать это. — Взгляд президента мельком скользнул по лицу Лайма: безусловно, ему хотелось знать, что делает здесь Лайм, почему он пришел с Саттертвайтом. Но его внимание быстро переключилось на Саттертвайта.
— Я полагаю, для меня настал подходящий момент произнести небольшой экспромт на тему «И ты, Брут». Это были вы,не так ли? Или мои источники ошибаются?
— Это был я.
Брюстер кивнул. Его крупная голова слегка качнулась, глаза по очереди перебегали с Лайма на Саттертвайта. Лайм ощущал исходящую от него силу и с трудом выдержал его пристальный взгляд.
Брюстер сказал:
— Ну а теперь, я думаю, вы готовы объяснить мне все причины, по которым я должен отойти в сторону и уступить Энди Би.
Ход их диалога мало интересовал Лайма. Он устал и к тому же никогда не был политиком, оставаясь вне поля игры. Он только наблюдал и ждал своей очереди.
Президент произнес:
— Я догадываюсь, что вы позволили Фицу Гранту перетянуть вас на его сторону.
— Фиц считает, что вы собираетесь расправиться с тысячами радикалов.
— Возможно, мне приходила в голову эта мысль. Это вполне человеческая реакция, Билл.
— А сейчас?
— Я по-прежнему думаю об этом.
— Это может стать ошибкой, от которой страна никогда не оправится.
— Вполне вероятно, — ответил президент, —
но не по той причине, о которой ты думаешь.— Не по той?
— С ними надо расправиться, Билл. Видит Бог, это необходимо. Если мы не можем отстоять свой авторитет и подавить негодяев, которые хотят уничтожить нас… Господи, если вы не хотите бороться, вы обречены на поражение. Но я попал в ловушку, и мне следовало это предвидеть. Я выступал против Уэнди Холландера, отстаивая умеренность и терпимость. Если я развернусь на 180. градусов и расправлюсь с радикалами так, как они того заслуживают, с меня спустят шкуру. — Кривая улыбка и быстрый взмах руки. — Я загнан в угол, не так ли?
— Фиц Грант действительно говорил нечто подобное. Ваше положение напоминает Джонсона, если сравнить Холландера с Голдуотером.
— Прекрасно. Но это не то, о чем вы хотели поговорить. Не так ли?
— Существуют причины, — ответил Саттертвайт, и Лайм почувствовал мучительную горечь в его голосе, — по которым вы должны отойти в сторону и поддержать выдвижение Би.
— Каковы же они?
— Их несколько. С одной стороны, юридическая обоснованность. Я не буду вдаваться в детали, но мы абсолютно убеждены, что у Уэнди Холландера есть повод оспорить правильность ваших действий, если оставить все как есть. Он может заявить, что по закону он стал новоизбранным президентом с момента смерти Милтона Люка, и поправка, которую вы протащили через конгресс, пустой звук, поскольку закон не имеет обратной силы.
— Ему потребуется чертовски много времени, чтобы сообразить это.
— Господин президент, эта тяжба с ним разорвет страну.
— Он может попытаться, но я готов поспорить относительно результата.
— Прекрасно. А теперь представьте, насколько шатким окажется ваше положение перед публикой. Они будут называть вас деспотом, диктатором и еще дюжиной имен. Они заявят, что вы попрали Конституцию и волю избирателей. Они будут требовать вашей отставки — фактически, и я не стал бы закрывать на это глаза, не только ультра-левые, но и лагерь Холландера уже начали подготовку к требованию импичмента.
— Они далеко не продвинутся.
— Они могут зайти достаточно далеко, чтобы вызвать массовое помешательство. Вы что, хотите, чтобы на улицах выросли баррикады?
— Вы предсказываете гражданскую войну. Это фантастика.
— Нет. Господин президент, я так не думаю. Поскольку ваша оппозиция будет иметь на вооружении факт, против которого вы бессильны. — Саттертвайт повернулся к Лайму. — Дэвид, я хочу, чтобы вы рассказали президенту, что именно произошло с Клиффордом Фэрли.
Президент впервые был захвачен врасплох. Лайм видел это: он пристально наблюдал за Брюстером.
Лайм рассказал все по порядку.
— Вы можете назвать это несчастным случаем, — подвел он итог, — но как бы вы ни объяснили это, он был убит агентами американского правительства, а не похитителями.
— Да, но…
— В комнате находилось полдюжины снайперов, когда была выпущена эта пуля, господин президент. Около двадцати человек стояло рядом, когда врач объявил о своем заключении. Мы изолировали их от внешнего мира, но так не может продолжаться вечно. При таком количестве людей, посвященных в тайну, правда выплывет наружу.